На пути к лагерному плацу, где огры раздавали дневной паек и разбивали людей на бригады, она рассказала ему о Старой Сове и спросила:

— Что она заставила меня увидеть?

— Колдуна, о котором тебя предупреждала? — предположил Бульдог.

Они заметили Старую Сову среди сотни рабочих, собравшихся у телег с фургонами, — они шли собирать еду на болотах для следующей ночи. Женщина не ответила на приветственный взмах Тиви и ушла в алые сумерки, не показав, что узнала её.

— И у этой старухи есть Чарм? — спросил Бульдог, не в силах поверить, что кто-то, имеющий силу, может быть так с виду стар. — Огры скоро скормят её василискам.

— Тише! — прошипела Тиви. — Она последний свой талисман потратила, чтобы нас исцелить.

— Лучше бы она его потратила, чтобы нас отсюда вытащить.

Бульдог застонал, увидев Вороньего Хлыста, глядящего на них с фургона.

Резким жестом надсмотрщик снова направил их в бригаду мусорщиков, и они мрачно встали в строй и приняли из рук огра пайку клубней и ягод. Потом они молчали, пока не вышли вместе с другими в сторону океана. Тогда Тиви спросила:

— А как ты получил звериные метки?

— Ни один колдун их на меня не накладывал, если ты об этом. — Он гордо выпрямился. — Мои родители были зверелюди, хотя я и мало их помню. Как и у всей нашей породы, Чарма у нас было мало, и когда они погибли при пожаре, у меня ничего не осталось, кроме того, что удавалось украсть. Но я тебе скажу: если бы у меня был даже такой огромный Чарм, как у волшебников, я бы не стал подражать богачам. Те, у которых есть Чарм, удаляют метки зверя и притворяются полностью людьми. А я всегда буду таким, как я есть.

— Значит, Старая Сова ошиблась, что ты хочешь быть человеком?

— А я человек или зверь? — Бульдог задумчиво поднял бородатое лицо. — Для таких, как я, это всегда главный вопрос. Но мне на него ответила одна сивилла. Всё зависит от того, как я умру! И я тебе скажу, что умру человеком, потому что во мне зверь служит человеку.

— Вот почему ты в бреду цитировал Висельные Свитки?

— Конечно! — Он ударил себя кулаком в грудь и сморщился от боли. — Внутри сердца человека много места. Там есть место для любого благородства и любой низости. Чтобы быть зверем, хватит инстинкта. Но чтобы быть человеком, нужно быть философом.

На берегу, под дымящимися звёздами, надсмотрщик их разлучил. Бульдога он послал тралить волны с другим крепко сбитым мужчиной, а Тиви поставил разгребать песок.

— В эту ночь я к тебе добрее, — шепнул ей сзади Вороний Хлыст, и она вздрогнула от неожиданности. — И могу быть ещё добрее, если будешь покладистее. И Бульдог тогда тоже избежит трудностей, которые его ждут.

Тиви сердито на него поглядела, но ничего не сказала.

Вороний Хлыст хотел бы поволочь её прямо на месте, но не смел следовать порыву, боясь невидимого присутствия колдуна. Вместо этого он пришёл в эту ночь ещё раз, угрожая и уговаривая. Но она ни разу ничего ему не ответила, и он стал обдумывать более коварные способы добиться, чего хотел.

На рассвете он направил их с Бульдогом в разные хижины и стал думать, как заманить Тиви одну в свою комнату в саду при Дворце Мерзостей. «Там, между цветущими деревьями и стенами синего и зелёного стекла», — думал он. Он знал, что днём колдун витает в трансе. Он притащит сюда Тиви без всякого риска быть пойманным. Хотя среди пленниц было полно женщин и можно было брать любую, он хотел Тиви, потому что она была дорога Бульдогу, а он хотел отомстить вору, который унизил его.

К полудню Вороний Хлыст решил, что просто отнесёт её туда. Кто может его остановить? И он направился решительными шагами к лагерю. Но возле хижины, где спала Тиви, остановился, схваченный ледяным страхом. В ярком дневном свете двигалась тонкая жемчужная тень человеческих пропорций, лишённая тела и расплывчатая, как блеск воды.

Ралли-Фадж! Вороний Хлыст побледнел от страха и быстро побежал из лагеря, летя вдоль мшистой тропы, хлопая развевающимся плащом, как птица крыльями, и исчез в тени поваленных лесных гигантов. Он не оглянулся ни разу, даже когда на дереве в своём гамаке проснулся какой-то огр и окликнул его.

Во дворце, среди цветущих деревьев и изгородей, он вцепился в свой посох — огромный жезл силы, и успокоил Чармом трепещущее сердце. Никакая женщина, никакая месть не стоят риска навлечь на себя пламенный гнев колдуна, решил он, радуясь, что дрожащая тень не стала его преследовать. Отныне, решил он, он ограничит приставания к Тиви ночным временем. С этим решением он прошагал мимо клумбы чёрных роз в садовую нишу, где парила хрустальная сфера. Там Вороний Хлыст постоял, наслаждаясь ароматным бризом, готовясь войти в успокоительный транс.

Если бы он посмел встретиться с тенью, увиденной в лагере, он бы сразу понял, что это не Ралли-Фадж. Ещё несколько шагов, и он бы различил неясные черты лица — решительные черты герцога, лорда Дрива.

Ветер выглаживал контуры тела герцога из света, но они всё же были различимы. Его лицо не встревожилось, когда появился Вороний Хлыст, не разгладилось, когда он сбежал. Закалённый потерей своего доминиона и бесконечными странствиями в проклятых землях Кафа, герцог был наполнен молчанием камней, которые поглотили кровь его погибших солдат. Ни страха, ни радости не вызывала у него его собственная судьба, только неумолимое и гордое ожидание в поиске пути к единственной на Ирте женщине, связанной с ним слепым предназначением.

«Более не слепым», — выдохнул он, входя в хижину, где она спала. Подвергая себя смертельной опасности, он оставил свою физическую форму в глубоком трансе на другом конце мира, в вулканической пещере среди полей лавы в Кафе. В любой момент его тело могут найти тролли, и Лебок с оставшимися солдатами вынужден будет стрелять. А тогда снова появятся змеедемоны.

Это был страшный риск, но герцог даже толком не знал, чего он надеется достичь, следуя линиям Чарма, соединяющим защитный глаз тритона у него на плече с этой хижиной. За многие дни блужданий в пустыне он постепенно создал эту связь, медленно усиливая неясное провидение, которое он ощущал в этом глазу тритона, пока оно не окрепло до ощутимой нити, по которой можно идти с помощью Чарма.