– Да вроде бы все…

– Что вас ожидает в случае вашего вероятного возвращения в Казахстан? – задал Тилле дежурный вопрос, который испугал Димка.

– Да уж ничего хорошего. Убьют – и все.

– Добавить ничего не хотите?..

Димок встал и жалобно уставился на Тилле:

– Битте, хельфен зи мир![36] Помогите! Мне бы пару месяцев перекантоваться, а там срок придет, можно будет на постоянку заявление подавать, адвокат поможет, свой парень, из Джамбула…

– На три месяца у вас и так есть! – отмахнулся Тилле и протянул ему временное удостоверение беженца. – Вот, тут написано, что можете три месяца находиться в территории Германии, пока мы вам отказ выписывать будем.

– Серьезно?.. Ну, ништяк, зер гут. Всего-всего вам!.. – вскочил Димок и полез к Тилле с протянутой рукой – прощаться.

Тилле нехотя ответил на рукопожатие. Потом Димок крепко потряс мою руку и выбежал из кабинета, забыв на столе свое удостоверение.

– Дайте ему. Псих какой-то!.. Ну, мне пора на совещание. За восемь недель третий летучий голландец с курдами из Ирака в Триесте причаливает. Команды нет, одни беженцы. Полюбилась им Германия! Положение серьезное. До встречи!

Димок курил на лестнице. Я дал ему удостоверение и увел на балкон – курить и ждать, пока будет напечатан протокол. А там услышал печально похожие друг на друга истории о том, как Димок за разные провинности снес с копыт все родство, включая самых близких. Отца покалечил за то, что тот не давал ему киндергельд[37]. Мать избил за рысканье по карманам. Сестре сломал ключицу, застав ее роющейся в его кошельке. Палкой надавал бабке по рогам, когда она его в похмелье побеспокоила. А столетнему деду сломал руку, когда тот пытался украсть у него бутылку бира.

– Тебе за все это пожизненно полагается. – Я загасил окурок и вернулся в комнату.

– Да, – согласился Димок, следуя за мной. – Но что делать?.. Если крыша поехала – все, одни рефлексы. У меня удар смертельный. Как у Стрельцова, знаешь?

– Я вообще со спортом не очень-то… Тренироваться всегда было лень…

– Думаешь, я тренируюсь?.. Больше делать нечего! Удар поставил, точки знаю – и все, чего еще надо?.. Любого с копыт снесу, кто пасть шнуровать не будет!

И он, вдруг вспрыгнув на стол, дал ногой по лампе, которая с треском взорвалась и осыпалась.

– Ты что, опомнись! – Я едва успел уклониться от осколков.

Он спрыгнул со стола.

– Сама взорвалась! – и начал собирать осколки.

«Прав Тилле – это настоящий псих!» – подумал я и пошел искать Зигги, чтобы сообщить о взрыве лампы.

В коридоре встретился Рахим – он гнал перед собой черное семейство, подстегивая отстающих гортанными вскриками.

– Работа есть? – подмигнул я ему.

– Слава Аллаху и Саддаму! – возвел он глаза к седьмому небу, куда мешал добраться белый потолок земной тюрьмы.

– И Кабиле с Каддафи, – добавил я и, увидев в глубине коридора Зигги, поспешил к нему.

А Димок, выглядывая из комнаты, крикнул:

– Пусть ганс веник захватит, руками не собрать! Осколки мелкие. Я, если бью, то все, до тода[38], по рогам – и с копыт!

Дорогой друг, в последнем письме ты интересовался, что средний европеец видит и слышит о таинственно-бескрайнем Руссланде?.. Ничего хорошего, могу тебя заверить. Представления самые смутные и тревожные. Не поленюсь дать сколок того, что по германскому «туннель-видению» передают.

ОМОН ломает двери и челюсти, ходит по спинам и головам. Бичи и бомжи на грязных лестницах. Лилово-синие трупы в моргах. Битые рожи блядей в полиции. Тощая средневековая провинция: крыши текут, двери спадают с петель, худые коровы жуют гнилуху, пастух спит в навозной куче. Безрадостные алкаши в кепках набекрень. Рахитичные сироты на голых больничных койках. Кувалдой развороченные унитазы, текущие бачки, вырванные с корнем телефонные трубки. Адские подъезды, где малолетки нюхают клей. Мухи, тараканы, крысы, стаи бродячих собак и кошек. Набитые битком тюрьмы. Дикие сцены в вытрезвителях. Барахолки, толкучки, толчки, тычки. Нищие и калеки. Больницы без воды и света. Кучи мусора. Трещины в стенах атомных реакторов. Ржавый лом в портах, рельсы в бурьяне. Брошенные цеха. Заводы в агонии, среди мертвых станков чумазые типы с мятыми папиросами в зубах мозолистыми лапами забивают «козла». Безумные политики в распущенных галстуках на толстых шеях. Коммунисты в рваных кацавейках, с портретами Ленина и Сталина, вопят что-то беззубыми ртами…

И – водка, водочка, водяра. Всюду, везде и всегда. Каждый уважающий себя немецкий журналист считает святым долгом во время любого репортажа показать крупным планом бутылку и пьющие рты. И каждый уважающий себя бывсовчел тоже считает своим святым долгом обстоятельно поговорить по душам с немецким корреспондентом – ну, а какой разговор по душам без бутылки?.. В общем, еще одна страна олухов, воров, лентяев и недотеп – вздыхает средний бюргер, и словами его трудно разубедить. А на упреки, почему надо показывать только плохое, журналисты оправдываются: «Что делать?.. Там, куда ни направь камеру – всюду одно и то же!..» Насколько все это соответствует действительности – не берусь судить, тебе виднее, ты в ней варишься. В общем, скука, скучища, скукотища. И думать позитивно как-то не удается.

Между прочим, известно ли тебе, что слово «недотепа» происходит от старорусского «тети», то есть «бить», «убивать». Недобиток, значит?.. А слово «наглец» – от «наголо» (бритый, каторжанин)?.. Это я узнал от одной молоденькой аспирантки-голощелки. Сама она из Волгограда, стипендию получила и на год приехала диссертацию писать. Она мне и понарассказала всякого. Знал ли ты, например, откуда слово «толмач» пошло?.. Уверяю тебя, что не от «толма», как ты, наверно, думаешь. Есть тюркская версия – от «тел» («язык»). Есть и европейская: «толмач» – это искаженное немецкое «Dolmetscher»[39].

Все может быть. А по-простому толмач – это тот, кто толкует на толковище. Знает толк, толковый парень. Толковник. Толкач. Толмачу на толковище все толки известны. Он и сам толковые вещи проталкивает. Толчется на толкучке в толкотне толчеи. А если даже толком ничего не знает, то все равно толчет воду, пока не выгонят в толчки… Знаешь в Москве Толмачевские переулки возле Ордынки?.. Там, оказывается, пролегала дорога в Золотую Орду, там жили толмачи, которых брали с собой, когда ехали в Орду с татарвой толковать.

Все эти лингвоновости рассказала мне мокрощелка. Какая из себя – еще не знаю, не видел, только по телефону пока говорил. Лишь бы не блондинка с длинными волосами. И без голубых глаз. Блондинок я почему-то с детства не терплю. С короткой стрижкой – еще куда ни шло, но эти аленушкины патлы – избавь. Да и опасно. Длинные волосы крайне непрактичны вообще, а в постели – особенно: все время куда-то лезут, попадают, защемляются, закрывают обзор, сужают кругозор… Так и тянет намотать их на руку, а там и до визга недалеко. В общем, одни проблемы.

Еще возникла у меня с этой аспиранткой грызня по поводу ударений. Я в разговоре, говоря о рыбе на волгоградском базаре, сказал: «Рыби́на». Она меня поправила: «Ры́бина». Тогда я ответил: «А волчина, домина, дубина, скотина?» Она выпаливает: «Соломина, горошина, телятина, говядина». Я ей в ответ: «Оленина, свинина, парусина, балерина!» Она опять за свое: «Трещина, хижина, родина». А я в ответ крою: «Древесина, лососина, витрина, машина, личина, стремнина, гробина, мужчина, дурачина». Так и не решили, где в таких словах ударение ставить. Думаю, я выиграл у наглой мокрощелки этот спор.

Потом из-за другого суффикса поссорились. Она говорит: «Я не ворожея́, чтобы знать, когда у вас свободное время». А я поправил: «Вороже́я». Как она возмутилась!.. «Нет, надо говорить ворожея́, потому что “швея”, “змея”!» Я тут же отбрил: «А камея, ассамблея, аллея, траншея, идея, затея?» Она уже ничего не нашла и кричит: «Струя!.. Сбруя́!..» – «Что, сбруя́?.. Ни хуя!» – вырвалось у меня. А она обрадовалась: «А вы сами сейчас где в этом плохом слове ударение поставили?..» Я было испугался – ударение-то на «я», тут сомнений быть не может, но потом сообразил, что слово в родительном падеже стоит, а мы об именительном спорим (не зря у меня в школе твердое «четыре» по русскому было). Так что и эту баталию я у лингвоковырялки выиграл. Как считаешь?.. Тебе, охотнику за рифмами, лучше знать, где ударения ставить.