Взгляд его прежде всего остановился на её глазах; они были влажно-мутны и рука её комкала белый платок с голубой каёмкой.

— Что с тобой? Ты плакала? — обратился он к ней, уже встревоженный. — Я запоздал потому, что покупал фрукты. Вот.

Он взял бумажный мешок, но из глаз у неё хлынули слезы и плечи затряслись от рыданий.

— Ах, ах, мне так тяжело! Но ты не должен думать обо мне дурно. Я больше не могу... Ну, просто, не могу, — все слабым тоном, без крика и без боли, а скорее, как заранее приготовленное, произносила она слова, но не опускала лица, не отводила плачущих глаз от его глаз, как будто не могла отказать себе — и сквозь слезы следить за впечатлением.

Он нетерпеливо перебил её:

— Да что же такое, наконец?

Тогда у неё сорвались совсем нескладные слова, не столько испугавшие, сколько ошеломившие его:

— Мы должны расстаться. Да, да. Это так надо. Я давно плачу. Я даже на лестнице плакала, когда шла к тебе.

Слезы всегда придавали её лицу что-то детское, но теперь этому мешали глаза, продолжавшие следить за ним.

Он раскрыл рот от изумления и, ничего не думая в первую минуту, как-то машинально отозвался:

— А, вот что! Вот что! — повторял он в то время, как его сердце упало куда-то и потом напряжённо застучало где-то по середине горла.

Впиваясь в её лицо острым взглядом, он старался схватить и постичь сразу все. Он догадывался, но это было ещё непонятнее, ещё мучительнее. В темном провале чего-то, живого за минуту перед этим, даже блеснула слабая искорка: может быть, это и к лучшему, но уязвленное сердце не допускало такого поражения.

Прежде, чем он успел сказать ещё что-нибудь, она сама, как бы пугаясь своих слов, пугаясь того, что должно было за ними последовать, — может быть, упреков, брани, даже ударов, — поспешила сказать все, к чему ранее хотела приготовить его:

— Я выхожу замуж.

— Замуж?

Он двинулся к ней, но тут же, увидев её выжидательное, испуганное лицо и глаза с высохшими как-то сразу слезами, остановился, чувствуя холод по всему телу и тупую тяжесть в груди, от которой трудно было дышать.

Оба молчали и в упор глядели друг на друга взаимно чужими глазами.

Ему хотелось сделать презрительную гримасу, развести руками и, с едким хохотом поздравив её, повернуться и выйти вон, не сказав больше ни слова. Но это было бы слишком по-мальчишески и отвратительно театрально. Сбивало с толку и её испуганное выражение, за которым чувствовалось что-то загадочное и вместе с тем решительное. Презрение, смех и все прочее было бы, пожалуй, сносно, если бы она бросилась вслед за ним с криками раскаяния, с мольбой.

Вместо всего этого, с мгновенно пересохшим горлом и ртом, он сердито крикнул, стараясь показать, что не принимает её слов всерьёз:

— Что за кукольная комедия!

— Кукольная комедия?

Это её оскорбило. Она уже почти злобно повторяла: «Кукольная комедия! Нет уже довольно быть куклой!»

Ей понравилось, видно, это слово — кукла.

— Но как же это? Всего три дня тому назад...

— Ну, да, три дня тому назад я была с тобою. Я говорила, что люблю тебя одного. Это верно, и верно то, что я тогда же была уже готова порвать с тобой. Все это верно... Все это верно. Ты знал, что я устала... ты знал... Да разве все это скажешь... разве скажешь...

Лицо её покрылось пятнами, и грудь и плечи вздымались от порывистого дыхания.

На одно мгновение он почувствовал, как она близка ему, и понял её, и представил все снова возможным. До такой степени возможным, что сам поверил в мгновенно вспыхнувшую фантазию.

— Так, так. Мне не надо говорить, кто он. Это большая честь для тебя! Большая честь — приказчице выйти замуж за своего хозяина! Теперь уж ты не будешь жаловаться на то, что задыхаешься от этой парфюмерии.

И, выдержав едкую паузу, он, вдруг, быстро вплотную подошёл к ней и, наклонившись к её лицу, размеренно, почти торжественно заявил:

— А знаешь ли ты, когда я шел сюда, я решил, что мы будем вместе, что мы уедем отсюда. Да, я решил это!

Он увидел её поднявшееся ошеломлённое лицо, глаза, в которых недоверие путалось со страхом, и угадал, что у неё замерло дыхание.

— Почему бы и нет?

Внезапный прилив сожаления и нежной, трогательной печали в его голосе заставил задрожать её ресницы.

— Разве я не любил тебя? Не верил в твою любовь? Разве мало было красоты в наших отношениях?

Слезы полились у ней из глаз.

Они придали ему уверенность и торжество.

Он шагнул в сторону и, подняв руки, громко, злорадно воскликнул:

— Благословен Господь Бог мой, что он остановил меня вовремя! Нечего сказать, дорогой ценой я купил бы то, чему оказалось грош цена!

И, видя, что она опять перестала плакать и с пылающим лицом поднялась со стула, он снова, совершенно искренно заговорил, как будто про себя мягко и кротко:

— Я думал: продам картины, уедем за границу, где никто не знает...

Он не досказал своего намёка, заметив её резкое движение:

— В салоне так хорошо приняли мои картины! Я знаю, что добьюсь своего! И ты была бы со мною... И какая бы это была прекрасная жизнь!

Она крикнула сквозь слезы, снова хлынувшие:

— Неправда, ты ничего этого не думал!

Но он уже был безусловно уверен, что это так, и твердо поклялся:

— Это было так, клянусь тебе!

Она сразу опустилась, а он тихо и горько сказал:

— Но теперь поздно.

— Да, поздно, — сквозь всхлипыванье повторила она и поднялась, с опущенной головой, теребя руками платок.

Это слово хлестнуло его. Поздно! Значит, она его обманывала. Он не сдержался, чтобы не высказать ей этого.

Она с внезапно загоревшейся яростью взглянула на него и вытерла глаза.

— Обманывала! Ты что же платил мне за любовь, чтобы я тебя обманывала?

— А ты бы хотела, чтобы я тебе платил?

— Я не то хочу сказать...

— Ты бы хотела, чтобы я тебе платил, как тот?..

— Дай же мне сказать!

— А теперь, разве не из-за денег ты за него выходишь? Ну, скажи, что нет? Говори, говори, отвечай!

Он стоял перед ней и потрясал кулаками, не выпуская из рук мешка с фруктами.

Яростное негодование и презрение искажавшее его лицо, возбуждали в ней ненависть, но все же ей не хотелось уйти, оставив по себе оскорбительное воспоминание.

— Неправда. Я выхожу замуж не из-за этого. Не из-за этого. Я его не обманула. Я ему сказала все. Сказала о тебе!

Он злобно и дико расхохотался.

— Сказала все! Воображаю, как ты ему это рассказала! Так же, как рассказывала мне... что тот мой предшественник даже плеча твоего не видел.

Он хохотал, а она стояла, вся наполненная бешенством, так побледневшая, что над губой особенно резко выделился темноватый пушок. Она придумывала мстительное оскорбление, чтобы бросить его в лицо ему прежде, чем уйти. Но ничего не находила.

Он сразу оборвал смех и уж не мог теперь устоять, чтобы не разыграть напрашивавшейся раньше сцены буквально так, как воображал.

— Ну, что ж, честь имею поздравить вас.

Была и искусственно презрительная гримаса и жест. Может быть, даже удался бы саркастический смех, но тут случилось совсем непредвиденное обстоятельство: когда он тряхнул правой рукой с мешком, полным фрукт, бумага разорвалась и бананы, груши и яблоки выскочили оттуда и покатились по полу.

Он растерялся и едва не бросился собирать их.

Но она как будто не заметила этого. Сжав веки, чтобы стереть последний след слез, движением плеч расправляя свою кофточку, она пошла мимо него к двери, с неестественно поднятой головой, высокая и ещё более красивая, чем всегда.

Неужели уйдет? Эта мысль придавила его, как упавший потолок. Может быть, она даже довольна, что все так легко разрешается. Сердце его забило такую тревогу, что стало жутко. Уйдет! Уже не оглядываясь, берётся за ручку двери. Одно движение, — дверь захлопнется, и она унесет с собой непонятную, уродливую обиду.

Как холодно светит свеча! Как потускнели стены мастерской! Он ещё видит её несколько крупный, прекрасный профиль и тяжелый узел волос.