Его глаза блеснули, когда она нечаянно назвала его по имени.

— Но тем временем надо что-то делать с одиночеством и пустотой.

Он коснулся ее губ, но она уклонилась.

— Вы имеете в виду мои или ваши? — спросила она. Он долго не сводил глаз с ее лица, затем поднял голову.

— Тушё, Диана, — снова улыбнувшись, сказал он. — Хорошо сказано, моя дорогая. Боюсь, эту романтическую атмосферу скоро испортят жалобы моего желудка. И если обстоятельства не позволяют удовлетворить определенный аппетит, мы можем вернуться к реке и удовлетворить другой. Согласны? — Он скрестил на груди руки и с интересом наблюдал, как она, оттолкнув его, расправляет складки своего легкого муслинового платья и наклоняется, чтобы поднять шляпку.

— Согласна, — коротко ответила она. — По-моему, час, о котором говорила свекровь, почти истек.

Он подал ей руку и склонился в грациозном поклоне.

— Полагаю, мы провели его восхитительно. Графиня гордилась бы нами, если бы знала. Хотя, я думаю, она догадается об этом, когда увидит, как мы, раскрасневшиеся и довольные, выходим из леса.

— О, — возразила она, — я буду выглядеть совсем не так.

— Возможно, я употребил не то местоимение. Мне следовало сказать «я». Однако я уверен, что графиня сделает самые благоприятные выводы, как и все остальные.

— Но ничего не произошло.

Его поднятая бровь только подчеркивала его негодование.

— Что? Поцелуй — это ничто? Мой поцелуй — ничто? Я потрясен. Я уверен, что графиня не ожидала ничего иного. Да и все остальные тоже. Кроме старины Эрни. И возможно, Лестера. Но мы же целовались, Диана. К тому же, да позволено мне будет сказать, вы очень хорошо умеете целоваться. Вы не сжимаете губы и не стискиваете зубы, как будто за ними находятся сокровища, которые должно защищать любой ценой. И кажется, я вспоминаю, что вы были так же щедры и с другой частью вашего тела, хотя, конечно, моя глупость помешала добраться до спрятанных сокровищ. Весьма прискорбно.

— Вы невыносимы, — покраснела она, — и, конечно, вы не джентльмен.

— Это уже лучше, — сказал он. — Меня особенно восхищают ваши мечущие молнии глаза и упрямый подбородок, Диана. Это предвещает взрыв в чьей-то вселенной, когда представится долгожданный случай.

— Ну, уж конечно, это произойдет не с вами, сэр, — с сарказмом заметила она. — Если вы вообще можете быть в чем-то уверены в своем будущем.

— Ах, Диана, — произнес он ласковым голосом, от которого — она чувствовала это — у нее шевелились волосы. — На вашем месте я бы не рассчитывал на это.

Он снова над ней смеялся. Она ненавидела, когда он смеялся. Ей казалось, что он знает о ней что-то такое, чего не знает она сама. Такое ощущение, как будто у нее грязь на носу, а она об этом не знает. Она подняла руку и смущенно потерла кончик носа.

Диана подошла и села возле свекрови, отдававшей распоряжения лакеям, расставлявшим блюда. Маркиз Кенвуд присоединился к группе мужчин.

— Ну как, Джек, — подмигнув ему, спросил Лестер с некоторым злорадством, — ты уже разбогател на пятьсот гиней?

— Если и разбогател, — ответил Кенвуд, — не ты первым узнаешь об этом, Лестер, мальчик мой.

Родственник рассмеялся, а маркиз двинулся дальше.

— Я уверена, мама была несказанно рада, когда вы вышли из леса с Дианой, она ведь ушла туда с Томасом Пибоди, — с улыбкой сказала ему Клодия. — Я думаю, она даже немного испугалась, что ее планы провалились.

— А, — сказал маркиз, — значит, она обсуждала это с вами?

— Конечно, нет. Все ее матримониальные планы хранятся в тайне от всех, кроме папы. Она не подозревает, что, когда она решает свести вместе двоих, об этом становится известно всему свету, и было бы жаль лишить ее этого заблуждения, не правда ли?

— Действительно, — согласился он. — Но, боюсь, в данном случае ее ждет разочарование.

— Может быть, но у меня больше сомнений в отношении Эрнеста и Анджелы.

— Представляете, он будет вам дважды зятем? — усмехнулся лорд Кенвуд.

— Это к делу не относится. Вопрос в том, хочет ли он жениться на ней? Думаю, она влюблена в него с тех пор, когда ей было всего четырнадцать, а он выглядел эдаким героическим молодым лордом. К сожалению, он видел в ней беспокойного ребенка, развлекать которого было ниже его достоинства.

— Хм, — прокомментировал маркиз.

Опершись на локоть, он в ленивой позе лежал на одеяле и, покусывая травинку, болтал с окружающими, ему требовалась вся сила его воли, чтобы сдержать желание встать и уйти в лес одному.

Ему казалось, что он задыхается. И он начинал всерьез подумывать, не заболевает ли он. Как он мог так глупо вести себя в прошедшие полчаса? Они были совершенно одни и в таких условиях, о которых он мог только мечтать. У него были две недели на то, чтобы выиграть пари, и женщина, которую влекло к нему так же сильно, как и его к ней. Это время он мог бы использовать, подталкивая ее на несколько шагов ближе к тому моменту, когда она уступит этому влечению и выиграет для него пятьсот гиней.

Однако в этой ситуации он вел себя странно. Раньше с ним не случалось ничего подобного.

Он обнимал ее и целовал ее, да. Он мог бы далеко зайти в своих ласках, если бы захотел. Она не сопротивлялась. Она сама подошла к нему, прижалась и раскрыла губы, и, казалось, была готова полностью уступить ему.

Но он не воспользовался этим моментом. Что с ним произошло? Разве он не желал ее? Он не знал никого, кто был бы желаннее Дианы Ингрэм. Тогда в чем же дело?

Почему-то ему не удавалось прогнать из головы все мысли, как он обычно делал в таких случаях, и чувствовать только то, что с ним женщина. Он обнимал, целовал ее, проникал в ее раскрытые губы, ощущал, как прекрасно она сложена, как она желанна, вдыхал аромат ее волос, который он помнил с той встречи в гостинице. Что же это было?

Он не мог забыть, что это Диана Ингрэм, что она была замужем за Тедди Ингрэмом и такой молодой перенесла тяжелое горе, что она остроумна и у нее есть высокие идеалы, что ее влечет к нему, но она не хочет уступать этому чувству, что у нее приятное сопрано, что она начала узнавать те стороны его жизни, которые он всегда старательно скрывал от женщин, и понимать, что в его жизни существовали люди и вещи, которые он ценил. И он не мог избавиться от мысли, что было бы жестоко и подло испортить ей жизнь, что он, без сомнения, и сделает этой связью, которая будет очень короткой и чисто физической.

И он поцеловал ее так, как ему и хотелось поцеловать, нежно и осторожно, даже с любовью, но без страсти. В тот момент ему даже не хотелось овладеть ею. Ему хотелось держать ее в своих объятиях, быть с нею, лю…

Проклятие! Ему начинала нравиться Диана Ингрэм. И совсем не так, как должны были нравиться все его женщины, от которых он ожидал получить удовольствие. Она начинала нравиться ему как личность, независимо от того, привлекала ли она его как женщина. Почти так же, как он любил свою мать, Френсис и Эстер.

Как мог он соблазнить женщину, которая нравилась ему, ради пари, записанного в книгу клуба «Уайте», которое он должен выиграть?

Как он мог так поступить с женщиной вообще? Какой дьявол втянул его в такое вульгарное и отвратительное дело? Он бы убил — в этом он был уверен, — убил бы всякого, кто поступил бы подобным образом с Эстер.

Без Тедди она испытывает чувство одиночества и пустоту, сказала она. Он мог бы сказать ей — одиночество и пустота вечны. Такова жизнь.

«Мои или ваши?» — спросила она, когда он предложил ей отогнать эти чувства поцелуем.

Конечно, ее. Это она была одинока. Он уже давно научился скрывать гнетущую пустоту своей жизни. Он мог бы избавить ее от этого чувства, если бы она позволила.

А мог ли?

— Джек, — наклонилась к нему леди Ноулз, когда все вокруг хохотали над очередным смешным рассказом ее супруга. — Кто бы она ни была, ей очень повезло. Вас следовало бы заставить все время носить темную повязку на глазах. Ни одному мужчине не позволительно иметь, такие глаза, как у вас.