– Можете не беспокоиться, – сказала она снисходительно, я вру только в случаях необходимости.

– Редкая женщина, – сказал я с глубоким уважением.

– Редкая, – согласилась она. – Очень даже. И не ваша. Завидно?

– Еще как, – сообщил я. – Этот герцог Эдмунд даже не подозревает, какое счастье его ждет. Нет, он, конечно, подозревает, но не знает, насколько это счастье… весомое счастье.

Она милостиво наклонила голову.

– Вот-вот, вы немножко начинаете понимать, сэр Ричард. Но не грызите локти, не всем же так везет!

Я тяжело вздохнул:

– Ох, не всем.

Кони наши снова ноздря в ноздрю прошли мимо, но дорогу загородила исполинская паутина между деревьями, каждая нить толщиной с палец, и, хотя не видно капелек с клеем, я свернул в сторону, а там прямо перед нами величественный трон из белого камня, странно чистый, хотя вокруг полно листьев.

На спине надпись в пять рядов мелкими буковками, что показались странно знакомыми.

Я спрыгнул на землю, Ротильда сразу заерзала, крикнула:

– Нам не стоит здесь останавливаться!

– Не стоит, – согласился я.

– Так чего?

– А так…

Буквы, как ни всматривался, всего лишь знакомы, странное ощущение, что мог бы понять их смысл, если бы подольше ломал голову, но у меня вся жизнь бежит мимо, меня несет, как муравья на щепке, а мимо мелькают упущенные возможности…

Разозлившись на себя, я сел на трон и развалился в нарочито наглой позе, карикатурно королевской, но потрясенно ощутил, что такая форма кресла родилась в результате труда талантливых дизайнеров и специалистов по эргономике, как бы они здесь ни назывались.

Ротильда смотрела со страхом в глазах, наконец проговорила дрожащим голосом:

– …И… что?

– А ничего, – ответил я хладнокровно.

– Что, – спросила она с недоверием, – ничего не чувствуете?

– А что, должен?

Она зябко повела плечами.

– Я слышала… всякое…

– Про такие заброшенные места?

– И места… и троны… Если сядет не тот человек, его убьет молния…

Я поинтересовался:

– А если тот?

Она вздрогнула.

– Вы в самом деле ничего не чувствуете? А вдруг вы и есть Избранный?

Я резко поднялся.

– Все, хватит. А то стошнит. Поехали.

Зайчик принял меня в седло и сразу попер уверенно и деловито, сам скорректировав курс на прежний.

Мы проехали мимо обломков, где на руинах словно бы присело перевести дух жуткое существо, которое я назвал бы химерой, нечто среднее между одноголовым Цербером и тупорылым крокодилом, уши торчком, из полураскрытой пасти торчат клыки.

Мне почудилось, что каменный зверь провожает меня взглядом, я погрозил ему пальцем и со значением похлопал по рукояти меча.

Ротильда дико оглянулась.

– Вы с ним общаетесь?

– Еще бы, – ответил я. – Он такой же каменный. И красивый, как и я.

Она фыркнула и надменно отвернулась, задрав нос с двумя розовыми дырочками. Я еще раз оглянулся: беспокоит то, что сооружение, каким бы оно ни было, полностью разрушено, а существо, что явно сидело на крыше, теперь на этих камнях. Как будто слетело, когда все ломали, и теперь дремлет здесь…

Конь моей спутницы начал прихрамывать, сперва чуть-чуть, потом припадать на переднюю ногу так, что Ротильда всякий раз тыкалась в его шею носом.

– Привал, – велел я. – Надо посмотреть, что у него с копытом.

Ротильда вскинула:

– Здесь? В зачарованном Лесу Ночи?

– Правда, – сказал я, – милое место? Никто сюда за нами не погонится… Можно поспать спокойно.

Она сказала, ощетинившись:

– Я с вами спать не буду!

– Да ладно, Ваше Величество, – ответил я, – я на такую честь не рассчитываю. Да и спать не стоит, я вообще-то спешу тоже. По своим делам.

Она фыркнула:

– Какие у вас могут быть дела?

– А вот могут, – ответил я. – Хотя спешу не к герцогу. И даже не к герцогине.

Я соскочил, протянул ей руку, она нехотя приняла и спустилась на землю, наполовину побывав в моих объятиях и мельком прикоснувшись ко мне грудью – женская месть за недостаточное внимание, но я сделал вид, что не заметил, и тем самым испортил триумф.

В копыто впился острый сучок, я осторожно выдернул его, подержал ногу в ладонях, заживляя ранку, конь тихонько ржанул и посмотрел на меня благодарными глазами.

Бобик за это время задавил нечто среднее между крупным поросенком и олененком, принес и смотрел с надеждой.

– Спасибо, – похвалил я. – Намекаешь, что хорошо бы поджарить?

Ротильда сказала резко:

– Я не проголодалась!

– А вот мой щеночек, – сказал я ласково, – уже кушать хочет. Утю-тю-тю, моя лапочка!.. Так что перекусим и поедем. Заодно и ваша конячка переведет дух… Бобик, давай это самое сюда. Сейчас королева Мезины разделает эту вещь, а мы с тобой пожрем.

Ротильда надменно вздернула голову:

– Я?.. Буду кормить двух… двух…

Я сказал с соболезнованием:

– Недостает слов? Что значит благородное воспитание! Вечно вас ограничивают в выражении чувств.

Она отвернулась и, взяв копыто своего коня в обе ладони, рассматривала место ранки, а я за ее спиной бросил искру в кучу мелких сучьев, набросал сверху веток покрупнее, и, когда королева повернулась к нам, я уже быстро сдирал шкуру и разделывал, после чего насадил мясо на очищенные от коры прутья и приготовился ждать появления углей.

Она огляделась, но место в самом деле удачное, такие всегда выбирают путешественники: раскидистый дуб, что укроет кроной как от солнца, так и от грозы, крохотный ручеек из-под корней, достаточный простор, чтобы не бояться, что там шуршит за ближайшими деревьями, – они отступили на приличное расстояние.

– Запасы в мешке кончились? – спросила она язвительно. – Не рассчитали на долгую дорогу?

– Ничуть не кончились, – возразил я.

– Тогда зачем…

Я кивнул на Бобика, он лег у костра и неотрывно смотрит на поджаривающееся мясо жадными глазами.

– Ему.

Она охнула:

– Что? Вы совсем разбалуете собаку!

– А кого еще баловать? – возразил я. – Не женщин же… Это у нас в крови – баловать и потакать. Потому нам на голову садятся всякие… пусть уж лучше собачка, чем женщина. Собачка в самом деле любит – верно и преданно, тоскует по хозяину, а не пляшет в его отсутствие от счастья на столе. За что и мы их любим, а не только врем, что любим…

Я говорил ровно и успокаивающе, но странное чувство постоянно напоминает, что остановились мы все-таки в достаточно опасном месте. Пусть не слишком, я не чувствую леденящего холода, но все-таки иногда шерсть вздыбливается даже на руках, а кожа покрывается пупырышками…

Деревья все такие же огромные, все до единого тянутся вверх, словно стремятся убежать от земли, а ветви выдвигают из ствола только на самых верхушках. Даже те, что вроде бы растут на просторе, даже эти вытягиваются в струнку, похожие на одуванчики на длинных тонких ножках с пушистыми головками.

Ручеек, выбравшись из-под корней дуба, бежит весело, очень довольный, наконец-то на свободе, а завидев вдали лесное озеро, ускорил бег и ринулся со всех ног – ого там сколько своих!

Я неспешно подкладывал в костер толстые сухие ветви, а когда появились угли, начал устраивать над ними ломти мяса.

Опасность, даже не сама опасность, а как бы легкое предостережение исходит со стороны лесного озера, хотя с виду такое тихое, спокойное, с неподвижной водой, как бывает только в лесу, когда окружающие деревья не то что волну, не допускают даже ряби на зеркальной поверхности.

Ротильда все больше выказывает себя настоящей женщиной, хотя точнее было бы разделить на настоящую и женщину, так как женскость проявилась в стремлении получить некие преимущества за счет того, что спали под одним одеялом, а когда не получилось, то не хныкала и не обижалась, а сама забыла о такой мелочи – в самом деле королева, у государей всегда есть дела поважнее и позначительнее.

Сейчас, не заставив меня подчиниться, она сделала вид, что так и должно быть, усердно жарит мясо, надкусывает пару раз, затем переправляет в пасть Бобику, а это чудовище помахивает ей хвостом и даже один раз благодарно лизнуло руку.