Она лежала в кровати и понимала, что не уснет.
Муторно ей было. Все никак из головы не уходила поляна, и люди, и выражение их лиц. Она же всех их знала… ну, по большей части. Нет, Мари было не привыкать, что ее знакомые вдруг шли на нее всем скопом войной — но то было в приюте. И даже там такого уже не случалось после того, как она попала под покровительство Кита. Когда Мари удалось из приюта вырваться, она решила, что уж тут-то и начнется «нормальная жизнь», где такому просто не место. Выходит, место есть, и еще как?.. Выходит, никакой разницы между «дном» и так называемыми «почтенными гражданами» нет вовсе? Везде одно и то же?
Нет, наверное, разница все-таки есть. Должна быть. Обязательно должна быть. Просто ситуация была стрессовая. Это еще мягко говоря.
Мари не спала и думала о том, убивала бы она сегодня или нет, чтобы спасти свою жизнь. Наверное, убивала бы… но отличалась бы она тогда чем-то от тех, кто просто так, походя, прервал жизнь ее родителей, вот вопрос?
Мари не спала, и старалась не заплакать, не впасть в истерику и не жалеть себя, потому что знала: ни к чему хорошему это не приведет.
Мари не спала, и прислушивалась к мужскому дыханию за стеной. Не прислушивалось: инспектор Элрик не храпел. Дышал тихо, ровно — а такое попробуй расслышь через толстую стенку из фанеры в два слоя! Хорошая стена… Уединение дает, а все сколько-нибудь громкие звуки пропускает: если бы что-то случилось с больными в лазарете, Мари сразу бы прибежала. Но за те два года, что она здесь работала, лазарет ни разу не заполнялся полностью (а стояло там всего три кровати) и никогда не заполнялся надолго.
С другой стороны, Альфонс Элрик не был болен. Раны его были не опасны, он просто устал, и вовсе не требовалось Мари вострить ушки насчет каждого шевеления за перегородкой.
Но она вострила. Не так уж часто за последние годы в одном с ней доме оказывался молодой обаятельный и сильный мужчина… такой, чтобы нравился… такой, чтобы вызывал интерес. И вот, пожалуйста, — спит за стенкой.
«Прекрати, Мари. Кошачья твоя натура!» — выругала она себя.
Не помогло. Все равно думалось, и думалось о разном, и думалось о всяком. А кроме того, вся эта кипучая смесь непонимания, обиды, ненависти, страха, дикой, ломящей усталости, от которой звенело в висках и нервным румянцем горели щеки — все это сплелось в голове у Мари в один безразмерный, вспухший ком — не выкинуть. Вот и лежала она смирно под одеялом, стараясь дышать ровно — ровнее, чем ее нечаянный гость, которого-то уж точно никакие неподобающие мысли не мучили (а жаль!) и смотреть, как синевато-серебряный лунный свет проникает в окно, оставляет пятна на дощатом полу, и потом… И потом мысли путаются, и в серебряном луче появляется Хромой Ганс с маленькой Гретой на руках, и уходят они куда-то, вверх, вверх, в вымороженное небо, и только снег… помилуйте, откуда снег, лето красное на дворе!
А потом из-за перегородки донесся короткий, сдавленный крик и вслед за ним что-то, похожее на рыдания.
Мари с кровати как подбросило. Она сообразила, что все-таки начала засыпать, но это уже ничего не значило — девушка торопливо схватила с гвоздя халат, накинула поверх ночной рубашки, бросилась к двери… чтобы попасть в лазарет, следовало пройти по коридору, потом зайти в соседнюю дверь. Она так и сделала, и еще с порога увидела, что ничего страшного не случилось: ее пациент просто увидел дурной сон. Он метался на кровати, из-за стиснутых зубов доносились рыдания, руки судорожно сжимали простыни… Однако глаза его были закрыты, и проснуться он почему-то не мог.
— Господин Элрик! — Мари кинулась к нему. — Господин Элрик!
Она схватила его за голое плечо (простыня, которую она ему по летнему времени дала укрываться, скомканная, валялась на полу, а спал он, как и следовало ожидать, только в нижнем белье), тряхнула как следует. Он только выгнулся сильнее и застонал снова. Она испугалась, как бы не разошелся шов на щеке, который она вот только что зашила, и это опасение прибавило ей сил.
— Господин Элрик! — опять крикнула Мари, и затрясла его на сей раз гораздо сильнее. — Проснитесь! Да проснитесь же!
Теперь ее усилия принесли некоторый результат: инспектор расслабился, выпрямился, задышал ровнее, открыл глаза. К удивлению Мари, они были полны слез.
— Что я?.. — он сел. — Что я наговорил? Это был кошмар?
— Не волнуйтесь, это был только кошмар, все уже в порядке, — произнесла Мари как можно мягче. — Вы ничего не сказали, честное слово. Стонали только.
— Я вас разбудил? — он осторожно взял ее руку и сжал. — Извините, пожалуйста. Я не хотел…
— Нет, что вы, я не спала, — мягко сказала Мари. — Никак не могла заснуть… Знаете, наверное, тоже подсознательно боялась, что будут сниться кошмары… после сегодняшнего.
— Вы говорите о драке, да? — он бросил короткий взгляд в окно. — Счастливый вы человек, Мари. Вам редко приходится сражаться.
— Сейчас — да.
— Раньше доводилось? — он смотрел на нее прямо и сочувственно, и Мари стало ясно: уж он-то понимает, что значит «доводилось». Да с самого начала ясно было, что он «понимает». Этот человек вообще как будто мог понять абсолютно все.
— Не будем об этом, — уклончиво сказала Мари. Она испугалась на миг, что сейчас действительно расскажет все-все, останется совсем беззащитной. А хотелось… Но смысл?.. Он все равно уедет через несколько дней, а она, Мари Варди, останется тут. Не стоит разрушать стену молчания, ибо это хоть иллюзорная, но защита. — Расскажите, что вам снилось, — предложила она. — Если это не секрет, конечно.
— Какой там секрет, — он усмехнулся. — Да вы садитесь, что вы стоите…
Мари села на край кровати; инспектор спохватился, подобрал с пола и накинул на себя простыню.
— Мне снилось, что я лежу тут на кровати и не могу заснуть, — сказал он. — Это… давний мой кошмар, и к нему уже привык. Знаю, как бороться. Надо просто терпеть… Понимаете, ничего не происходит, просто я лежу, и заснуть не могу. И знаю, что никогда не смогу, и это будет тянуться целую вечность: все люди будут спать, и видеть сны, а я один — только эту мертвую ужасную луну… Терпеть луну не могу, честное слово, — неожиданно признался он. — А потом я чувствую, что тело мое начинает распадаться. Ржаветь и рассыпаться в пыль…
— Ржаветь? — переспросила Мари, готовая улыбнуться.
— Да, — тон его был серьезен. — Именно ржаветь… Я этого не чувствую, только вижу, и это-то и есть самое страшное. А потом я совсем рассыпаюсь на куски, но видеть ничего не перестаю… И тут входите вы. Одетая в саванн. Вы подходите к окну, и начинаете смотреть на луну. Вы вся в лунном свете. Я хочу крикнуть, чтобы вы ушли и не были здесь, что это опасно, но вы не слышите… А потом вы превращаетесь в мраморную статую, и вас оплетает плющ…
— Здесь вы и кричали? — тихо спросила она его. — Господин Элрик…
— Разве я не просил звать меня просто Альфонс? — удивился он. — Ну, в неофициальной обстановке, конечно… Или даже просто Ал. Так меня друзья зовут.
— Ал… — она как будто попробовала это имя на вкус. — Коротко… Но оно и к лучшему. Я не люблю излишества.
— Я тоже, — он улыбнулся.
— Этот сон… вам часто такой кошмар снится? С вариациями?
— Да, — он кивнул. — Только обычно там… не вы. И я все равно никак не могу привыкнуть. Я только научился это скрывать… мои родные ничего не знают.
— Вы сможете теперь заснуть? — тихо спросила она его.
— Не волнуйтесь за меня. Это не так страшно, как может показаться… в мире действительно есть вещи похуже, чем страшные сны.
— Разумеется, — кивнула Мари. — Есть страшная явь.
И тут до нее дошло, что она все еще не вынула руку из его руки.
— Если вам тоже тяжело заснуть, — он говорил почти шепотом. — Может быть, составите мне компанию еще немного?.. Пожалуй, можно включить свет и поставить чайник.
— А можно и не включать, — улыбнулась Мари.
— Можно, — согласился он.
Тогда Мари наклонилась вперед и коснулась губами его губ. «Что я делаю? — мелькнуло у нее в голове. — Столичный инспектор! Еще решит, что я его соблазняю!» Но, во-первых, она знала: ничего страшного. Во-вторых: она на самом деле его соблазняла… В конце концов, имеет она право раз в жизни позволить себе…
