Я трогал руками крышку сундука, резные виноградины на буфете, полированную перекладину кресла-качалки, гладил их. Потом поднял с бабушкиной кровати серый пушистый платок, который всегда был на плечах у бабушки, прижал его к лицу.

Платок пах бабушкой...

14

Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо! Ей-бо, закон такой, жизненный. Сколько я не пытался вернуть прошлое - все зря. Это, как река, в которую нельзя войти дважды.

За гаражами было место, куда можно было сбегать пописать. Впритык к загоражному закутку находился кусок забора, отделявшего двор от больницы. Как-то я, застегнув штанишки, посмотрел в щель этого куска забора и увидел, что там играют двое мальчишек. Один вглядел чуть помладше меня, а второй - чуть постарше.

Тогда я залез на этот кусок забора и высунул голову над его верхушкой.

Мальчишки меня заметили.

-- Здорово, - сказал младший.

-- Перелазь к нам, - сказал старший.

Я перелез. И мы начали играть, будто были давным-давно знакомы.

Мы играли в выжигалы, втроем это можно. Мы играли в прятки, на больничном дворе было где спрятаться. Мы играли в замерь старыми монетками. Потом немного устали, уселись в больничной беседке и стали играть в города.

Я выиграл.

А потом стемнело и мальчишки стали торопиться домой. И я вновь перелез через кусок забора в свой двор и побежал домой. Где, конечно, получил лупку от мамы за то, что так поздно пришел и не откликался на ее призывы из окна. Не мог же я объяснить, что маму не слышал, потому что во дворе меня не было. В "своем" дворе.

Назавтра я собирался снова туда пойти и наиграться от души, но мама в наказание меня не пустила на улицу вовсе. Пришлось сидеть дома. Это было не столько скучно, сколько обидно.

Вырасту, думал я, и никогда своим детям не буду запрещать гулять, сколько они хотят!

Лишь послезавтра я смог вырваться на улицу и сразу побежал в загаражный закуток, вскарабкался на кусок забора и спрыгнул в больничный двор.

Мальчишки были там. Но они не хотели играть. Они сидели под деревом, так что их из больницы не было видно, и курили.

Я как-то пробовал курить. Не понравилось. К тому же, я был сыном врача и знал сколько вреда приносит человеческому телу курение.

-- Курить будешь? - спросил младший.

-- Не-а, - сказал я.

-- Что так? - спросил старший.

-- Неохота. Недавно курил уже.

-- У нас хорошие сигареты, с фильтром, - сказал младший. - В этом фильтре все нехорошее остается, он потом такой желтый становится.

-- Все равно не хочу, - сказал я.

-- Нам больше останется, - сказал старший.

Странно, подумал я, столько играли, а я не знаю как их зовут. А они - как меня зовут.

Я хотел спросить, а потом передумал. Потоптался с ноги на ногу и сказал:

-- Я пойду, наверное...

-- Иди себе, - сказал старший.

А младший ничего не сказал, только головой мотнул - иди, мол.

Я медленно пошел к забору. Я все наделся, что меня окликнут. Но они не окликнули. Я перелез через забор в "свой" двор и пошел домой. Расхотелось почему-то гулять.

15

Чем больше я разочаровываюсь в людях, тем больше меня тянет к животным. Несмотря на банальщину этого утверждения, есть в нем и некое зерно. Всегда тянулся к собакам и лошадям. Специально пошел в милицию, чтоб работать с собаками. Стал профессиональным кинологом. На старости лет многое узнал о кошках, полюбил их. Работал с дикими животными, не уставал восхищаться. Одну из первых книг посвятил зооцирку, где тоже ухитрился поработать.

В квартиру Роза вошла на цыпочках. Вежливо приблизилась к хозяйке. Кусочек сахара взяла деликатно, одними губами. (Потом мы узнали, что сахар она терпеть не может). Схрумкала его. Легла на коврик. Поблагодарила хвостом и расслабленно прикрыла глаза.

Розу привел старший брат. Не для себя - мама не разрешила бы заводить собаку, а для учительницы, которая подтягивала Мишу по химии. Он взял ее в питомнике для бродячих собак бесплатно, но дарить учительнице тощую, жалкую псину было неприлично.

Самое удивительно, что старый кот Буська, ненавидевший всех собак на свете, Розу признал. Наверное, он считал ее особой собакой, домашней, хозяйской, не имеющей отношения к диким собакам на улице.

Уже через месяц, она вошла в тело, шерсть лоснилась от сытости и спокойной жизни, глазенки стали озорными и доверчивыми. Забот она не доставляла никаких: гулять ходила всего раз в сутки, сопровождения не требовала. Уж чего-чего, а самостоятельности ей было не занимать.

Я одел Розе на шею громадный бант голубого цвета и ее на машине отвезли в другой конец города.

А еще через десять дней Роза вернулась. Замерзшая, грязная, с четким скелетом под свалявшейся шерстью, ждала она нас в подъезде. Подползла на животе, умоляя нагноившимися глазами. "Недоразумение произошло, - шептали эти глаза, - вы, наверное забыли меня в той чужой квартире".

Как нашла Роза дом, каким образом запомнила дорогу в стремительной машине, чем руководствовалась, возвращаясь?!

Потом жила Роза с в нашей семье долго, много загадок загадала своим поведением, много радости доставила своим существованием. Что-то забылось, что-то помнится.

В маленьком преданном существе было что-то непомерно важное, вырывающее из привычного и заставляющее человека напряженно думать.

Но взрослые есть взрослые, извечная суета заедает их, задумчиво почесывая собаку за ухом, они рассуждают о трудном завтрашнем дне, о семейных неурядицах. И только нечто из ряда вон выходящее приковывает внимание к "меньшему члену семьи". Но ненадолго. За пять лет совсем забылось Розино возвращение, а в остальном она вела себя достаточно обыденно.

Потом изменилось многое. Чувствовала ли она надвигающийся переезд или только напряжение в доме? Хуже стала есть, на улицу просилась только по необходимости и сразу бежала обратно. По дому ходила тихо, не шалила, вопросительно заглядывала в глаза.

Уже нашли ей нового хозяина, человека хорошего, познакомили их, уже собирались передать Розу ему совсем, как обнаружили, как пропала собака исчезла.

Искали долго: любили, привязались, хотели, как лучше - не нашли.

А на вокзале перед самым отходом поезда вдруг увидели ее и не сразу узнали, не сразу поверили.

Роза стояла в пяти шагах от движущегося поезда. Стояла напряженно, скованно. Смотрела на узкую площадку тамбура, где взмахивали руками, бестолково гомонили предавшие ее люди. В глазах собаки что-то стыло, но что - не разглядеть.

А поезд набирал скорость, маленькая рыжая фигурка таяла, исчезала.

Плакал только я, потому что еще не был взрослым.

***

Это был не просто кот. Это был котяра, котище. На задних лапах он доставал мне до живота.

У него были великолепные усы, дымчатая короткая шерсть на всем теле, которая на щеках превращалась в длинные бакенбарды. Как у поэта Пушкина на картинке в книжке "Сказки Пушкина".

Когда Буська мурчал, слышно его было во всех комнатах.

Еще Буська ненавидел собак. Он выходил во двор и принимался смотреть во все стороны, неторопливо поворачивая свою большую голову с блестящими усами и дымчатыми бакенбардами. И, если он видел собаку, то начинал идти в ее сторону странной походкой. Он шел на прямых, пружинистых лапах, как-то боком, а его хвост, раздувшейся, словно полено, бешено бил кота по бокам.

Мало какая собака могла выдержать такую атаку. Папа говорил, что такая атака называется психической. Психическая атака кота Буськи.

Буська никогда не делал свои делишки в доме. Таз с песком напрасно дожидался его визита. Когда Буське требовалось он подходил к входной двери и выразительно говорил: "Мяу-у". Всего один раз. И ждал. Если кто-то из домашних не выходил сразу на его зов, Буська повторял это кошачье слово, только звучало оно немного иначе: "Мя-я-ууу". На этот раз его слышал даже соседи.