прокатывался по пустой улице. Наташка повернула за угол — здоровый
парень в распахнутой спецовке поддевал из кузова машины ящики с
румяными батонами и бросал их на обитый жестью подоконник булочной.
Пахло теплым хлебом.
— Эй, — крикнула Наташка, — дай батончик!
— Оголодала?
— Мне для коровы. Где я ей травы возьму?
— Правильно. Молоко небось жирное от хлеба?
— Что ты! Одно масло!
— Сколько же ей батонов нужно? — парень мотался между машиной и
окном булочной.
— Мешок. И то мало.
— А чего я тебя раньше не видел?
— Мы только переехали.
— И корову взяли?
— Ну!
— Из деревни?
— Ну да! Из центра.
— Где же вы ее там держали?
— А у нас барак был аварийный. Туда никакое начальство не заходило.
А комнаты были свободные, в аварийный новых не селят. Вот и держали —
кто козу, кто свинью.
— Правильно. Зачем помещению пустовать? Воняло здорово?
— Ничего. Все равно переезжать скоро.
— А теперь как?
— В ванной. Воды горячей пока нет.
— Хитрая у тебя мать. А ты, значит, побираешься?
— А тебе жалко?
— Мешок твой где?
— Попробовать сначала нужно. Может, у тебя невкусный.
— Садись, — парень разломил батон пополам, они сели на ступеньку
машины. — Ну как?
— Ничего.
— Вон как наворачиваешь. А ты что, спишь с коровой вместе? Платье
она тебе жевала?
— Она! Хахаль настырный попался. Гляди, как все измял. А ты девочек
не лапаешь?
— Тебе очень надо знать?
— Знаю я вас, правильных, первые лезете.
— Откуда ты такая умная?
— А ты дурочек больше любишь?
— Ну-ка встань!
— А зачем?
— Встань, тебе говорят!
Наташка встала, парень посмотрел на нее сверху вниз и ударил ногой под
зад. — Ты чего? Ты чего? — загнусила Наташка, отскочив.
— Пошла домой! Я тебе рога посшибаю!
— Посшибаешь, как же!
— Брысь отсюда!
Наташка, размазывая слезы, затрусила по все еще пустой улице. Через
несколько домов в чахлом скверике она села на лавочку и закрыла глаза.
Солнце было приятное, еще не слепило. Прохожих почти не было, Наташка
задремала.
...Она встала, когда солнце припекло по-настоящему, прошла несколько
улиц дождалась троллейбуса. Он был пустой, только около кассы под
табличкой «общественный контролер» сидел старик в сетчатой безрукавке
поверх голубой майки.
— Возьмите билет! — сказал старик.
— А у меня проездной.
— Предъявите.
— Дома забыла.
— Тогда возьмите билет.
— А у меня проездной.
— Предъявите.
Наташка села напротив старика и, закрыв глаза и не слушая его,
говорила как заведенная:
— У меня проездной, дома забыла, у меня проездной, дома забыла...
Что-то звякнуло.
— Ha-те, девушка! — старик протянул ей билет. — Бывает, что мелочи
нет, а крупные менять не хочется. Со всяким бывает.
Наташка от неожиданности даже встала. Старик отвернулся к окну,
считая разговор оконченным. Троллейбус тормозил перед остановкой.
— Подавись ты этим билетом! — крикнула Наташка и выскочила.
Идти до пляжа оказалось далеко. Наташка разомлела и, ступив наконец
на серый песок, застыла, подставив лицо прохладному ветерку.
— Вы не можете дальше пройти? — спросила у нее за спиной
щупленькая девушка в очках. Она лежала в купальнике, подставив солнцу
узкую, как доска, спину и уткнувшись в раскрытые книги. Еще несколько
книг торчало из полосатой сумки.
— А здесь не читальня! — сказала Наташка. — Подумаешь какая
умная!
Девушка не ответила. Наташка все-таки шагнула в сторону. Народу на
пляже было немного, даже топчаны стояли свободные.
В этот час молодых было немного, старых даже больше. Наташка
прошлась по берегу, оглядываясь. А может, это только казалось, что старых
больше. Они возвышались своими телесами, как слоны, и пляж был, как
кладбище старых белых слонов. А солнце уже палило, и нужно было где-то
найти купальник.
«Если у этой умной попросить? — подумала Наташка. — Ей купальник и
не нужен совсем. Пусть книжками закроется».
Наташка села рядом с ней и спросила:
— Все читаете?
Она взяла книжку, полистала, положила, взяла другую.
— Вам это неинтересно, — строго сказала девушка, она была не такая
уж и молодая, как сначала показалось Наташке — лет тридцати.
— А про что книжка? — спросила Наташка, которой стало обидно, что
такая кикимора не хочет с ней разговаривать.
— Ты не поймешь.
— А ты объясни. Ты же ученая.
— Мне некогда.
— Всем некогда. А говорят, человек человеку друг, товарищ и брат.
— Ну и что?
— Ничего. Неправда все это.
— А что, по-твоему, правда?
— Ее нет — кошки съели.
— Еще что скажешь?
— А чего ты мне рот затыкаешь? Целый город людей, а поговорить не с
кем.
— Ну, что тебе?
— Ты сколько зарабатываешь?
— У меня стипендия.
— А у меня ни фига. А машину я все равно раньше тебя куплю.
— Ну и что?
— Ничего. Тебе неинтересно?
— Покупай.
— А работать я не буду.
— Не работай.
— Я и так проживу.
— Попробуй.
— Не веришь? Да если я захочу, ко мне очередь будет, как в ГУМе за
кофтами. Нарасхват буду!
— Пожалуйста.
— А ведь это нехорошо. Меня воспитывать надо.
— Зачем?
— Доучилась? Что же ты такое говоришь?
— А зачем тебя воспитывать?
— Чтобы я так не делала.
— Другая найдется.
— А вы и другую воспитывайте.
— Ну и что? Третья будет.
— Неправильно ты говоришь. Зачем тогда милиция?
— До тех пор, пока будет социальная основа для таких поступков, они
сохранятся. Милиции трудно с ними справиться. Нужно, чтобы произошли
глубокие изменения в сознании каждого человека.
— А я? Выходит, я ни при чем?
— При чем. Но захочет общество — в космос полетишь или на фронт
санитаркой пойдешь.
— Неправда! Я сама все решила!
— Вопрос появляется только тогда, когда есть пред посылки для его
решения. Знаешь, кто это сказал?
— А мне все равно. Никакого твоего общества нет. Есть клиенты,
шпана, работяги, фраера. Общество, может, бывает, когда выпить
собираются. А так каждый сам по себе живет.
— А ты попробуй хоть день без людей прожить — заскучаешь. И
есть что-то ведь надо.
— Заработаю.
— Иными словами, вступишь в какие-либо общественные отношения.
А они определяются в конечном итоге объективными законами, изменить
которые человек не в силах. Он может лишь познать эти законы, на-
учиться использовать их в своих интересах. Но изменить эти законы
человек не может.
— Хорошо говоришь! И какие там про меня есть законы?
— Обыкновенные. Перебесишься. Залечишь гонорею. Пойдешь
работать. Выйдешь замуж. Дадут тебе квартиру отдельную, чтобы с
соседями не ругаться. Родишь мальчишку, отдашь его в английскую
школу, тогда во всех школах языки начнут с первого класса преподавать.
По воскресеньям будешь с мужем на «Фиате» за город ездить. Вот и все.
— Неправда! — крикнула Наташка. — Врешь ты все. Ничего этого
не будет.
Она вскочила, сжав кулаки. Девушка смотрела на нее с удивлением и
испугом. А Наташка прыгала вокруг нее и кричала:
— Неправда! Я сама все решила. Зачем ты врешь? Я проститутка, и
в гробу я твой «Фиат» видала. Поняла? Ты мне рот не затыкай. Плевать я
хотела на твое общество.
Потом она упала на песок и затихла. Мокрой косынкой девушка
вытерла ей лицо. Потом сходила еще раз к реке, принесла в пригоршне
воду, плеснула на Наташку. Та открыла глаза.
