Вечере-вечная капелла, вся исполненная светом витражей. "Да что же это я! Это ж больница… здесь принято "уважать и почитать боль", чтоб и настроение было соответствующее. А Ромке наплевать – у него другое настроение. И поэтому здесь – капелла".

Вдруг где-то за стеной, будто совсем рядом, раздались гулкие и мелодичные удары колокола. Было как раз примерно то время, когда начинается вечерняя служба.

– А у вас тут что, не только церковь, но и колокольня своя есть? – удивился Кирилл.

Ромка рассмеялся.

– Да-а, это уж вообще така-ая колоко-ольня!.. можешь даже в коридор выйти и познакомиться со звонарём.

Кирилл любопытства ради выглянул. Какой-то хулиганистый "инвалид" лет десяти стоял у пожарного щитка и мелодично ударял костылём по огнетушителю. Явно у него был неплохой музыкальный слух. Увидев Кирилла, он тут же ускакал-уковылял за угол, хихикая на лету.

– Видел? – задорно спросил Ромка. – Вот так! Не верь ушам своим! Когда человеку делать нечего, у него даже огнетушитель превращается в колокол! Это наша местная знаменитость. Я его даже видел – "в Контакте". Переписываюсь с ним.

Особенные закаты провожают особенные дни в нашей жизни. Как отдельные ударные предложения завершает восклицательный знак.

Бог обычно дарит нам тюльпан заката в день нашей личной победы. И мы не забываем потом этот закат всю жизнь!

Такая уж у Него традиция.

Давно стемнело, но Ромка был не из тех, от кого хочется уходить. Так бы и остался с ним: в детской больнице вместо взрослой, раз уж "впал в детство".

– Мне уж, наверное, пора, – неуверенно и совсем неохотно напомнил Кирилл, словно ждал (и правильно ждал!), что его сейчас будут отговаривать.

– Не спеши-и… – сделал большие страшные глаза Ромка и таинственно зашевелил пальцами. – А то на обратном пути ждёт тебя здесь кошма-арный лабиринт, где повстречают тебя при-израки, все в белом… да-а!

– Пророк ты, что ли? – удивился брат.

Лабиринт уже был во сне Кирилла – но сейчас ничего не знающий Ромка своими "кошма-арными" словами взял да и девальвировал его… как рубль.

И всё разом стало сказочным. Будто и палата – не палата, и растяжка – не растяжка, а просто это Емеля путешествует себе на печи в края неведомые, небывалые – и ждёт его там царевна и полцарства… а может, и не ждёт! А может разом добудет он всё царство, а не какую-то там половину: всё настоящее на половинки-то не делится! Ну, в общем, он уж там сам разберётся…

И вспомнилась пророческая песенка из "Там, на неведомых дорожках":

Будешь ты богатым, как Буратино,

И очень умным, как Иван-Дурак.

А уж там пошли сами собой вспоминаться разные детские песни, и Кирилл даже вполголоса пропел – то ли для братишки, то ли для себя:

Но, конечно, но, конечно,

Если ты такой ленивый

Если ты такой пугливый -

Сиди дома, не гуляй.

Ни к чему тебе дороги,

Косогоры-горы-норы,

Буераки-реки-раки…

Руки-ноги береги!

– Да, "руки-ноги береги" – хороший совет… – заметил Ромка. – Но очень запоздалый! Значит, этот закон не для нас.

А Кирилл вдруг вспомнил (только, из какой книги – забыл!): "Лишь послы великого Царя не обязаны соблюдать все законы страны".

– Какой-то ты сегодня … совсем светлый, – решил он расщедриться на комплимент, прощаясь. – Как будто внутри у тебя что-то светит!

– Не-не-не, я лампочку не глотал! – сразу замахал руками Ромка. – Лампочку это ты у нас глотал – в том году, когда желудок исследовал.

Иногда беспричинное счастье так же стремительно врывается в жизнь, как и беда. Не успеваешь моргнуть, а паникадило в душе уже зажглось – там вдруг началась праздничная служба. Не по расписанию. Впрочем, если б оно и было, кто же это расписание внутри-то себя может прочитать. Там, в себе, у нас глаз нету. Только слышишь – поют, слышишь – звонят, значит – опять Пасха. Целое Царство Божие внутри нас!

Шёл седьмой день после катастрофы: "день седьмой, недельный" и день Семи Отроков Эфесских. День особого свидетельства о всеобщем воскресении из мёртвых (1).

(1). Клайв Льюис

(2). Семь отроков Эфесских – пример странной заботы Бога о детях. Мученики – но какие!? Их замуровали в пещере, чтоб они медленно умирали, а они… взяли и уснули. Особым, конечно, сном – Божьим. На полтора века. А потом проснулись-воскресли.

9. Жало жалости

Такого Бога, как Христос,

мог бы "выдумать" только сам Бог.

митр. Антоний Сурожский

Росток, согретый солнцем, всегда

найдёт дорогу через каменистую

почву. Чистый логик, если

никакое солнце не тянет его к себе,

всегда увязнет в путанице проблем.

Сент-Экзюпери

Одна женщина – соседка Марины по палате, – везла с собой Смоленскую икону Божьей Матери в красивейшей серебристо-белой ризе. Сначала большая икона стояла над её кроватью, но во второй приход Кирилла её уже не оказалось. И женщина, смешавшись, вдруг почему-то сама, без вопросов, пояснила:

– Да мне всё представлялось ночами: Она в белом саване стоит и глядит… Пришлось мне её другой женщине пока отдать. Что-то не могу!..

Каким же испытаниям подверглись люди, если им было страшно теперь даже от Самой Божьей Матери – Заступницы от всякого страха!

У больного ночи становятся мучительными рубежами, каждого из которых ждёшь, как маленькой смерти. Каким бы светлым ни был почти выздоравливающий день, но она опять приближается. И не остановишь!

Прямо хоть вовсе убирай все ночи из миропорядка!

Тяжёлая травма или тяжёлый сон тиражируются, как на печатном станке, и этот-то тираж и есть – чётко расставленные по-внутреннему календарю ночи. Душен страх перед страхом: не перед чем-то конкретным, а перед Страхом как таковым. Боишься, что испугаешься. Тоскуешь – из-за возможности тоски. "Ой, доска кончается, сейчас я упаду!" День кончается: вот она "память смертная"! Каждое утро – это Воскресение, но ведь между смертью и Воскресением – ад.

Олег Митяев поёт: "Лето – это маленькая жизнь". Да нет: "День – это маленькая жизнь!" И каждый вечер её долго, медленно, мучительно – иногда по нескольку часов, – убивают. Понимаешь тогда на практике необходимость утренних и вечерних молитв. Потому что как же это – умирать без молитвы? Не годится.

А вдруг, не приведи Господь, опять увидишь там очередного "господа"!

Боже мой, до чего ж мы все боимся страха: тавтология выражает суть всей нашей психологии. К тем, у кого нет "страха Господня" в смысле положительном, он рано или поздно приходит в смысле отрицательном. Любой "бунт против Бога" рано или поздно либо приводит кружным путём к Богу же, либо – к тому, кто в доисторические времена начал это бунт. Подобное тянется к подобному. Страх и ненависть – к источнику страха и ненависти.

Страх – начало всякой нездоровой мистики, всего немирного в нашей душе. Основа всякого рабства, духовного – в первую очередь. Ад – единственный эпицентр страха и рабства. Всё обывательское представление о религии и атеизме можно сформулировать всего-то в нескольких фразах: "Не веришь в Бога – боишься смерти. Веришь в Бога – боишься ада. И так, и так – страх, поэтому лучше вообще ни о чём не думать… пока самого не коснётся".

Легко перепутать то, чего мы все боимся и ненавидим – с самим Богом. Есть разница между фразами "Страх Божий" и "Страх – Бог". Разница-то есть, но!..