Но она хотела этого поцелуя. И отвечала на него с совершенно безудержной страстью. Она хотела его. Нет, правильнее сказать, она хочет его. Ее лицо горело от стыда, но это было правдой. Ей хочется снова пережить то, что произошло в той гостинице. Но без опия. Или это было так хорошо, очень хорошо только в ее воображении?

И ей хотелось узнать, что произошло бы дальше. Было бы это так, как происходило по крайней мере раз в неделю с Тедди в течение четырех лет их брака? Или было бы по-другому? И как это может быть по-другому?

Она хотела узнать. Она умирала от желания узнать.

И совершенно искренне презирала себя за это.

Он развратник. Это все, что ему от нее нужно. И если Он не мог получить этого от нее, то получит от любой доступной женщины. Как эта горничная! Он был с ней, когда прошло не более часа с тех пор, как она оставила его в музыкальной комнате. И как он мог так бесстыдно выставлять напоказ свою развращенность, целуя эту девицу и говоря ей те слова при открытой двери, где их мог увидеть любой? Где она увидела их.

После этого весь оставшийся день ее просто тошнило.

О, ей не в чем перед ним извиняться.

И она была совершенно права. Она должна помнить свои слова и не сомневаться в том, что сказала правду. Ему нечего предложить ей, кроме сердечной боли и пустоты. Даже теперь ей доставляло боль воспоминание о его ласках, и она не могла ни о чем думать, кроме как о нем. Но ведь не она виновата в том, что было между ними. И она полагала, что ее добродетель не пострадала.

А как бы она чувствовала себя, если бы сознательно упала в его объятия и позволила ему все те интимные вещи, которые в течение четырех лет происходили с ней в супружеской постели? Что бы она почувствовала после его ухода? Когда увидела бы его на пороге спальни с другой женщиной? Как бы она справилась с душевным смятением, которое вызвало бы ее поведение, так не соответствующее ее воспитанию и жизненному опыту? Как она могла бы относиться к себе самой?

Кроме того, разве у нее не было сомнений? Не могла же она всерьез думать о том, не уступить ли маркизу Кенвуду в его усилиях соблазнить ее. Только не ему. Какой номер получила бы она в списке его побед? Очень большой номер, без сомнения. Но совсем небольшой по сравнению с женщиной, которая попадет в список в следующем году или еще через год.

Она не будет номером ни в чьем списке.

— Что выдумаете, милорд? — запыхавшись, спросила Анджела.

— Ну, — неуверенно ответил лорд Кренсфорд, опуская скрипку, — полагаю, это годится.

Спустя несколько минут Диана вместе с Анджелой поднимались по лестнице.

— Что бы я ни сделала, его светлость всегда недоволен, — пожаловалась Анджела. Она, казалось, совсем упала духом.

— Эрнест? — удивилась Диана.

— Он все время хмурится или открыто ругает меня, — сказала девушка. — Я думаю, он так и не понял, что мне уже не четырнадцать лет.

Диана сжала ее руку.

— Не знаю, как он мог не заметить этого.

— Я знаю, что тогда я раздражала его. Он уже был блестящим джентльменом, а я надоедливой девчонкой, которую ему предлагали развлекать. Я надеялась, что теперь, может быть, все изменится. Но я думаю, он обожает вас Как бы я хотела быть такой же красивой, как вы. И иметь ваши манеры.

Она бросилась бегом вверх по лестнице и скрылась за дверью прежде, чем Диана нашлась что ответить.

— Так, — сказал лорд Кенвуд утром следующего дня, оглядывая музыкальную комнату и направляясь к фортепьяно, — кажется, этот час отвели нам. Насколько я понимаю, графиня позаботилась, чтобы у всех были какие-то занятия в течение этих шестидесяти минут.

— Да, видимо, так, — согласилась Диана.

— А что она сотворила с Эрни, хотел бы я знать. — Маркиз перебирал кипу нот в поисках их дуэта. — Должно быть, потребовалось немало изобретательности, чтобы убедить его оставить вас у меня в лапах на такое долгое время.

— Анджела захотела еще раз осмотреть замок, — слабо улыбнулась Диана. — И думаю, графиня убедила ее, что сегодняшнее утро — самое подходящее для этого время. Эрнест должен сопровождать ее, чтобы она не покалечилась среди руин. Рассел и Барбара тоже ушли.

— А, — сказал маркиз, с видимым интересом разглядывая ноты. — Удивляюсь, что Эрни сначала не запер вас в вашей комнате и не положил ключ в карман.

— Я заверила его, что буду в полной безопасности. Лорд Кенвуд положил ноты и, подняв одну бровь, посмотрел на нее, его глаза смеялись.

— В самом деле? — спросил он. — Может быть, желаете, пока это возможно, подойти к камину, Диана, и взять кочергу? Это причинит некоторое неудобство тому, кто будет сидеть за фортепьяно, но вам она может пригодиться, если мне опять захочется поухаживать за вами.

Она покраснела, но не опустила голову, а смотрела ему прямо в глаза.

— Я хотела бы кое-что сказать. Его глаза смеялись.

— Говорите, моя дорогая .У нас впереди еще час, до того как наступит очередь виконтессы разучивать свои гаммы.

— Я прошу прощения, — сказала она, — за то, что я сказала два дня назад. Я по крайней мере так же виновата в том… объятии, как и вы, и было лицемерием обвинять вас в безнравственности, как я потом сделала. Это было несправедливо.

Его глаза неторопливо оглядели ее тонкую фигурку, муслиновое с узором платье, плохо скрывавшее ее женственные формы, так хорошо знакомые ему.

— О нет, это было справедливо. Знаете ли, Диана, вы были совершенно правы. Я намеренно сделал так, что вы оказались в моих объятиях, и я действительно имел намерение поцеловать вас, если появится такая возможность. У меня было сильное желание позволить себе и другие вольности, если я получу шанс. К сожалению, я его не получил.

— Хорошо, — после неловкой паузы сказала она, — хорошо. Может быть, оставим этот разговор?..

Его глаза снова весело заблестели.

— И может быть, в будущем будет неразумно с вашей стороны позволять Эрни спускать вас с поводка. Я хочу вас, Диана Ингрэм. И если Эрни предупреждал вас, что я опасный человек, то вам следовало прислушаться к нему. Ибо Эрни кое-что знает о том, что случается в жизни.

— Но у вас есть одна слабость. — Она подошла к фортепьяно и села на табурет. — Я уже не раз замечала это.

Приподняв бровь, он насмешливо смотрел на нее.

— Вы не можете обнимать свою жертву, когда знаете, что она этого не хочет. — Она протянула руку, чтобы взять у него ноты. — Все же в вас есть что-то от джентльмена. Я верю, что мне ничто не угрожает.

Он улыбнулся ей и отдал ноты.

— С моей стороны — возможно, моя дорогая. Но от вас самой, Диана? Понимаете, я тоже рассчитываю на вашу слабость. Под вашим строгим, подобающим настоящей леди поведением скрывается совсем не подобающая леди жажда жизни и страсти. Я видел это, и не один раз. Разве я не прав? Однако каким бы интересным ни становился наш разговор, я думаю, нам пора заняться музыкой. В прошлый раз, когда мы пробовали петь, и вы, и я, и фортепьяно звучали вразнобой, и, поскольку концерт сегодня, я полагаю, оставшееся время нам следует потратить на музыку. Диана поджала губы.

— Играть будете вы? — спросила она. — Мне кажется, у вас это получается лучше, чем у меня.

— Ах, но это не соответствует моей репутации праздного и… э… распутного человека — играть на фортепьяно и при этом петь, — сказал он. — Что-то одно я еще могу допустить. Но и то и другое — никогда. Играть будете вы, Диана. Начинайте, пожалуйста. И обратите внимание, что я стою на приличном расстоянии, ни на шаг не приближаясь к вам.

— Я заметила, пусть так будет и дальше. — Она начала играть аккомпанемент.

— По-моему, получилось, — спустя почти час заявил маркиз. — Вот уже третий раз подряд мы все заканчивали вместе. И мы оба помнили, что не надо кричать, как в прошлый раз, будто это не песенка, а боевой клич. Мое сердце разрывается от жалости к несчастной Кейт.

— Несчастной Кейт? — Диана решительно встала и закрыла ноты. — Она поступила очень разумно, отвергнув этого человека. Вы же видите, она смеется вместо того, чтобы плакать, что, без сомнения, она бы делала, если бы позволила ему остаться.