Хорошее было время!

У нас во дворе были качели, которые могли не только качаться, но проворачиваться вокруг перекладины, на которой висели. Высшим шиком считалось раскачаться так, чтоб начать вертеться. Это только на первый взгляд опасно, когда раскрутишься, центробежная сила хорошо прижимает и упасть не упадешь. Опасность тогда, когда замедляешься. Качель останавливается вертикально и, чуток постояв, идет в обратный мах, а ты висишь вниз головой и держишься изо всех сил.

Мы вертелись и считали, кто сколько провернется. Рекорд был у Новожилова из офицерского дома.

Валька Луценко родился командиром. В футболе - центральным нападающим, щупать девчонок - первый зачинщик, драться с Заводскими в первых рядах. Он и в кино ходил без билета, пока мы, его команда, устраивали толкотню около билетерши.

У него, как у всякого командира, был свой оруженосец - Толям Новожилов, здоровенный пацан, выжимающий двухпудовку целых пять раз. Но в драке Толям, несмотря на свою силу и рост, уступал Вальке, он был медлительный.

Накрутившись до одури, мы сели в беседке и стали думать во что поиграть. Можно было поиграть в прятки, но это игра серьезная, требующая долгого времени, так как голящий мог до обеда искать по многочисленным сараям и подвалам, а за это время кто-то всегда успевал выскочить и застучать - вбить голящую палку в землю. (Не отсюда ли появилось выражение "застукать"?) Проигравшему, тому - кого застукают, полагалось вытаскивать ее зубами. До обеда оставалось часа два, так что прятки отпадали.

Играть в футбол сегодня было слишком жарко. Это только считается, будто в Сибири холодно, пожил бы тот, кто так считает, тут летом.

На речку следовало идти с утра. В городе (все, что за пределами нашего двора, считалось городом) в будни делать нечего.

Решили просто потрепаться.

Валька, конечно, извлек из загашника папироску "Звезда", самую ядреную из папирос, которые звали "гвоздиками" за крепость и тонкость. Спички нашлись у Новожилова. Папироска пошла по кругу. Трегубов, сын инженера, курил не в затяжку, Санька, самый мелкий, умел выпускать дым из носа, а младшему брату Андрею Валька курить не разрешал.

Я не курил, что дало Вальке право лишний раз меня шпильнуть:

- Докторский сынок, слабак.

Его власть и так никто не оспаривал, но Валька, как рачительный начальник не упускал возможности подчеркивать руководящие полномочия.

Уменя с утра было плохое настроение и я решил огрызнуться:

- Сам слабак, от табака сдохнешь скоро.

Валька так удивился, что поперхнулся слюной.

- Ты чё, - вскочил он пружинкой, - шибко умный, что ли!

- Не глупей тебя, - вяло сказал я. Я и сам не знал, что на меня нашло, и уже предчуствовал трепку - Валька был не в пример проворней меня в драке.

- Э-э-э, ты кто? - Валька смотрел мне за спину.

Я обернулся.

В беседку направлялось совершенно невобразимое существо, больше похожее на медведя, чем на человека. Почти двухметрового роста, в рванном комбинизоне, босиком. Из-под спутанных волос, падавших до плеч и до груди, поблескивали маленькие, какие-то желтовато-красные глазки.

- Не бойтесь, пацаны, - сказало существо тоненьким голоском.

Этот голосок, напоминающий кукольный, нас слегка успокоил. Мы подумали, что это какой-то, еще неизвестный нам, псих. Психов в нашем районе жило два и оба были безобидными. Первый - Вовка Хрущев, был маленький и все время пьяный. Днем он просил милостыню на паперти в центральной церкви, а вечерами бродил где попало и всем читал наизусть отрывки библии. Он почему-то считал себя половым гигантом, и все угрожал, будто изнасилует кого-нибудь из мальчишек. С похмелья он, наоборот, просил изнасиловать его, спускал холщевые штаны и демонстрировал прыщавую, тощую задницу. Но в целом, Хрущев был вполне безобидным психом, так как дальше разговоров никогда не заходил.

Второй, чистенький, весь какой-то выглаженный, старичек с аккуратно расчесанной бородкой, воображал себя регулировщиком. Он целыми днями стоял на перекрестках и указывал машинам, куда ехать. У него был самодельный жезл, покрашенный, как у милиционеров, вот только речь его никто не понимал, так как его слова состояли всего из нескольких, одинаковых звуков. Так обычно пытаются "говорить" глухонемые.

Здоровяк прошел в беседку и сел на пол, выставив черные, широкие ступни с крепкими, желтыми ногтями. Сидя на полу, он был вровень с нами, хотя мы сидели на скамейке.

Валька вспомнил, что он командир, и строго спросил:

- Чего надо-то?

- У меня деньги есть, - пропищал мужик.

Он засунул здоровую, как лопата, руку в карман, извернулся, нашарил там, вытащил тридцатирублевку, протянул Вальке. - Пацан, сходи, купи мне коньяк с двумя костями, а на сдачу - себе, что хочешь.

Коньяком называлась гомыра, денатурированный спирт, который продавался в керосиновых лавках и стоил 18 рублей. На бутылках с гомырой изображали череп с костями, как на электробудках. Его покупали те, у кого были не кирогазы, а примусы, а некоторые мужики предпочитали денатурат сучку - водке за 23 рубля 50 копеек. У меня дома для доктора Дубовика покупали водку столичную, за тридцать рублей семьдесят копеек, это считалось дорого.

Валька мгновенно схватил денежку, мигнул Новожилову и слинял. Он, признаться, был скуповат, но в данной ситуации никто не сомневался, что Валька ни копейки не зажилит: общак - дело святое.

- А ты, - блеснул мужик на меня своими странными глазами из-за завесы волос, - сынок, закусь бы организовал. Сможешь?

Я весьма сомневался в своих возможностях на этот счет. Кухня была абсолютной маминой вотчиной и посторонние там не приветствовались. Но и отказаться было нельзя. Поэтому я поступил прмолинейно - сбегал домой, выпросил у мамы пару бутербродов с собой ("Не буду же я один есть, а пацаны смотреть!" "Сядь за стол и поешь, как человек!" "Ну, мы там играем, я пропущу!" "Сколько раз я тебе говорила, что на ходу естьь нельзя" Ну, мам, меня же ждут!" "Чтоб в последний раз, и не ешь на ходу!"), мигом прибежал обратно и выложил их перед мужиком.

Тут и Валька вернулся. Кроме гомыры, он принес кулек ирисок, кулек кедровых орех, две бутылки сладкого напитка "Крем-сода", четыре папиросины "Север" и здоровый кусок серы - сибирской жвачки из смолы сосновых деревьев.

- Все потратил, - сказал он, отдышавшись, - ты сам сказал. (Валька на улице ко всем взрослым обращался на "ты").

- Все путем, - пропищал мужик, - как договаривались. Стакан найдется?

В беседке выпивали часто, так что со стаканом проблем не было. Три граненных, увесистых стакана лежали на стропилах, под крышей. Вскоре стол был накрыт и был этот стол вполне приличным, а мои бутерброды - один с сыром, два с колбасой, выполняли роль деликатесов.

Мужик извлек откуда-то здоровенный кинжал с пластмассовой наборной рукояткой, разрезал каждый бутерброд на пять частей, набухал гамыру в один стакан до половины, а в два других - чуток, на доннышке, протянул стакан Вальке, а второй, чуть задумавшись, - мне.

- Вздрогнем, пацаны, вон закусь какая классная.

У меня внизу живота сразу похолодело. Я и водку-то еще ни разу не пробовал, а тут - гомыра, чистый спирт, подкрашеный какой-то гадостью!

Валька ехидно посмотрел на меня, чокнулся с мужиком, вывернул губы, чтоб не обжечь, одним глотком выпил денатурат и сразу, не выдыхая, запил "Крем-содой". Лицо его порозовело.

Выхода у меня не было. Я точно так же вывернул губы, выплеснул в рот розовую жидкость, с трудом проглотил, судорожно схватил бутылку с напитком и, едва не поперхнувшись, запил. Валька помрачнел, он надеялся, что я побоюсь. Другие пацаны смотрели на нас с опасливой завистью.

- Молодцы пацаны, - прокомментировал мужик, с интересом за нами наблюдавший своими странными глазками, - теперь я.