Она вывернулась из его объятий. Наклонилась, черпнула горсть снега из сугроба, который намело у крыльца, и нахлобучила Патрику на голову.

— Ты мой Белый бог!

Он затряс головой, сбрасывая снег. Роза набрала еще снегу и швырнула в Патрика. Он не засмеялся, а удивился и встревожился. Она стряхнула снег у него с бровей и слизала — с ушей. Она смеялась, хотя ощущала скорей отчаяние, чем веселье. Она сама не знала, почему вдруг сделала такое.

— Доктор Хеншоу, — прошипел Патрик. Нежный поэтический голос, которым Патрик расписывал ее красоты, умел мгновенно исчезать, безо всяких промежуточных стадий сменяясь раздраженным менторским тоном. — Доктор Хеншоу тебя услышит!

— Доктор Хеншоу считает тебя весьма достойным юношей, — мечтательно произнесла Роза. — По-моему, она в тебя влюблена.

Это была правда: доктор Хеншоу действительно так говорила. И он действительно был достойным юношей. Но подобные Розины разговоры были для него невыносимы. Она подула на снег, застрявший у него в волосах.

— Может, тебе пойти и лишить ее невинности? Я уверена, что она до сих пор девушка. Вон ее окно. Давай, давай!

Она взъерошила ему волосы, потом скользнула рукой внутрь пальто и пощупала ширинку.

— У тебя встал! — торжествующе сказала она. — Ой, Патрик! У тебя встал на доктора Хеншоу!

Роза никогда в жизни не произносила ничего подобного и не вела себя таким образом. Даже близко не подходила.

— Заткнись! — прошипел истязаемый Патрик.

Но она не могла заткнуться. Она подняла голову и громко прошептала, словно обращаясь к окну второго этажа:

— Доктор Хеншоу! Идите посмотрите, что Патрик вам приготовил!

Злонамеренной рукой она снова схватила его за ширинку.

Чтобы остановить ее, чтобы заставить замолчать, Патрик стал с ней бороться. Одной рукой он зажал ей рот, а другой отталкивал ее руку от своей промежности. Широкие рукава его пальто хлопали по Розе, как крылья. Как только он начал сопротивляться, она успокоилась — именно этого она от него и хотела: чтобы он начал как-то действовать. Но нужно было продолжать сопротивление, пока Патрик не докажет, что он сильнее. Она боялась, что у него это не получится.

Но он в самом деле оказался сильнее. Он давил на нее — вниз, вниз, и она опустилась на колени, а потом уткнулась лицом в снег. Он заломил ей руки за спину и повозил лицом по снегу. Потом отпустил и этим чуть все не испортил.

— Роза! Тебе больно? Роза, прости меня!

Она, шатаясь, встала и придвинула облепленное снегом лицо вплотную к лицу Патрика:

— Поцелуй меня! Поцелуй снег! Я тебя люблю!

— Правда? — жалобно спросил он, смахнул снег с уголка ее губ и поцеловал ее — растерянно, что было вполне понятно. — Правда любишь?

Тут загорелся свет, затопив их обоих и истоптанный снег, и голос доктора Хеншоу зазвучал у них над головами:

— Роза! Роза!

Она звала терпеливо, ободряюще, словно Роза потерялась в тумане рядом с домом и ей нужен был ориентир, чтобы выбраться.

— Роза, ты его любишь? — спросила доктор Хеншоу. — Подумай хорошенько. Любишь?

Ее голос был очень серьезен и полон сомнений. Роза набрала воздуху и ответила так, словно ее переполняло спокойствие:

— Да, люблю.

— Ну что ж…

Роза просыпалась посреди ночи и ела шоколадные батончики.

Ее тянуло на сладкое. Часто посреди занятий в университете или во время сеанса в кино она принималась мечтать о шоколадных кексах, пирожных и особенном торте, который доктор Хеншоу покупала в «Европейской кондитерской»: он был напичкан сгустками насыщенного горького шоколада, который вытекал на тарелку. Стоило ей начать думать о себе и Патрике, стоило ей пообещать себе разобраться наконец в своих чувствах, как начинались эти позывы.

Она полнела, и между бровями у нее расцвело созвездие прыщиков.

В спальне было холодно — она располагалась над гаражом, и в ней было три окна. Во всем остальном это была очень приятная комната. Над кроватью висели фотографии в рамках — греческие небеса и развалины. Снимки сделала сама доктор Хеншоу, когда путешествовала по Средиземноморью.

Роза писала эссе о пьесах Йейтса. В одной пьесе феи сманивали юную невесту в свою страну, прочь от выгодного, невыносимого брака.

«Убегай, дитя людей…» — читала Роза, и глаза у нее наполнялись слезами — она плакала о себе, словно сама и была той застенчивой, уклончивой невестой, слишком прекрасной для растерянных крестьян, поймавших ее в ловушку. На самом деле это она была крестьянкой и пугала Патрика с его возвышенной душой, но он не стремился к побегу.

Она сняла одну из греческих фотографий и испортила обои, начав писать на них стихи: эти строчки пришли к ней, когда она жевала шоколад в постели, а ветер из Гиббонс-парка молотил в гаражную дверь:

Дальше этих двух строчек она так и не пошла, а порой задумывалась, не имела ли в виду «Безумна, несу во чреве…». Стереть стихи с обоев она, впрочем, тоже не пыталась.

Патрик снимал квартиру на паях с двумя другими кандидатами в магистры. Он жил очень просто, у него не было машины, и он не принадлежал ни к какому студенческому братству. Его одежда выглядела поношенной, как у всех научных работников. Он дружил с сыновьями учителей и священников. Он сказал, что отец практически лишил его наследства за то, что он подался в интеллектуалы. И что он никогда в жизни не пойдет работать в семейный бизнес.

Они пришли к нему домой среди дня, зная, что обоих соседей в это время не будет. В квартире было холодно. Они быстро разделись и залезли в кровать Патрика. Настал решающий момент. Они цеплялись друг за друга, дрожа и хихикая. Хихикала Роза. Она чувствовала, что обязана быть игривой. Она страшно боялась, что у них не получится, что им суждено великое унижение, обличение их неумелых обманов и стратегий. Но обманы и стратегии были уделом исключительно Розы. Патрик никогда не был обманщиком: несмотря на чудовищную стеснительность, он умудрялся извиняться; после некоторого количества невиданных пыхтений и трепыханий он затих. Роза ему отнюдь не помогала: вместо того чтобы честно лежать бревном, она извивалась и трепетала, неумело изображая фальшивую страсть. Она была рада, когда все кончилось; эту радость ей подделывать не пришлось. Они сделали то, что делали другие, — то, что положено делать влюбленным. Роза подумала, что это стоит отпраздновать. Для нее это значило поесть чего-нибудь вкусного: мороженое у Бумерса, яблочный пирог с горячим коричным соусом. И ее совершенно застало врасплох предложение Патрика — остаться в кровати и попробовать еще раз.

Когда появилось наслаждение — в пятый или шестой сеанс постельной гимнастики, — Розу это совершенно выбило из колеи, она перестала изображать страсть и затихла.

— Что случилось? — встревожился Патрик.

— Ничего! — сказала Роза, снова имитируя лучезарную страсть и внимание к партнеру.

Но она все время забывала, отвлекаясь на неожиданные новые явления, и в конце концов сдалась напору и уже не могла обращать внимание на Патрика. Когда она снова вспомнила о его присутствии, то начала так горячо выражать свою благодарность, что он даже растерялся. Теперь она была ему по-настоящему благодарна и хотела попросить прощения (хотя и не могла сказать об этом) за прежнюю поддельную благодарность, за то, что думала о нем снисходительно и сомневалась в его способностях.

Но почему же я все время в нем сомневаюсь, спросила она себя, поудобней устроившись в кровати, когда Патрик ушел делать растворимый кофе. Неужели нельзя в самом деле испытывать те чувства, которые она имитирует? Если такой сексуальный сюрприз оказался возможным, то, наверно, возможно все. От Патрика помощи ждать не приходилось: его рыцарство и самоумаление в сочетании с выговорами, которые он делал Розе, как-то расхолаживали. Но разве главная вина тут — не ее? Разве причина — не в ее убеждении, что человек, способный в нее влюбиться, обязательно должен иметь какой-то непоправимый изъян и в конце концов обнаружить свою глупость? Поэтому Роза подмечала все глупости в поведении Патрика, хотя сама думала, что ищет сильные стороны, причины для восхищения. В эту минуту, в его кровати, в его комнате, среди его книг и одежды, его щеток для обуви, его пишущей машинки, наклеенных им на стены карикатур (Роза разглядела их, и они оказались на самом деле забавными, то есть он в принципе умел смеяться, только не при ней), она смогла увидеть его умным, симпатичным человеком с чувством юмора. Не герой и не дурак. Она понадеялась, что у них все же получится быть обыкновенными. Вот если бы, вернувшись с кухни, он не принялся благодарить, поглаживать и боготворить Розу! На самом деле Розе не нравилось, когда ее боготворили: ее привлекала лишь сама идея того, что ее можно боготворить. С другой стороны, ей не нравилось, когда он начинал ее поправлять и критиковать. Он очень многое собирался в ней изменить.