Мне оставалось только следовать за ней.

Из-под двери, ближайшей к посту медсестер на втором этаже, пробивался тусклый свет. Шерлок, не колеблясь, пошла прямо туда, еще прежде, чем я успел крикнуть что-нибудь вроде «нет!» или «стой!» — Шерлока-то я чаще обрывал просто матом, но эту почему-то стеснялся. Если бы подал голос, вышло бы такое клише: я ору «Нееееет!», а она исчезает в роковом проеме.

Я, разумеется, влетел в комнату вслед за ней — только чтобы увидеть, как она сцепилась с высоким темнокожим мужчиной, вероятно, Хоупом. Ничего общего с таксистом Джеффом в нем не было.

Еще я тут же заметил большую ванну, полную воды, и обвешенный электродами стул с подлокотниками, возле него железный ящик с переключателями, похож на древний автомобильный аккумулятор, но уложить это в голове не успел, потому что бросился к дерущимся. Было ясно, что Шерлок с чернокожим богатырем не справится: даже если она, как и мой друг, владеет единоборствами, женщине все равно очень трудно одолеть физически развитого мужчину, что бы там в фильмах ни показывали.

Однако Шерлок забыли предупредить о моем экспертном мнении: она ловко скрутила этого типа и уложила его нам под ноги. Мне даже не пришлось махать своей деревяшкой.

— Ну вот и все, — сказала эта с огромным удовлетворением, — дело закрыто. Развяжите беднягу Филмора.

Тут только я заметил, что в комнате у дальней стены была, оказывается, еще и кушетка, и кушетку эту занимал парень лет на десять меня моложе. Наверное, пропавший секретарь. Он глядел на нас круглыми, как чайные блюдца, глазами, и что-то невразумительно мычал. Филмор был гол и привязан к кушетке широкими полосами прозрачного скотча — совсем как в сериале «Декстер».

«Ну точно, американского кино насмотрелся», — решил я, поддевая скотч рейкой. Попутно я вяло пытался вспомнить, показывали ли «Декстера» уже в 2011. От усталости меня заклинило: вещица, конечно, древняя, но я ее в Афганистане пропустил, вот и мучился теперь. В общем, спал на ходу.

— Не паникуй, приятель, — сказал я пленнику. — Все уже, все.

Шерлок же с любопытством оглядывалась, трогала стул, щупала железную коробку возле него.

— Все-таки этот парень — профессионал, — сказала она с уважением. — Между прочим, эта коробка переключает напряжение на стуле случайным образом. Хочешь — смертельное напряжение, хочешь — просто сильно ударит. Интересно, зачем это нужно? Играл с пленником в русскую рулетку?

— Компьютерщики — люди многих талантов, — задумчиво проговорил я, освобождая руки Филмора. — И странных увлечений.

Тут Филмор, воспользовавшись новообретенной свободой, отлепил пленку со рта и воскликнул:

— Вы идиоты! Он тут не один!

Я даже не успел понять, кто это «он» — неприметная дверь возле ванны распахнулась, и в комнату ввалился еще один темнокожий, выше, крепче и моложе, чем первый, которого вырубила Шерлок. В руках у него было самодельного вида устройство с длинным железным штырем, которое он направил на мою спутницу.

Черт! Зачем я начал с рук?!

Раздался треск, Шерлок беззвучно повалилась в ванну лицом вниз, вода с плеском полилась на пол, полы черного пальто обвисли, подметая кафель.

Шерлока.

Только что.

На моих глазах.

Снова.

Дальше мигнул свет, отчаянно заболела рука — это кулак встретился с челюстью огромного негра. Он то ли меня не заметил, то ли не ожидал атаки, но мне удалось выбить из рук оружие и послать его самого в нокаут.

Штуковина полетела на пол, теряя какие-то детали. От нее вглубь комнаты за дверью тянулся провод — еще одна электрическая херня, только дистанционного действия, вроде тазера. Та, которой он убил Дреббера? Нет, нет. Боже, пусть не та. Что угодно, но пусть…

Я вцепился в плотный драп пальто на плечах Шерлок и потащил ее на себя. Женщина показалась мне невесомой, словно во сне. Был тяжелый страх, что в ванной кислота, щелочной раствор или электролит, но нет — вроде бы. Глаза у Шерлок чуть ли не вылезли из орбит, она пыталась ухватить воздух ртом, из которого текла вода, ее трясло, однако в этот момент она показалась мне прекраснее мисс Вселенной.

Положил ее на пол, на бок, давая выплюнуть воду, надавил на спину. Она закашлялась, я смахнул ее волосы с лица.

— Спаси… — начала Шерлок.

Но не договорила.

Я почувствовал тупой толчок в спину — и повалился на пол рядом с ней.

Стала боль. В спине и в легких. Дыхание сразу же сбилось, выходило со свистом.

От пола дохнуло ржавчиной и гнилью, поплыла вокруг илистая грязь Афганистана.

Плохо. Очень плохо.

Сверху, надо мной, все смешалось. Кто-то топтался, кто-то кричал. Свет то вспыхивал, то гас. Потом неправильные руки легли мне на щеку, и я почувствовал новую боль: кто-то прижимал что-то к ране.

— Джон! Джон Уотсон! — позвал неправильный голос.

Я понял, что умру. Я понял, и мне захотелось заплакать — до того стало обидно.

Но, по крайней мере, я спас Шерлока. Даже если не того. Я шел сюда, чтобы спасти его, и все-таки…

Не хотелось расплачиваться своей жизнью за его. Но если так? Если в этом-то и есть высшая справедливость? Нельзя брать жизнь за жизнь, но если отдавать добровольно?

Не за этим ли я бежал от войны к войне?

— Шерлок! — я поднес руку к лицу и обнаружил, с удивлением, что ее ладонь лежит у моих губ — проверяла дыхание, должно быть. Я чувствовал. Зато каким-то чудом поймал за запястье онемевшими пальцами. — Слушай… там… твой тайник на станции Вестминстер… В круглом таком щите… Там все про меня…

Нельзя, чтобы она не знала.

— Ты умирать собрался? — голос ознобно-злобно отдавался у меня в ушах. — Тебе нельзя умирать!

«Забавно, — подумал я, — то же самое я хотел сказать тебе».

Что-то вспыхнуло, провернулось у меня перед глазами, боль с щелчком ушла, и я успел ощутить, какие у нее холодные и мокрые руки.

Предположим, Гитлера никогда не существовало. Сталин и Гитлер — их вспоминают в первую очередь. Век назад вспомнили бы Наполеона. Эфемерно.

Шуточный закон масс-медиа: если шоу продолжается больше десяти сезонов, в нем обязательно убьют Гитлера.

Итак, наше чертово шоу свернулось в кольцо и укусило само себя. Гитлера нет. И Наполеона. А вы живете в привычном мире: золотой миллиард. Только, может быть, почтовые ящики теперь принято делать треугольными.

Это теория исторического детерминизма.

Я не знаю, ужасаться ли ей, молиться ли на нее?…

Вопреки первому впечатлению, я довольно часто ощущаю недостаточность своего интеллекта. Но давно это чувство не накатывало на меня с такой всесокрушающей силой, как тем вечером, на полу заброшенной клиники, когда я обкладывала торчащий в спине Уотсона нож складками своего шарфа, пытаясь не вогнать еще глубже.

Иными словами, давно я не чувствовала себя такой дурой.

Он знал о моем тайнике! Откуда?

Я была на восемьдесят процентов уверена, что даже Майкрофт не в курсе — просто потому, что он едва ли интересуется такими мелочами.

Знал об одном, значит, мог знать о других. Знал о других — значит…

Никогда еще мне с такой острой силой не хотелось, чтобы кто-то жил. Когда я набирала три девятки одной рукой (потом Лестрейду, если он еще не едет сюда), меня лихорадило не от холода или страха, что Уотсон умрет у меня на руках (хотя это было бы неприятно) — меня трясло от предчувствия тайны, которую даже Майкрофт не мог бы мне подарить.

И тогда я сказала ему, что ему нельзя умирать.

Лестрейд приехал первым, но без скорой. Скорые принеслись вторыми.

Бесконечные десять минут, когда я безуспешно пыталась герметизировать рану шарфом (сюда бы целлофановую пленку, но ничего лучше пакетиков для улик у меня не нашлось), следить за тем, чтобы не очнулся ни один из Хоупов (сын! как я могла не подумать о сыне, ну конечно, он инженер-электрик по профессии; и проблемы с агрессией — именно поэтому он при такой денежной специальности оказался на мели), а еще терпеть вой и всхлипы Филмора, который никак не мог порвать скотч руками и требовал, чтобы я ему помогла. Я его просто игнорировала.