– Нет, наоборот!! голова – не ноги! – весело возразил Кирилл. – Когда она болит, ходить можно.

– Ну вот, ты ходишь, а я думаю, – подвёл итог Ромка. – Вдвоём мы – человек!

– Да, у кого что болит. Ты много бегал – у тебя пострадали ноги. Я много думал – у меня пострадала голова…

– Вывод!.. – азартно прервал его Ромка. – Вывод: не надо ни бегать, ни думать – и будешь совсем здоровенький! Я где-то читал: в специальной капсуле человек может прожить 400 или даже 500 лет и никогда ничем не болеть. Да… Но я бы так не хотел! Лучше болеть, но быть человеком.

"Да ты и так человек!" – подумал Кирилл. Однако продолжил спор:

– Но это всё-таки невозможно, чтоб совсем не болело.

– Вполне возможно, что это невозможно! – с хитрым видом согласился Ромка. – Говорят, по законам аэродинамики, майский жук не может летать – но, к счастью, он об этом не знает и летает.

– Ну ты и ж-жук! – только и осталось ответить Кириллу.

Он вспомнил, как буквально месяц назад, заинтересовавшись, читал что-то о "боксёрском" восстании 1900 года – "китайском бунте, бессмысленном и беспощадном": пожалуй, вообще самом бессмысленном и самом беспощадном, какой только можно себе представить. Подробности того, что там делали с китайскими христианами, даже он, "чувак ХХI века", привычный к интернет-ужасам, частенько пропускал. Но не пропустил эпизод, когда изувечили 8-летнего Иоанна Цзи, сына священника – и он, сидя с такими ранами, которые и перечислять-то тошно, улыбаясь говорил, что ему не больно: "За Христа – вообще не больно!"

("Ну, ещё б добавил, как в моём детстве: вовсе и не больно – курица довольна!") Кирилл тогда ещё не знал, как относиться к такому чуду. Оно часто встречается в житиях древних мучеников: "Не больно!" Однако то, что было всего век назад, чисто психологически почему-то воспринимается достовернее, чем, скажем, семнадцать веков. А тут… тут-то уж совсем "достоверно": не китайский мальчик и не век назад, а братишка – здесь и сейчас. И тоже: "Не больно" ему, видите ли.

Кирилл задумался. Да, конечно, от шока человек первое время не чувствует боли – это уж давно известно. Но именно – первое время! Хорошо, допустим, Ромка ничего не чувствовал в автобусе. А потом? Потом его видели только врачи – не мама, не друзья… Ну, ещё видел Бог. И если верить, что Он может всё (если захочет), тогда Ромка, возможно, действительно не чувствовал боли? Но это только если допустить чудеса.

И почему нам всё-таки хочется верить – хотя бы задним числом, – что им было не больно?

Вообще-то, наверное, есть простая математическая формула. Если сила благодати больше силы боли, тогда боль стремится к нулю. Только вот есть ли на свете эта самая благодать? Глядя на Ромку или Данила, невольно начинаешь думать, что есть…

А ведь так-то всё верно выходит! Терпение, как ни крути, сколько ни спорь, даётся благодатью. Во взрослых её мало – потому им тяжелее. Значит, Бог, на самом деле, бережёт детей куда больше, чем мы их "бережём". Со стороны это не кажется заботой – но только со стороны.

Когда они болеют, Дух Божий особенно явно действует в них… хотя по-человечески-то, конечно, хочется, чтоб они никогда не болели!

Есть Смерть – и есть Боль, почти такая же страшная, как смерть. Ромка каким-то чудом прошёл по узкой тропочке, по самому краешку обоюдной пропасти. Между Сциллой и Харибдой. По краю того, чего человек боится больше всего. Он жив и – если ему верить, ему "не больно". Вот два самых весомых повода для абсолютного, всеобъемлющего, победоносного счастья. Счастья детей и бессмертных.

На его примере оказалось вдруг возможным понять жития мучеников. Победа над Болью – то, во что человечеству трудней всего поверить… даже, пожалуй, трудней, чем в победу над смертью. Потому что боли боятся сильней, чем смерти! То, что раньше казалось Кириллу приторной фантазией позднейших пересказчиков житий, оказалось теперь не таким уж неправдоподобным! В тексты-то можно верить или не верить, а вот весёлая мордашка раненого 11-летнего братишки, которую ты сейчас видишь – это уже не предмет Веры или неверия.

В чём же тогда подвиг мучеников? В том, что во всём доверились Богу. Бог – не садист. Поэтому Подвиг измеряется не "децибелами" перенесённой боли – а степенью упования на Него. С болью-то у всех всё было по-разному, но уж если кого-то, по вере, Он избавлял от неё полностью, то разве это умаляет величие простого факта, выразимого одной фразой: они верили и потому не боялись.

– А может, это уколы такие сильные? – рассуждал между тем Ромка. – Прикольный смысл обезболивающего укола: делать больно, чтобы не было больно!

Дети почти проникли в самую тайну страданий – не хуже Иова, – но у них нет ни философского образа мысли, ни словарного запаса, чтобы своё знание выразить. Мы можем только смотреть на них и поражаться той совершенно очевидной истине, что Бог с ними.

Их предельная беспомощность как-то зримо сочетается с предельной защищённостью. Их?.. – но ведь тогда, стало быть, и наша? Мы – это они… но только выросшие.

Бог нас иногда так крепко тюкает, что от нашей "взрослости" мало что остаётся. Сильная болезнь делает человека либо стариком, либо ребёнком. Старик, который в нас, вечно ворчит, причитает и всех винит. Ромку же, который в нас, видите ли, жизнь "учит быть весёлым". Довольно суровыми методами учит, я бы сказал! Но зато, уж кто научился… спасибо ей потом скажет. Обычно мы не задумываемся над мудростью самых простых – кажется, даже банальных словосочетаний. "Попасть в переделку" – это значит, попасть в ситуацию, которая тебя переделает. Жизнь – самое главное творчество, и для него некоторым из нас даются путёвки в своё Переделкино. "Неприятность", "несчастье" – слова совершенно непродуктивные. "Переделка" куда точнее передаёт то, что происходит в душе.

– Вот тут все говорят, что ты мужественный, – как-то неопределённо сказал вдруг Кирилл, глядя на Ромку. – Верить, что ли?

– Не-не-не! Всё, что про мужество – это не про меня! – решительно отмахнулся Ромка.

– А про кого же?

– Ну… про кого-то. Про Данила, например!

– Да, тут уж я согласен! Данил, конечно – очень мужественный.

– Во-во. Значит, про него! Пусть ему икается. А я такой слабенький, такой маленький! уа-уа!

"Чувство такое, будто вы увидели морского змея, не верящего в чудищ, или истинного рыцаря, никогда не слыхавшего о рыцарстве"(1).

Да, полезно встретиться с человеком, который видит мир по-другому, чем ты. Особенно, если этому человеку 11 лет.

"Да это я не то что Ромку навестил. Это ж я в его царство приехал!" Жизнь другого человека – суверенная страна. Чем больше мы про эту жизнь узнаём, тем больше своего суверенитета нам человек добровольно делегирует. И чувство чего-то огромного, бесконечного, во что его пригласили, выдали бессрочную визу по вызову брата, обновило Кирилла.

Закатное небо, полосатое, как вафля, от продольных облаков, вдруг глянуло в окно. Однообразно-белые больничные стены на полчаса стали розовыми. Кирилл смотрел с изумлением – только в эту самую секунду он вдруг открыл для себя, что мир, оказывается, не изменился. Совсем! Изменилось лишь его личное восприятие – но сам-то мир не стал хуже! Один из первых симптомов выздоровления души после долгой депрессии: в какой-то момент неожиданно узнаёшь мир. Выглядываешь – а он там, оказывается, такой же, каким был в детстве. От заката мир досрочно стал пламенно-осенним. И казалось, глядя на него, можно, как в портале, проскочить все дни, оставшиеся до великого праздника Выписки.

Есть какая-то удивительная тайна не-одиночества, когда преображается весь мир.

Стоял тот закатный час, когда все даже самые грязные, самые пыльные (а ещё лучше, подбитые!) стёкла на свете становятся дивными розовыми витражами. Даже хорошо, что на них не изображено ничего… кроме самого Света. Райская картина, в которой нет совсем ничего, кроме Света – противоположность "Чёрному квадрату" Малевича.