Дезире забралась на ветку, свесила ноги, на руках переползла на середину и уселась рядом с русалкой. При жизни той отрезали язык, но после смерти к ней вернулся дар речи, только голос теперь был едва слышен, словно пена разбившейся волны. Вот так, вися на дереве в своем краденом подвенечном платье рядом с русалочьей тенью, Дезире узнала историю их любви, правду о русалке и Акселе — том парне; за которого она в полночь должна была выйти замуж.

Многое она знала и раньше, потому что сама видела, как Аксель нашел русалку — «девочку Ц», как он ее назвал, сократив таким образом имя Целла, уменьшительное от Рапунцель, а так он прозвал ее из-за длинных вьющихся волос, ниспадавших по спине до самого кончика хвоста.

Это случилось в первый день Парада Русалок в Сан-Жижико — курортном городке, что весь тренькал и звенел рахитичными каллиопами «одноруких бандитов» в игральных салонах, где детям беспрепятственно продавали запрещенные в сорока шести штатах конфеты с бритвочками, где татуированные дамы в пип-шоу развязывали за стеклом бикини и прикладывались к электрошокерам, где колченогие рикши под драными зонтиками трещали колесами по доскам променада… В общем, полный набор аллитераций нескончаемого праздника, увековеченный знаменитым хитом Гидеона Богдалла о жиголо в матросском костюме, который отплясывает по дайму за танец в обшарпанном, но историческом «Отеле Жижико» (где в одном из номеров Богдалл в конце концов и скопытится, по иронии или еще как, от передоза «сисек ангела», самой убойной из модных наркотических смесей).

Русалок к берегу Сан-Жижико каждый год прибивало множество — воздух над океаном был слишком тяжел для них, вызывал медленное удушье, словно им сквозь горло медленно, дюйм за дюймом, проходила цепочка связанных носовых платков, бесконечная, как у фокусника. Сперва многие почти не чувствовали легких спазмов в горле, завороженные слишком сильными раздражителями — рождественскими гирляндами на крышах кислородных баров, грохотом оркестров, что фальшиво трубили старые шлягеры в садах, где публика накачивалась запрещенным спиртным да отплясывала грязные танцы всю ночь напролет. Однако очень скоро — часто их еще не успевали заметить даже рыбак или компания на яхте, они еще не доплывали до песочных замков, оставшихся на пляже, — русалки испускали последний вздох, убитые тем самым благодатным морским воздухом, ради которого съезжаются к побережью старики и больные.

Тех мертвых русалочек, что покрасивее, подбирали и готовили к Параду Русалок. Реставраторша из городского музея аккуратно обескровливала их у себя в лаборатории, подвесив за хвост над фаянсовым тазом. Потом в ванне на львиных лапах накачивала их коллапсирующие вены парафиново-пластиковой смесью. Студенты школы искусств укладывали коченевших русалок в соблазнительные позы, придавали их лицам восхищенные выражения, подкрашивали бледную, как у форели, кожу инъекциями красителя из вареной сахарной свеклы. «Готовые» русалки плавали в аквариумах размером с «воронок», залитых формальдегидом и поставленных на колесные платформы среди венков и роз.

Воспитанниц Нутрогнилла тоже пускали на Парад Русалок. Им полагалось крутить педали велосипедов, которые тянули платформы с аквариумами вдоль Бульвара Ламинарий — ноги стянуты узкими муслиновыми хвостами с зелеными блестками, щеки в сверкающей пудре, накладные ресницы ногасты, как пауки. Еще на них надевали лифчики из половинок кокосов и магнитные браслеты, которые при пересечении невидимого электрического заграждения вокруг пляжа кололи в вену микроампулу, парализующую нарушительницу на сорок пять дней.

Дезире досталась рыжая зеленоглазая русалка, обделенная одеждой, как и все остальные. Студенты-художники вложили ей в руки большую черную сливу, чуть надкушенную, и придали русалкину лицу выражение, по меньшей мере, покойное: взгляд к небесам, губы слегка раскрыты, словно она только что оторвалась от губ возлюбленного. Не всем русалочьим трупам так везло — у Миранды русалку, например, уложили в позу утопающей: она билась, заламывая руки и вытаращив глаза.

Дезире подышала на аквариумное стекло, протерла его кружевной шалью, накинутой на голые плечи, стирая отпечатки чужих рук. Назвала она свою русалку в честь себя.

Раздались неистовые и пронзительные свистки, вдоль колонны пошли смотрители парада, громко призывая построиться и колотя девочек разукрашенными жезлами. Осколком оконного стекла Дезире ткнула в хвост Миранды, и костюм разошелся — теперь та могла хотя бы крутить педали.

Остальным она сделала то же, и русалочьи хвосты превратились в шлейфы платьев. Девочки уселись на велосипеды и двинулись к пляжу, волоча за собой русалок в формальдегидных купальнях. Бульвар Ламинарий усыпали зрители, среди них — Сестринство Посейдоновых Дочерей: группа монахинь в облачениях цвета морской волны, каждый год они протестовали против Парада Русалок. Монахини метали в девочек здоровенные помидоры, которые каждый год заботливо отбирали и оставляли гнить на ветках специально для этого.

Однако не все русалки погибали в атмосфере. Одна стала известной певичкой в публичном доме — ее выносили на сцену в картонной морской раковине четыре мускулистых лысых дяди в полосатых купальных костюмах и закрученных кверху усах. Другая получила образование, завела связи в иммигрантских кругах и уже восьмидесятилетней старушенцией принялась сочинять феминистские утопии. Однако большинство выживших русалок попадали в итоге в карнавалы или, еще хуже, становились проститутками, хотя секс с ними даже без денег был запрещен: законодатели считали это скотоложством.

А некоторых русалок подбирало Сестринство Посейдоновых Дочерей — монастырь до того радикальный, что некоторые считали его культом. Никакой Парад Русалок не обходился без ареста хотя бы одной монахини за нарушение порядка — то они били топором по аквариумам, то втыкали рукояти метел в колеса девочкиных велосипедов. Некоторые спасенные сестрами русалки принимали монашеские обеты, и такие чаще всего становились самыми воинственными. Одна монахиня-русалка как-то устроила знаменитое самосожжение.

Крутя педали вдоль бульвара, Дезире искала в толпе свою любовь, Акселя, его школьную форму — полосатую куртку и бриджи цвета перечной мяты, — хотя едва могла поднять веки под огромными накладными ресницами. Аксель учился в Академии Бойкнут Для Бесподобно Исключительной Молодежи, и зеленая территория этого солидного учебного заведения с квадратными милями спортивных полей, экспериментальными ботаническими делянками, увитыми плющом соборами и учебными корпусами из импортного камня была всего лишь по другую сторону стены Нутрогнилла, однако их с тем же успехом мог разделять океан. Дезире впервые увидела Акселя в прошлом году на пляже — она собирала ракушки после Парада Русалок, а мальчики из Академии Бойкнут купались и резвились под бдительным взглядом воспитателей, стоявших под зонтиками с умными книжками в руках.

Родители мальчиков отваливали такие огромные суммы за то, чтобы сыновей ограждали от девочек, что мальчики частенько влюблялись друг в друга. Когда Дезире впервые увидела Акселя, он дремал голышом в обнимку с тощим долговязым однокашником, и кожа обоих мальчишек горела красными пятнами, будто бог их пометил за грех. Стоя по другую сторону ограды из колючей проволоки, отделявшей общественный пляж от частного, Дезире свистнула в кулак, как в птичий манок, и вывела мелодичную трель. Бесстыдник Аксель так и подошел к забору голым, только потные светлые локоны пригладил пальцами, — и принял сигарету из сухих кукурузных пестиков, что предложила Дезире. Потом они хвастались шрамами. Дезире опустила бретельку бикини — показать ожог от сигары привратника. И трусики сбоку опустила на долю дюйма, чтобы Аксель полюбовался на след от когтей уличного кота, а потом задрала подбородок и вытянула шею, показывая надрез кухонным ножом — так ее наказала Булка, диетсестра Нутрогнилла, за пролитое молоко. Остальные свои шрамы Дезире решила пока не предъявлять, оставить для брачной ночи. У Акселя шрамов было только два: один, на члене, остался от обрезания, произведенного нервным доктором (его собственным отцом), а второй, на лодыжке, — от выхлопной трубы скутера, подаренного ему когда-то на Рождество.