Я сказала, что не хочу иметь ни малейшего отношения к этому действу, и мое место гримерши заняла другая девочка, но в конце концов я не выдержала – пришла на премьеру и села рядом со своей подругой Джойс, которая участливо сжимала мне руку всякий раз, когда душа моя переполнялась болью и восторгом при виде мистера Дарси, в белых бриджах, шелковой жилетке и с бачками. Мартин в роли Дарси и в самом деле так действовал на меня. Все девушки и без того влюблены в Дарси, но Мартину эта роль придавала столько надменности и мужского шарма в моих глазах, что я намертво забыла: он всего лишь старшеклассник средней смазливости и заурядных умственных способностей (и к тому же с репутацией, слегка подпорченной такими предпочтениями, как «Драматический клуб» и «Студенческий сводный оркестр»), которого угораздило стать первым парнем, первым действительно презентабельным парнем, проявившим ко мне интерес. В последнем акте ему дали возможность заключить в объятия Элизабет (Мэри Бишоп, с землистым лицом и полным отсутствием фигуры, но зато с огромными живыми глазами), и в течение всей этой реалистической сцены я ожесточенно впивалась ногтями в сочувственную ладонь Джойс.
В этот вечер для меня начался месяц неподдельных страданий (которые так или иначе я сама себе и причиняла). И что это за искушение задним числом относиться к такого рода событиям легко, иронически или даже с удивлением – и как это, мол, меня в безотчетном прошлом сподобило поддаться таким нелепым чувствам? А что же еще делать, если уж речь зашла о любви? И конечно, для подростковой любви это практически неизбежно. Можно подумать, мы сидели унылыми вечерами напролет и бередили душу лакомыми кусочками воспоминаний о пережитой боли! Но мне на самом деле совсем не весело, хуже того – это меня совершенно не удивляет, когда я вспоминаю все те глупые, стыдные поступки, которые всегда совершает тот, кто влюблен. Я бродила вокруг тех мест, где бывал он, притворяясь, что не замечаю его. Я предпринимала дурацкие головоломные уловки, чтобы в разговоре упомянуть его имя и испытать при этом горькое наслаждение. Я погрузилась в бесконечные грезы, и если хотите прибегнуть к математике, то скажу, что, вероятно, провела в десятки раз больше часов, думая о Мартине Колингвуде – да, в тоске и слезах о нем, – чем когда-либо провела с ним вместе; мысли о нем неустанно владели моим сознанием, а спустя какое-то время – даже против моей воли. Ведь если сначала я драматизировала свои чувства, то с течением времени уже и рада была бы о них забыть, мои затасканные мечты стали угнетать меня и не приносили даже временного утешения. Решая задачки по математике, я изводила себя, вспоминая, как Мартин целовал меня в шею. И такие воспоминания у меня были обо всем. Как-то ночью меня дернуло проглотить всю упаковку аспирина, сидя в ванной, но я опомнилась после шестой таблетки.
Мама заметила, что я не в себе, и скормила мне несколько железосодержащих пилюль.
– У тебя в школе действительно все в порядке? – спросила она.
Какая там школа! Когда я пожаловалась, что между мной и Мартином все кончено, она сказала только:
– Ну что ж, тем лучше, раз так. Более самовлюбленного мальчишки я в жизни не встречала.
– Да уж, нос дерет – и не споткнется, – ответила я мрачно и ушла наверх плакать.
К Берриманам я пришла в субботу вечером. Я довольно часто сидела с их малышами по субботам, потому что они любили прокатиться в Бейливиль – более крупный и оживленный город милях в двадцати от нашего, – наверное, чтобы там поужинать и сходить на концерт. Они жили в нашем городке всего года два или три. Мистера Берримана назначили директором новой фабрики по производству дверей, и они с женой добровольно, как мне кажется, оставались на обочине здешнего сообщества. Большинство их друзей были молодые пары вроде них самих, населявшие новые коттеджи в стиле ранчо, выстроенные за городом на том холме, с которого мы всю жизнь катались на санках. В ту субботу у них выпивали еще две пары перед тем, как всем вместе поехать в Бейливиль на открытие нового ресторана, у всех было праздничное настроение. Я сидела на кухне и делала вид, что учу латынь. Накануне вечером состоялся «Весенний бал» для старшеклассников. Я туда не пошла, потому что единственным парнем, пригласившим меня, оказался Миллерд Кромптон, который пригласил еще столько девчонок, что закралось подозрение – а не шел ли он просто по списку класса в алфавитном порядке? Но танцы устраивались в клубе «Армориз» всего в двух кварталах от моего дома, и мне в окошко было видно, как мальчишки в черных костюмах и девчонки в вечерних платьях пастельных тонов, выглядывающих из-под пальто, чинно шествуют под уличными фонарями, старательно обходя последние серые лоскутки снега. Я даже слышала музыку, о, мне не забыть этот день, ведь там играли «Балерину» и – господи боже – песню моего саднящего сердца «Хочу уплыть с тобой на тихой лодочке в Китай». Джойс позвонила мне наутро и рассказала, утешая (мы, наверное, опять обсуждали мой неизлечимый недуг), что да, М. К. действительно был с М. Б., а та вырядилась в платье, сшитое, похоже, из чьей-то старой кружевной скатерти, оно на ней просто висело.
Когда Берриманы и их друзья отбыли, я пошла в гостиную и углубилась в чтение журналов. У меня была смертельная депрессия. Большая, мягко освещенная комната в зеленых и бурых лиственных тонах несуетно создавала условия для развития эмоций, как на сцене. Дома чувства тоже никуда не девались, но всегда казалось, что там они похоронены под грудой дел: штопкой, глажкой, детскими головоломками и коллекциями камешков. В домах такого рода люди вечно сталкиваются на лестнице и громко слушают трансляции хоккейного матча или «Супермена» по радио.
Я встала, отыскала среди берримановских пластинок «Пляску смерти», поставила ее на проигрыватель и приглушила свет в гостиной. Сквозь неплотно задернутые шторы в окно лился косой свет фонаря, в мутном золотом квадрате света качались голые ветки, охваченные могучими и нежными токами весеннего ветра. В эту кроткую непроглядную ночь стаял последний снег. Год назад все это – и музыка, и ветер, и темнота, и тени ветвей – наполнило бы меня безмерным счастьем, но не теперь… теперь они лишь пробуждали до тошноты знакомые, какие-то унизительно-личные мысли, я смирилась с тем, что душа моя погибла навек, и побрела на кухню, решив напиться.
Нет, вообще-то, не за этим я пошла на кухню. Я просто хотела посмотреть, нет ли в холодильнике какой-нибудь колы, а там на самом видном месте красовались три роскошные длинношеие бутылки, каждая приблизительно наполовину полна золотистым напитком. Но и после того, как я оглядела их и взвесила каждую в руке, я не собиралась напиваться. Я решила чуточку выпить.
Вот тут-то моя наивность, моя губительная невинность и сказалась. Это правда, я видела, что Берриманы с друзьями хлещут коктейли, как я колу, но я вовсе не собиралась им подражать. Нет-нет! Я считала, что крепкие напитки пьются только в крайних случаях и так или иначе следует опасаться самых сумасбродных последствий. Словом, на жидкость эту я смотрела, точно Русалочка – на ведьмино зелье в хрустальном фиале. Медленно и степенно, глядя на свое отражение в темном оконном стекле над раковиной, я отливала по чуть-чуть из каждой бутылки (теперь я думаю, что это были два сорта ржаного виски и дорогущий скотч), пока мой бокал не наполнился. Я ведь никогда не видела, как люди пьют, и понятия не имела, что обычно они разбавляют спиртное водой, содовой и прочим, я только видела бокалы в руках гостей Берриманов, проходя через гостиную, и замечала, что бокалы эти почти полны.
Я выпила виски так быстро, как только могла, поставила бокал и посмотрела на свое лицо в оконном стекле, почти уверенная, что увижу там нечто искаженное до безобразия. В горле пекло ужасно, но больше я ничего не чувствовала. Мне стало очень обидно, когда я это поняла. Но я не собиралась сдаваться. Снова наполнив бокал, я долила каждую бутылку водой, чтобы все выглядело примерно как до моего прихода. Вторую порцию я выпила медленнее, чем первую. Я осторожно поставила пустой бокал на стол, уже чувствуя, как в голове начинается толкотня и сумятица, вышла в гостиную и села в кресло. Потом потянулась к выключателю и зажгла торшер, стоявший рядом с креслом, и тут комната прыгнула на меня.
