Сквозь рычание моторов настойчиво прорывалось пение птиц. Такое чистое и безупречное, словно отрепетированное годами. Иногда я даже мог постукивать пальцами по столу ему в такт. Этому я научился в музыкальной школе, дорогу к которой, правда, забыл уже через год, увлекшись баскетболом, как и многие мои друзья в то время.

После выпускного со многими из них наши пути разошлись. А те, кто оставался рядом уговаривали отказаться от процедуры "исцеления души", как иногда я ее называл.

Кто-то был против таких радикальных мер. Кто-то же просто не мог на это отважиться, боясь сбоев и необратимых последствий. Но, несмотря на принятое мною решение, каждый из них поддерживал, как мог.

- Даже если ты случайно меня забудешь, я все равно буду с тобой, - говорил поначалу мой лучший друг Саймон, все еще уверенный, что все это не всерьез. - Я заставлю вспомнить меня. А если ты будешь сопротивляться, я надеру тебе задницу, и мы все равно останемся друзьями!

Он один из немногих, кто сохранится в моей памяти. Проверенный временем, он ни разу не дал повода в нем усомниться и сожалеть о том дне, когда я назвал его другом.

Он появился в нашем городе за год до окончания школы. Обстоятельства в его семье сложились так, что выбирать не приходилось. Отцу предложили место начальника спасательной службы. Но занять он его мог, лишь уехав из родного города. Оставшись, ему навсегда бы пришлось забыть о повышении, которого он ждал несколько лет.

Так Саймон оказался в нашем классе. Но как это обычно бывает у школьников, новичок никому не был нужен. Все давно разбились на компании, куда посторонним был вход воспрещен. Я был первым, кто пожал ему руку, не заботясь о том, как это оценят одноклассники.

Мы сразу нашли много общего. Вместе ходили на футбол, теннис и баскетбол. И также вместе уже через месяц об этом забывали, внезапно переключаясь на плавание или создание школьной рок-группы. Случалось, что наши мнения расходились и сталкивались в равной схватке. Но мы никогда не пытались их друг другу навязать. Мне было интересно выслушать его, а ему меня.

После окончания школы ничего не изменилось. Общие взгляды на жизнь двигались в одном направлении. И впервые за долгое время разошлись лишь однажды: в тот день, когда я назвал дату операции. Тогда-то он понял, что, упомянув об этом несколько недель назад, я не шутил.

- Да ты спятил, Дэн! Ты только представать, что эти профессора могут с тобой сделать! А если они что-то напутают или все пойдет не так?

- Ничего они не напутают. Не в первый же раз будут оперировать.

- От ошибок никто не застрахован. Даже ученые с большим опытом.

- Саймон, я все решил... Меня не остановит даже моя смерть, - улыбнулся я.

Больше мы об этом не говорили. Он понял, что я настроен серьезно и, в конце концов, пожелал удачи.

Сегодня он вызвался ехать со мной, но я заверил, что в этом нет необходимости. Незачем ему сидеть в огромной душной лаборатории несколько часов, и ждать полуновую версию меня.

- Достаточно того, что ты отвезешь меня домой, - договорились мы накануне решающего дня.

Проверив сумку с документами и выписанным мне пропуском, я еще раз взглянул на свою фотографию, сделанную около года назад. Я оставил ее на столе, как последнее напоминание о прошлом.

Взяв в руки снимок, день появления которого помню до сих пор, я внимательно смотрел на того, кого уже сегодня не станет: темные волосы, закрывающие брови, прямой нос, четкие линии скул и поджатые губы, выдающие всю напряженность тела. Стоит посмотреть в глаза, как не сразу замечаешь их цвет, потому как сначала видишь в них боль. Нестерпимую, прожигающую боль и отчаяние, а лишь только потом светло-зеленые, почти бесцветные и безжизненные глаза.

Я не хочу сейчас вспоминать все то, что заставило меня решиться на операцию. Не хочу снова обдумывать, анализировать и винить себя, что где-то сделал не так, как следовало бы. Да и какая разница, какие именно события и люди этому виной. Ведь что толкнуло на это одного, то, возможно, другому покажется смешным и не стоящим того.

Разве нужна серьезная причина вроде рака мозга или СПИДа, чтобы чувствовать себя несчастным. Порой для этого достаточно иметь нелюбимую работу и жить в нелюбимом городе.

Посмотрев последний раз в застывшие глаза, сжигаю фото. Беру вещи и быстрым шагом, не оглядываясь, выхожу из дома.

Сев на заднее сидение, я назвал водителю адрес, и отвернулся, уставившись в окно.

Он ничего не ответил. Лишь напугано посмотрел на меня в зеркало заднего вида. Все в городе знали, что находится по этому адресу. Поэтому его реакция не удивительна. Он, наверняка один из тех, кто не понимает людей, решивших избавиться от некоторой вереницы воспоминаний. Я его не осуждаю. Так же как и прошу не осуждать меня.

Лаборатория находится за чертой города. Дорога туда всегда занимала у меня около получаса езды. Но сегодня все это время мы провели в пробке, став одним из ее неразрывных звеньев. Мост, соединяющий север и юг города, к вечеру превращался в ловушку, не желающую никого выпускать. Ситуацию не спасал даже недавно построенный мост на другом конце города. Эффект был более, чем обратный. По каким-то необъяснимым причинам забиты они теперь были оба. И я уже сто раз пожалел, что выбрал не самое удачное время для поездки. Каждая минута, проведенная в не продвигающейся ни на сантиметр машине, казалось, все больше отдаляла меня от той счастливой жизни, на которую я в прямом смысле слова подписался. Я все больше начинал нервничать, боясь, что из-за опоздания придется перенести операцию. Если бы я курил, уже пришлось бежать за следующей пачкой.

Вырвавшись, наконец, из пробки, водитель резко рванул с места, будто быстрее хотел от меня избавиться.

За окном такси жизнь шла своим чередом. Все как обычно куда-то торопились, что-то обсуждали по своим мобильникам. Это была привычная жизнь нашего небольшого городка. Такого же, как несколько тысяч других городов во всем мире.

- Привет, дружище! Ну, что готов к новой жизни? - прервал мои размышления входящий звонок от Саймона.

- Давно уже готов. Только волнуюсь немного, - ответил я, и рука непроизвольно потянулась к правой щеке. Коснувшись шрама, пальцы медленно поднялись от края верхней губы до правого уха. Привычка, сохранившаяся с детства. Прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как я не поладил с соседским ротвейлером, но все так же продолжаю прикрывать след нашей борьбы рукой, как только чувствую волнение и страх. С того дня обхожу всех собак стороной. Наверное, никогда не смогу преодолеть себя и посмотреть этим чудовищам в глаза.

- Тогда я заеду завтра в девять. Надеюсь, ты уже будешь в форме.

- В лучшей форме, - уточнил я.

Не успели мы договорить, как вдали показались огромные ворота, огораживающие лабораторию. Двухэтажное, грязно-серого цвета здание, как неудачное произведение современного искусства, стояло в окружении еще находящейся в весенней дремоте природы.

Вопрос, которым я задавался каждый раз проезжая мимо - что пытаются скрыть за двухметровой оградой? Она появилась здесь чуть больше года назад. И теперь издалека лаборатория больше напоминала тюрьму, чем медицинское учреждение. По большому счету, мне до этого не было дела. Главное, чтобы уже сегодня профессор избавил меня от проблем, которые доставляет память.

Территория была закрытой. Расплатившись с водителем, я спешно вышел из машины и уверенным шагом направился к пропускному пункту. Быстро вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь, будто боялся кого-то потревожить. Полноватый мужчина в темно-синей рубашке с маленькими белыми пуговицами, сидевший за стеклом, посмотрел на меня равнодушным взглядом, потом на фотографию в пропуске, который я ему передал, и снова на меня. Не говоря ни слова, поставил на нем подпись и с такой силой печать, что на столе подпрыгнула ручка.

- Проходите! - повелительно сказал он, указывая взглядом на противоположную от входа сюда дверь. Тут же раздался приглушенный, но в то же время пронзительный звук, означающий разблокировку замка.