– Весьма возможно, сэр, – холодно заметил адмирал, подчеркивая своей отстраненной любезностью степень презрения к праздной болтовне карьериста из разведывательного ведомства. – В таком случае, сэр, нам приходится радоваться, что мы наконец оторвались от столь опасного объекта. Остается уповать на рачков и креветок, язык которых еще не расшифрован русским акустиком. Это позволит нам увеличить дистанцию.

– Не обольщайтесь, адмирал. Мы сейчас подойдем к карте, и я покажу вам пункт, куда вы направите «Колорадо». Это район применения русскими топографической бомбы, где они оказываются каждый раз для отработки учебных пусков. Точка опоры, куда они хотят поместить «Рычаг Архимеда». Когда мы зафиксируем их присутствие, я вскрою конверт и зачитаю вам приказ Президента. Понятно ли я изъясняюсь? – Томас Доу направил мерцающие трубки в зрачки Грайдеру. Впрыснул жгучий пучок лучей.

Тот почувствовал, как сгорела часть его сетчатки и глаза затмили лиловые бельма.

Томас Доу перевел взор на летающих бабочек. Стал мягко водить бровями, вращать черно-желтыми хрустальными окулярами, словно вытачивал в воздухе невидимый желоб. От тропической листвы и цветов – к белоснежному мундиру адмирала. Бабочки, повинуясь таинственной воле, разом вспорхнули. Потянулись в желоб, увлекаемые магнитом. Усеяли парадный мундир адмирала. Нежно-голубые, изумрудно-зеленые, огненно-алые, покрыли грудь, рукава и плечи. Сквозь этот волшебный покров стали почти неразличимы золотые позументы и орден «Пурпурное сердце», полученный адмиралом за поход на субмарине вокруг земного шара.

Командир «Москвы» не покидал центральный пост. Уверенно вел крейсер к полюсу, где на соленой поверхности недвижно покоился купол льда, над которым, окруженная голубой дымкой, среди разноцветных миров, восхитительно сияла Полярная звезда. Командир чувствовал свою лодку как огромную живую махину, где был драгоценен каждый лепесток серебряной клеммы, всякая прихотливо изогнутая медная трубка, где чувствительные кнопки и стрелки, послушные валы и колеса, бессчетные электронные всплески, гулявшие в непомерном объеме лодки, поджигали экраны, приводили в движение накаленные стержни урана, вдували воздух в цистерны, посекундно ощупывали дремлющие остроносые ракеты и толстолобые торпеды.

Одна часть экипажа отдыхала в уютных каютах, ловя в чутком сне бульканье «громкой связи», торопливый стук башмаков, стальную вибрацию оболочки, по которой, как по коже огромного животного, пробегал едва уловимый трепет жизни. Другие моряки несли вахту, распределялись равномерно по всей длине лодки, втискивались в тесные ниши, похожие на футляры для человеческих тел, подпирали головами и спинами стальные своды, подобно кариатидам. Штурманы прокладывали по карте маршрут, исчисляя координаты, которые выдавали им гироскопы в своем непрерывном, сонном вращении. В реакторном отсеке, у пульта, драгоценно мигавшего, как новогодняя елка, операторы поддерживали ровный мощный огонь ядерной топки. В головном отсеке, словно усыпленные рыбины, лежали на стеллажах боевые торпеды, и недремлющие торпедисты были готовы направить их гладкие, полированные тела в трубы торпедных аппаратов, которые, словно чуткие ноздри, прорезали нос лодки.

Командир настолько знал и любил свою лодку, чувствовал ее настроения, тайные недомогания, ее могучую плоть и бестелесный дух, что иногда сам себе казался стальной громадой, запущенной в Мировой океан.

Его выпуклые бока состояли из прочных шпангоутов, на которые были натянуты титановые и стальные листы, словно грубая черная кожа. Раскаленный пах был наполнен неистощимой энергией, от которой все огромное тело получало неукротимое стремление вперед. В лобной кости трепетало нежное чувствилище, откликавшееся на пульсации океана, на каждый пузырек и песчинку, всплывавшие на пути. Из затылка выдвигалась стальная труба, застекленная хрустальными призмами, хрупкие штыри, протыкавшие поверхность воды, ловившие позывные и коды неба. Его стиснутые ноги кончались лопастями винтов, отталкивающих тугие водовороты. Растопыренная рука была вытянута вперед, и каждый палец завершался торпедой. На упругих ребрах, как мускулы, бугрились связки крылатых ракет. И во всем могучем теле, с напряженными мускулами, ухающим сердцем, пузырями воздуха, перетекавшего в просторных легких, – глубоко, в подбрюшье, таился главный орган, ради которого было сотворено подводное диво, по образу и подобию бога, явившего себя в виде огромной рыбы. Контейнер с топографической бомбой, где хранился код мироздания, ключ времен, судьба Вселенной, куда Господь поместил часы, исчислявшие начало и конец света. На пульте, среди множества клавиш и кнопок, была одна, ярко-красная, с резкой надписью «Пуск», приводившая в движение бомбу. Красный пупок, соединявший лодку таинственной пуповиной с маткой мира.

– Командир, – штурман предстал перед ним, покинув свой сумеречный пост, где голубые и желтые, будто горящие луны, пламенели экраны, – приближаемся к точке всплытия. До нижней кромки льда семьдесят восемь метров. Предположительная толщина ледового покрова – два метра.

– Готовимся к всплытию. – Командир взглянул на округлый свод, по которому струились бесчисленные жгуты и трубы, выстилая изнутри корпус лодки, подавали по отсекам воздух, свет и тепло, гидравликой, электроникой, легкими толчками и сжатиями соединяли множество машин и приборов в нерасторжимое живое единство.

Сквозь титановый свод он чувствовал литую толщу непроглядно черной воды, зазубрины льда, свисавшего вниз, в океан, крепкий наст, изрезанный полярным ветром, с заледенелым когтистым следом медведя. А надо всем распахнулось небо с многоцветными полярными радугами и высокой, в центре неба, голубой звездой.

– Самый малый!.. – Он послал команду в ходовой отсек, где мотористы стали глушить обороты винтов. – Продуть кормовую!..

Забулькало, заревело в цистернах, куда хлынули тугие пузыри воздуха, вытесняя воду, медленно приподнимая корму.

Лодка повисла в океане, окунув отяжелелую голову. Командир посылал команды на рули, балансировал, гасил скорость, осторожно и чутко приближал лодку к поверхности, обрабатывая зубчатый поддон ультразвуковыми посылками. Выбирал место, где меньше было острых сосулек и можно было прикоснуться ко льдам железным туловом, не опасаясь смять и расплющить рубку.

– Продуть носовую!..

Крейсер звякнул рубкой по ледяному клыку, обломил его.

Стон удара, грохочущий звон пробежал по лодке, породив в сердцах моряков ужас, от которого проснулась отдыхавшая часть экипажа, кок на камбузе просыпал соль в кипящую кастрюлю с борщом, канарейки в комнате отдыха панически забились в клетке, роняя желтые перышки.

– Продуть среднюю!..

Лодка переполнялась воздухом, всплывала, давила на толщу льда. Лед выгибался, покуда не лопнул, и под мощным давлением пробежала первая трещина, породив жуткий грохот. Словно взорвалась глубинная бомба, хватанула по корпусу взрывной волной.

Трещина заструилась, ветвясь и множась. Казалось, кололись огромные граненые стаканы. Лупили по толстенной оболочке громадные кувалды. Вскрывали лодку гигантским консервным ножом. Кто-то свирепый ломился внутрь, просовывал лапищу, готовый поймать и стиснуть пискнувшего моряка.

Лед крошился, кипел, брызгал множеством ломтей и осколков, открывая черную жуткую полынью. В блещущей проруби начинала взбухать литая спина, омытая океаном. Сбрасывала ревущие водопады, стряхивала ледяные глыбы. Выдавливалась, словно громадный черный пузырь. Крейсер всплыл среди ночных зеленоватых льдов, под бриллиантовыми звездами. У бортов нежно звенели льдины, журчали ручьи, мерцала лакированная рубка.

– Экипажу подняться на палубу!.. – Командир, радостно-сдержанный, был благодарен команде за виртуозный маневр, позволивший крейсеру взломать купол Мира, всплыть под Полярной звездой.

В награду за удачу командир позволил утомленным морякам покинуть железное чрево лодки, наполненное металлическим воздухом, выйти под открытое небо, полюбоваться несравненной красотой мира.