Эдвард Ли, Рэт Джеймс Уайт
Тератолог
Шэрон была в состоянии видеть, слышать, и, отчасти, думать. Вот только говорить она не могла, поскольку родилась без голосовых связок. Она не была способна даже пискнуть. По ее мнению это было основной причиной, почему работавшие здесь мужчины любили приходить к ней и делать с ней всякое. Она не могла толком никому рассказать — тому же директору — что подвергается планомерному насилию в учреждении, созданном помогать людям вроде нее. Хотя, с другой стороны, она не то, чтобы возражала. С высокой долей вероятности, ей вряд ли светило что-то другое, учитывая ее состояние.
Они оставляли телевизор работающим, и она тянула к нему голову, пуская слюни на зловонную подушку. Ее визуальная вселенная ограничивалась каналом, который ей включали. Обычно это был «Чэнел Найн» — мыльные оперы и ток-шоу. Такова была ее доля — лежать на приподнятой койке, есть сладкую кашу, которой кормили ее медсестры (у Шэрон не было зубов), смотреть «Шоу Джерри Спрингера» и засыпать каждую ночь после изощренных надругательств.
Отсутствие голосовых связок было лишь одним из последствий гипо-остеопороза, редкого генетического заболевания, называемого в простонародье «синдромом кудрявых костей». Ее «АйКью» был около 70-ти баллов, что квалифицировалось как умственная отсталость, поскольку в младенчестве дефективное развитие черепа воспрепятствовало правильному росту мозга. Голова у нее была деформирована. Все длинные кости были скручены как макаронные «бантики». Ребра с правой стороны загибались внутрь, а с левой — наружу. Вывернутые бедра напоминали раскрытую книгу. «Почему ее просто не убили?» — однажды пробормотала себе под нос уборщик, зашедший сменить у нее «утку». «Такое уродство уже не исправить. Только сосет деньги налогоплательщиков… Да, кто-то должен убить ее». Шэрон не была уверена, хотя ей казалось, что она знает значение слова «убить». И ей не очень хотелось, чтобы кто-то ее убивал. Временами она задумывалась, на что это может быть похоже. Хотя если ее убьют, она уже больше не сможет смотреть шоу Спрингера, а ей нравился Спрингер. Иногда на шоу приводили людей, похожих на нее, и она любила смотреть на них. Возможно, чувствовала, что между ними есть какая-то связь. Особенно ей нравилась девушка без рук и ног, которая передвигалась на ягодицах. Один мужчина даже женился на ней! Возможно, этот факт вселял в нее надежду, учитывая злую шутку, которую сыграла с ней природа.
Хотя, наверное, ни один мужчина не женился бы на Шэрон. Каждую ночь они просто приходили и трахали ее, не обращая внимания на смердящее мочой тело и ужасный запах изо рта.
В десять вечера ночная сиделка выключила телевизор и свет. Она подняла одеяло и принюхалась.
— Неужели Луи не обтирал тебя сегодня мокрой губкой? — спросила женщина, зная, что Шэрон не ответит. — Что-то от тебя неважно пахнет, милочка. Хотя, это не моя проблема. Сиделка ушла, оставив ее в темноте. Шэрон уже знала, что будет потом. Примерно через полчаса дверь открылась, и вошел Луи. В его обязанности входило проверять пациентов несколько раз за ночь, смотреть, не умер ли кто. Шэрон слышала, что в основном обитателями этого государственного учреждения были старики. На самом деле, в своем крыле она являлась самой молодой пациенткой, ей было двадцать пять. Время от времени ее навещали врачи из исследовательских центров и медицинских институтов, чтобы изучать ее. И всякий раз удивлялись, что она все еще жива. Луи тоже иногда шептал ей, лежа между ее деформированных ног: «Надеюсь, ты еще долго не умрешь, сладкая. И в будущем я накидаю тебе еще много палок».
Луи включил лишь маленький светильник на шарнире, висящий над медкартой, чтобы в палате оставалось темно, но Шэрон все равно видела его отчетливо. Высокий, тощий и сутулый. С лысой макушкой и торчащими в разные стороны жесткими седовато-черными волосами. Лицо покрыто рытвинами, как будто кто-то поработал над ним ногтями. — Время любви, сладкая, — объявил знакомый шепот. — Время любви.
— Господи, как же от нее воняет, — шепотом отозвался другой мужской голос. Иногда Луи приводил к ней других мужчин.
— Ага, здорово, правда, Фил? — ответил Луи. — Обожаю вонючек. Я должен мыть ее, но обычно делаю это только раз в месяц.
— Боже милостивый!
Она слышала, как они шумят, видела, как перемещаются по палате. Шэрон никогда раньше не видела другого мужчину, толстяка с одутловатым лицом.
— И ты… ты… ты… собираешься трахать ее? Такую вонючую?
— Ага. Мне нравится. Взгляни. — Луи покрутил светильником, направил его на Шэрон и задрал ей ночнушку. — Разве не клево, Фил?
Толстое лицо Фила залилось краской, щеки раздулись.
— Боже милостивый, — прохрипел он и отпрянул прочь. По шумному журчанию Шэрон поняла, что его вырвало в мусорную корзину.
Луи усмехнулся. Он высморкался в ладонь и намазал мокротой зияющую вагину Шэрон. Затем забрался на нее.
— Боже, от тебя дерьмом несет, — проворчал он и тут же принялся ее долбить. — Черт, меня это просто заводит!
Фил, наконец, избавился от содержимого своего желудка. Он стоял в темноте, прислонившись к стене.
— Ты — больной ублюдок.
— О, да!
— Как у тебя вообще на нее встает? Один запах на год убьет все мое половое влечение.
— Не, старик. Один раз попробуешь, потом не остановишься.
— Хотя бы в задницу трахай. А то, если залетит, будут большие проблемы.
— Черт, Фил. Она — генетический урод. Гены у нее настолько испорченные, что она и через миллион лет не залетит.
Луи продолжал долбить Шэрон, ее безжизненные конечности подпрыгивали на койке. Свесившиеся к волосатым подмышкам груди колыхались, как мешочки с ванильным пудингом.
— В ее убогой утробе ни один зародыш не выживет.
— Да? Она же как-то выжила.
Луи его уже не слушал.
— А… а… а… ты, сраная сучка! Аааа!
Его толчки, замедлившись, прекратились, и Шэрон почувствовала, как в нее течет теплая струйка.
— О, черт. Вот это кайф… — Наконец, Луи скатился с нее, тяжело дыша.
— И как часто ты это делаешь? — изумленно спросил Фил, несмотря на испытываемое отвращение.
— Раза два за ночь. Еще пара других парней на этаже делает это.
Лицо у Фила, казалось, светилось в темноте.
— Вы все — кучка больных уродов. Я никогда в жизни ничего более мерзкого не видел.
Луи усмехнулся.
— Эй, хочешь, заключим пари?
— Какое еще пари?
Луи опять покрутил светильник, направив его между потных ног Шэрон.
— Ставлю пятьдесят баксов, что у тебя духу не хватит полизать ей дырку.
Фил закачался на месте, словно от одних этих слов готов был грохнуться в обморок. — Да я скорее убью себя, чем сделаю это.
— Дилетант! — В своем белом халате, со спущенными штанами, Луи походил на безумного сексуального извращенца. Он протянул руку к бледному, зловонному телу Шэрон.
— Уверен, что не хочешь перепихнуться? Дырка — что надо, мужик.
Фил положил руку на свой круглый живот. Ответ в любом случае был отрицательным.
— Как хочешь. Я должен еще кое-что сделать.
Другой мужчина едва стоял на ногах от ужаса.
— Давай убираться отсюда, пока нас не застукали! Ты уже развлекся, идем. Что значит, еще не закончил?
Широкая зубастая ухмылка, казалось, светилась в темноте.
— Я далеко еще не закончил, братец. Хочешь посмотреть настоящую жесть? Я тебе покажу…
Желудок Фила протестующе заурчал.
— Нет, нет, нет, пожалуйста, боже, нет, — запричитал он. Но Луи, болтая пятнистыми яйцами, уже вскарабкался на койку и встал на колени. Он походил на ребенка, собирающегося толкать носом земляной орех.
— О, да, детка, — хихикнул он, широко раздвигая изогнутые ноги Шэрон. — Это лучше, чем десерт…
— Нет, нет, нет, пожалуйста, боже, нет…
— Да, старик, как большой кремовый торт…
