Понедельник начинается в субботу. Это у Стругацких. У меня понедельник начинается в понедельник. В девять утра. Если точнее – в девять пятнадцать. В это время в кабинет входит шеф. Помятый и недовольный. Пожеванный, но не проглоченный. Выплюнутый.

"Не пил, не курил, всю ночь спал в своей собственной постели, – шутит один юморист, описывая третью мужскую "молодость". – При этом выглядишь, будто всю ночь веселился, пил и безобразничал с молоденькими кокотками".

Шеф бросает на стол пятничный номер. Обводит коллег мудрым (так ему кажется) взором.

– О чём думаешь, Фролова?

Это он мне.

О чём я думаю? Думаю о том, что в моей квартире идёт ремонт. Работают два чудесных парня. Они северные корейцы. Да-да, самые настоящие корейцы. И очень даже северные. Одного зовут Май (приемлемая форма от Мун-Как-то-Там), второго – Июнь (производная от Юнь-Плюс-Ещё-Что-то).

Удобно: Май-Июнь.

В моей квартире уже полгода весна. И немножко лета.

Мастера они замечательные, квалифицированные, рукастые, однако считают меня дурой. Почему-то. Притом дурой набитой. Я не возражаю (хоть горшком назови, только в печку не ставь). Кто из нас глупее – время покажет. Меня тоже не на помойке нашли, уверяю. За себя постоять я умею. Мне за другое обидно. Как они умудрились уместить мою душу и характер в сто (с небольшим) русских слов? Это словарный запас корейцев. На двоих…

Все цифры Май-Июнь умножают на поправочный коэффициент. Стоимость работ завышают, цену материалов удваивают. Мне приходится обзванивать фирмы, бегать по магазинам, общаться с прорабами-славянами. Уточнять интимные секреты отделки и строительства. Метаться по городу в поисках колера для краски и латексной финишной шпаклёвки без усадки.

Притом "цифровой терроризм" возникает вовсе не из-за желания ограбить меня. Работает "Эффект восточного базара" (так я его называю).

Представьте, позднее лето, жара; вы зашли после обеда на рынок… зашли, между прочим (вообще-то не собирались). Увидели красивые персики (абрикосы, томаты, кинзу – не суть). Вам захотелось купить. Вы лениво и безразлично (как матёрый охотник) интересуетесь ценой: "Почём ваши красавцы?" Получаете ответ. Ответ вас категорически не устраивает и вы (намёками и порывистыми жестами) даёте это понять… Завязывается беседа. Общение. Торговцу (пожилому грузину) надоело стоять за прилавком. Ему хочется в горы, жарить шашлык-машлык, пить вино, спеть с приятелем песню… На худой конец, поговорить с живым человеком (тем более, если он красивая молодая женщина). Поэтому торговец задрал цену. Логика проста: назови приемлемую цифру – купит и уйдёт. А поговорить?

Корейцам хочется общения. Человеческих эмоций.

Поэтому я бегаю по строительным ярмаркам.

И не говорите, что шопиться для женщины наслаждение. Я вынуждена быть в курсе строительных тонкостей – это занимает всё свободное время.

Уволить Мая, прогнать Июня? А где гарантия, что другие будут лучше? Вдруг Август получится холодным, а в Сентябре задождит?

К тому же, к своим я привыкла. Май высокий, худой и вдумчивый. У него глаза старого корейского еврея. Июнь балагур. У него не бывает пасмурных дней. Он их возвращает судьбе, как Газманов. Если не берут – вталкивает силой.

Такое у меня складывается впечатление.

В понедельник, после строительных Дебатов Выходного Дня, ноги приносят меня на работу. Я смотрю в зеркало и задаю отражению наводящие вопросы: Кто ты, молодая красивая? Где ты теперь? Зачем ты здесь?

– У нас планёрка, – напоминает шеф. Говорит с лёгким отеческим сарказмом, у него доброе настроение. – А ты в облаках витаешь.

– Никак нет! – отвечаю бодро, по-солдатски. – О ваших глазах мечтаю, Иван Андреевич. Очень они замечательные.

Шеф поправляет галстук и розовеет на один тон. Потом ещё на один. Как всякий руководитель он любит лесть. Я думаю, люди стремятся вверх по служебной лестнице, чтобы слышать больше лести. Лесть – эмоциональный наркотик.

– Это хорошо, Фролова. Умеешь красоту оценить, – отреагировал шеф.

Ответ нетипичный, я насторожилась (хотя и виду не подала).

– Посему для тебя особое задание, – продолжил Иван Андреевич.

За глаза шефа зовут, "Шпрехин зи дейч, Иван Адрейч". В школе он учил немецкий (присутствует такое мнение). Зачем я это сказала? Не знаю. Штрих к портрету.

– Командировка в Илавецк. Там че-пэ.

– Какого плана че, и про что пэ? – уточнила я.

Он выдержал паузу, проговорил:

– Насилие над женщиной.

Шеф любит крепкие выражения, умеет припечатать одним кратким словом и матюгнуться в три этажа. Притом комбинирует обороты виртуозно, с поэтическим разнообразием. Плюс, умеет любое слово сделать нецензурным (это талант), даже самое благостное. Однажды (на спор) он трансформировал слово "бытие" в шесть глубоко отрицательных…

Впрочем, я уклоняюсь.

Шеф не сказал "изнасилование", смягчил. Завернул грубую суть в обёртку слов.

– У нас есть криминальная колонка, – я посмотрела на Пашку Крутикова, – пусть она разбирается.

– Дело не в криминале, – шеф налил из графина воды, выпил. – Криминала нам своего хватает. Там нужно разобраться. Вникнуть. Вгрызться. Городок микроскопический, и вдруг такое… безобразие.

Мелькнуло подозрение, что шеф родом из тех мест. "Вероятно… хотя нет, он питерский".

– У меня две статьи в работе и финансовое расследование! – сказала я.

Надежда "отмахаться" от командировки таяла на глазах. Пришлось пустить в ход резерв. Честно говоря, расследование вела налоговая инспекция, моя задача была подхватить материал, в случае непредвиденных обстоятельств. Припугнуть мошенников оглаской.

– Не страшно… – Шеф смотрел сквозь окно, сквозь ветви рябин и крышу соседнего дома. Далеко-далеко. В свою юность. – Справишься. Я тебя знаю.

"Он меня знает! – впору всплеснуть руками. – Я сама-то себя не знаю, а он – знает! Все вокруг знают меня лучше меня самой… фу, какая куцая фраза!"

Опять вспомнились Май-Июнь с их лингвистически-компактным психоанализом.

"Сговорились они, что ли? Или я взаправду… излишне доверчива и немножко наивна?"

Печально склонив голову (и смирившись с командировкой), я подумала, что… "вот я уеду… весна продолжится… и потолки выльются в круглую сумму…" Я собиралась отделать потолки особой штукатуркой, под камень.

Бывают ситуации, когда камень становится жидким.

Шесть часов на поезде плюс сорок минут на автобусе.

Здравствуй, Илавецк!

Маленький город в самом центре Евразии.

Я вышла из автобуса, огляделась. Пыль и солнце – больше ничего. Как в пустыне. Опустила на глаза очки – из белизны (словно на фотобумаге) проявилась автобусная станция голубенького цвета (ультрамарин разбавленный один к двадцати титановыми белилами). Перед станцией – забор, длинная скамейка, початая консервная банка с частиковыми рыбками. Дальше берёза, понурившая голову. Киоск Союзпечати. Отдельно, но рядом со всеми – рослая улыбчивая тётка. Она торговала газированной водой.

Промчался мотоцикл, ему вслед лениво протрусили собаки – какое-никакое развлечение.

Я подошла к тётке, спросила, как найти отделение милиции. Продавщица оглядела меня с ног до головы (глазки маленькие, круглые, цвета переспелой вишни), оценила по десятибалльной шкале и только потом подняла могучую руку:

– Там!

Три буквы. Ни больше, ни меньше.

Или я очень ей понравилась, или категорически разочаровала.

"Однако и на том спасибо, добрый Командор! – подумала я. – Ну что ж, ведь ты при шпаге… как там у Пушкина?"

Чтобы подтвердить свою благодарность, я купила стакан воды, с клубничным сиропом.

Каштаны только-только отцвели. Ещё виднелись кое-где увядшие свечки, на других ветках завязались маленькие зелёные ёжики (мята 221 разбавленная пополам). Я медленно брела и размышляла – настраивала себя на материал.