Но он никогда ей не доверял. Он познакомился с ней, когда она была опытной шлюхой, прошедшей обучение у Кит Блайд, которая имела репутацию одной из лучших наставниц Лондона – если не самой лучшей.

Профессия Присс требовала, чтобы она воплощала в себе все те черты, в которые он влюбился: именно так она зарабатывала себе на жизнь. И она очень неплохо устроилась. Жизнь в качестве его содержанки, несомненно, давала ей больше роскоши, а требовала от нее гораздо меньше, чем жизнь у Кит.

Или, можетбыть, он не доверял не ей, а себе. У него никогда в жизни не было хороших отношений. Нет, конечно, была его дружба с графом Северном. Но любовных отношений не было. Он был не в состоянии внушить любовь отцу, а любовь матери закончилась вместе с его ранним детством. Так будет и с Присс: если он позволит себе расслабиться и привязаться к ней, она может предать его.

Конечно же, она его подведет! Он ведь просто мужчина, который платит ей за услуги.

Он всегда держал ее на расстоянии, приняв решение получать от нее только физическое удовлетворение – и даже не позволяя себе слишком привыкать и к этому. И он всегда планировал избавиться от нее раньше, чем станет слишком поздно. Он всегда рассматривал окончание срока аренды лондонского дома как время, когда он рассчитается с ней и начнет получать временное утоление желаний у других женщин.

Он больше никогда никого не возьмет на содержание. Никогда.

И тем не менее он сделал то, чего старался не допустить многие годы, что боялся испытать. Он сделал это бессознательно, не подумав о своем страхе. Он потянулся к ней, чтобы утешить ее – чтобы дать, вместо того чтобы получать. На мгновение он забыл о том, что руку, которая протягивается для оказания помощи, неизменно отталкивают. Он дал ей нечто.

И только после того, как он стал дающим здесь, на берегу озерца, он понял, что именно дал. Он дал частицу себя. И он понял, что, давая, получил нечто в ответ. Он получил настоящее чудо любви, всю ту близость с другим человеческим существом, которая была намного глубже, чем простое соитие двух тел, и не нуждалась в словах.

Он глубоко и осознанно полюбил. И принял ее любовь к нему… Она не была наигранной – он ни за что в это не поверит!.. Он принял ее любовь к нему и свою к ней как драгоценный дар.

И тем не менее он ничего ей не сказал. В этом не было нужды – и это было одной из причин его молчания. Любовь между ними была очевидной, настолько явной, что даже посторонний человек не мог этого не заметить. Майлз не собирался уезжать так скоро, как он это сделал, потому что увидел это. А второй причиной было то, что Джеральд не знал подходящих слов. Он никогда не умел подбирать правильные слова или быстро соображать. Он не в состоянии был облечь в слова то, что было у него в сердце и в мыслях, во взглядах и в движениях – и что он видел в ней, как в зеркальном отражении.

Слов не было. Он даже не пытался их найти. Были только слова повседневных разговоров, которые не имели никакого отношения к тому общению, которое постоянно шло между ними за пределами слов.

– Тебе надо было бы увидеть это осенью, Присс, – говорил он ей, уводя на долгую прогулку по лужайкам за домом, а потом по парку и вверх по холму. Это было в день отъезда лорда Северна. – Буйство красок, куда ни бросишь взгляд. Помню, как шел сюда еще совсем маленьким… наверное, с матерью… Я кружился и кружился, чтобы увидеть, как все красные, оранжевые и желтые краски сливаются в полосы, так что в конце концов упал.

Она засмеялась вместе с ним и высвободила пальцы, которые он переплел со своими, чтобы разостлать на траве покрывало, принесенное под мышкой.

– Здесь чудесно даже летом, – отозвалась она. – А ты катался зимой с холма на санках, Джеральд? Или это слишком далеко от дома? Я помню…

Но тут она повернулась, чтобы улыбнуться ему, – и не стала рассказывать, что именно она помнит.

– Я был один, – ответил он. – Не помню, чтобы дети из деревни приходили сюда зимой, хотя летом заглядывали.

Она снова рассмеялась. Джеральд лег рядом с ней, опираясь на локоть и жуя травинку. Между ними воцарилось молчание: она обхватила руками колени и смотрела на все вокруг, а он смотрел на нее. Он любил ее перед тем, как они открыли корзинку с едой, как любил ее и этим утром перед поздним завтраком – и как будет любить ее в течение всей ночи, не считая тех моментов, которые сон отнимет у их наслаждений.

Он не терял контакта с реальностью в последующие две недели. Он был влюблен – и купался в великолепии этой любви рядом со своей возлюбленной. Но он прекрасно знал, что любовь никогда не задерживается надолго. Он слишком часто видел доказательства этого факта от людей, которым доверял и которых любил.

Он знал, что рано или поздно он не только разумом, но и сердцем поймет, что Присс – неприемлемая возлюбленная. Он знал, что разлюбит ее настолько же неизбежно, как полюбил, и что, когда это время наступит, она снова станет просто его содержанкой, а возможно, перестанет быть и ею. Он переведет ей какую-то сумму – и продолжит жить своей жизнью, тогда как она перейдет к другому покровителю.

И он твердо знал, что она его разлюбит. Для женщин не существует постоянства в любви, а Присс и не обещала никого любить – она должна была только создавать иллюзию любви.

Он принимал то, что их отношения не будут долгими. Но ему хотелось, чтобы они продлились как можно дольше, и избегал мыслей о неизбежном конце.

И вопреки себе он начал ей доверять. Начал успокаиваться и испытывать счастье.

Как-то днем он нашел ее в розовой беседке, после того как ему пришлось вытерпеть недолгий визит сына и дочери своих ближайших соседей. Она сидела там и читала.

– О! – сказал он. – Прелестнейший уголок моего поместья!

Присцилла отложила книгу в сторону и улыбнулась ему.

– Да, – согласилась она. – Нет ничего более безупречного, чем роза, правда?

Он сорвал темно-красный бутон, постаравшись не уколоть пальцы, и пристроил его ей в волосы, как и в прошлый раз.

– Нет, есть, – возразил он, глядя ей в глаза. – Когда ты и бутон оказываются рядом, я вижу, что есть, Присс.

Это стало самым откровенным выражением его чувств к ней.

Джеральд наклонился, подхватил ее на руки и сел, пристроив ее себе на колени. Она улыбнулась и положила голову ему на плечо. Когда он посмотрел на нее спустя несколько молчаливых, безмятежных минут, то увидел, что она спит. Они не спали почти всю предыдущую ночь.

Он прижался щекой к ее макушке и закрыл глаза. Не существует ничего более трогательного, чем момент, когда кто-то засыпает у тебя на руках, вдруг понял он. Словно ребенок. Он чувствовал себя облеченным доверием. И доверчивым.

Вопреки всей своей решимости он начал ей доверять, надеяться, что он все-таки достоин того, чтобы быть любимым.

Ему хотелось, чтобы эта идиллия длилась вечно. Он понимал, что она не продлится настолько долго, но планировал оставить ее здесь, в Брукхерсте, наедине с ним, вдали от всего мира, пока она не придет к концу.

Идиллия закончилась через две недели и три дня с момента своего начала. И она заканчивалась не постепенно, как он предполагал и ожидал. Она закончилась всего за минуту – а возможно, даже быстрее.

Она закончилась, оставив его разбитым, растерянным и несчастным. Ему хотелось одного – поскорее уехать отсюда и от нее. Убежать от себя.

Джеральд завершил свои дела с управляющим. Он не торопился. Он никогда не спешил, когда выполнял свои обязанности. Однако почувствовал прилив радости, когда наконец снова освободился, и поспешно прошел по дому, ища Присциллу. Ее не оказалось ни в одной из дневных комнат или оранжерее. Не было ее и в розовой беседке, куда он заглянул потом. Значит, она у озера. Это место стало ее любимым.

Идя между деревьями, он увидел, что она действительно там. Ее розовое платье выделялось на фоне зелени окружающих деревьев и лужаек. Она сидела на парапете моста, и ее фигура отражалась среди листьев лилий, плавающих в воде под мостом.