- Господь знает,- тихо произнесла Александра Яковлевна.
Антон Осипович кашлянул, взмахнул рукой и завёл:
На-а заре-е-ей-ей бы-е-ло, бра-а-я-атцы,
Да на зо-оре-е, да-а на-ая на зо-ореньке-е-ей...
Запев подхватили Пимон Осипович и Епифан:
Ой, да-а на-а-алой за-аре-е-е-о было,
Было со-олнце кра-асно-ее, со-олнце кра-асное...
В мужские басы и тенора вплелись женские голоса, обогащая палитру казачьей песни дискантом, что рвался наружу, заставляя крепче и разливестей вести свои партии:
На восто-оке-е-ей было, было со-олнце кра-асное,
Солнце да кра-а-асное-е-е-о-о,
Ой, там со-околы сы-е о-орлом, да они,
Да они сы-ялята-алися, сы-яляталися,
Соколы сы-я-е орлом сы-яляталися-е,
Ой, да соколы сы-я, со орлом они,
Они да-а, да они здоровля-яли-и-здоровлялися...
Вся семья слаженно, с чувством, с неповторимым местным колоритом играла задушевную и широкую, как донские степи, песню...
... После возвращения из Гуреевского Илья перешёл работать в Луго-Водяной счетоводом. Стеня осталась в Рахинке доглядать детей со стариками. Виктор Михайлович вовсе ослабел, с трудом поднимался с постели, чтобы погреть кости на солнышке. Валюшка тоже приболела, стала малоподвижной, сонной, вяло откликалась на игрушки и на детские забавы. Садилась рядом с дедом на завалинке, зажмуряла глаза и молчала, молчала... Вовочка подбегал к ней, тянул за руку:
- Вставай, неживуля!
Валя улыбалась, делала несколько шагов, и устало опускалась на землю. Брат оставлял сестру в покое, становился сзади расписной коляски, скоро и вёртко управлял ею, выписывая по двору замысловатые фигуры. Коляска тарахтела, поскрипывая жалобно, но хозяин был неутомим в стремлении объездить все закоулки подворья.
Осень, отшебуршав листвою, отстегав ливнями землю, уступила место зиме. Та, с буранами, с молрозами, принялась выстуживать всё попадающееся под руку. Поймала в жёсткие сети-узоры и Вову Сапунова. Мальчишка стал кашлять, таять на глазах. Фельдшер прописал пилюли с каплями, но проку от них было мало, как и от компрессов. Пришлось лечь в Дубовскую больницу, где малышу кололи лекарства, но кашель с температурой не отвязывались. С тем и выписали... Как-то ночью, когда сынишка задыхался от приступа кашля, а мама от бессилия и одолевавшей тоски уткнулась в подушку, заглушая рыдания, в дерево, стоявшее у окна дома, ударила молния. Зимой! Зловещим знамением заполыхали ветви со стволом. С ужасом, оцепенев, глядела на огонь... Потом тихо заплакала, гладя мальчонку по мокрым волосёнкам. Тот открыл глаза и произнёс: "Не плачь, мама, не плачь..."
- Не буду, Вовочка, не буду...
Затих, успокоился, потом встрепенулся, схватил её за руку и горячо зашептал:
- Мама, пойдём домой, пойдём домой, мама...
- Да мы же дома, сынушка..
- Пойдём домой, пойдём... пойдём...,- тише и тише шептал Вова... Так и ушёл, оставив враз постаревших родителей с больной сестрой...
... После отъезда Степаниды с Ильёй в Гуреевске поселился страх: несколько семей вывезли под охраной милиции и сил НКВД в неизвестном направлении. Ходили слухи, что семьи примыкали к антисоветской организации, что это не все враги, изобличённые органами. Хуторяне недоумевали: какие же арестованные вредители? Люди вроде тихие, смирные и - на тебе... Хотя, кто знает... в тихом болоте, гутарят, черти водятся... Однако на чертей с их приспешниками мало походил Епифан Пименович Гуреев с семейством, Фёдор Иванович Бузин с домочадцами или, например, Емельян Фатеевич Гуреев... А ведь арестовали, пригрозив, что осиное гнездо будет изничтожено напрочь, что никто не скроется от правосудия, и - пока есть время - пущай зарвавшаяся вражина сама сдаётся. Рано или поздно её настигнет карающий меч социализма, и пощады не будет никому. Жители затаились, с недоверием стали относиться к окружающим, видя во всяком скрытого недруга. Хотя в глубине души осознавали, что таковых среди них нет, просто по чьему-то злому умыслу желают извести казачество с земли донской. Чей это умысел, кто стоит за ним - неведомо, оттого боязнь мёртвой хваткой сжимала нутро. Вот если бы объявили войну и пошли походом, тогда казаки, отбросив сомнения и постыдный страх, все как один двинулись бы навстречу ворогу. А там - как Бог даст... Но поскольку невидимые, жестокие щупальца коварно и безжалостно сжимали и уничтожали народ - тот растерялся, стал искать виновных. И находил. И истреблял от имени правительства и от своего имени...
У многих донцов хранились приготовленные узелочки с едой да бельём на случай ареста, многие вздрагивали от подозрительного шума или звука приближающегося мотора.... Наготове лежал свёрток и в семье Бузиных, и каждый раз, когда у кого-нибудь, живущих неподалёку, брехали собаки, Александра Яковлевна с опаской шептала: "Зараз* к нам придуть..."
И пришли...
Ранним утром в начале сентября 1937-го года приехала открытая бортовая автомашина. Остановилась у двора Гуреева Дмитрия Максимовича, почитаемого хуторянами человека, работавшего сапожником и, наравне с Яковом Авиловичем, перешившего и перечинившего землякам не одну пару обуви. Вооружённые нквдэшники сразу направились к флигельку, где спал дед с внуком. Требовательный стук в дверь и в окно разбудили и того, и другого. Мальчишка, сидя в постели, с любопытством наблюдал за вошедшими с пистолетами и винтовками и за дедулей, который трясущимися руками никак не мог надеть на ногу штанину...
- Поторапливайся, старый хрыч,- с ухмылкой произнёс охранник,- ты не один. Нам ныне всех вас, гадов, в кучу сгресть надо. А то, ишь, зорюет он. Ещё намнёшь бока. На нарах.
Максимович оделся, оглянулся виновато на Савку, полуприкрытого полушубком, и сгорбившись, в перекрученной рубашке, плохо заправленной в брюки, с краюхой хлеба, завёрнутой в белую тряпицу, шагнул за порог.
Малец соскочил с постели, метнулся вслед за дедунюшкой, но был остановлен движением винтаря. Подождав, когда старика затолкают в кузов, бросился в курень родителей. Предупредить. Отец, однако, уже исчез под шумок, и Савелий застал плачущую мать да хныкающего трёхлетнего братишку Ивана...
Остановилась машина с сидевшими в кузове арестованными и возле ограды Бузиных.
Яков, приготовившись к худому повороту в жизни, медленно поднялся навстречу служителям НКВД с узелком с продуктами и сменным бельём. Александра, вцепившись в рукав мужа, кусала губы, стараясь заглушить прорывающиеся рыдания, брела за ним, цепляясь ногами за землю. Всё происходило как во сне - звуки будто вымерли, движения растянулись наподобие резинового жгута. Резинка от натяжения может в любой момент лопнуть, и тогда боль вопьётся в хлестанутое место... Этим разрывом явился тонкий, пронзительный крик Иришки, выскочившей из дому в спутывающей её ночной рубашке, с растрёпанными волосами, с зарёванными глазами. "Папаня, папаня!" - рыдающе и захлебывающе взвился над подворьем крик и полетел над улицей, хутором и, наверное, над всей землёй. За Аришей выпорхнули Ганя с Варяткой, кинулись к отцу, повисли на нём. Тот стоял под стволами, растерянно и кисло улыбаясь женщинам - редкие, но крупные слёзы текли по лицу, цепляясь за кончики усов, и блестели на восходящем солнце. Епиша стоял на крыльце, крепко - до боли - вцепившись в перила пальцами, смотрел на происходящее, запоминая каждый миг. Конвоиры, в синей форме НКВД с алыми околышками и петлицами (словно в насмешку казачьему алому цвету),замешкались, опешив от вопля, но быстро пришли в себя, оторвали домочадцев от хозяина, побросали их на землю, грубо толкнули Авиловича к машине, бесцеремонно запихнув в кузов. Яковлевна осталась лежать на траве, царапая и вырывая ту с корнем, под плетнём рыдали, обнявшись, Ариша с Ганюшкой, а Варенька, спотыкаясь и падая, бежала за машиной, что-то кричала вслед...
Всех взятых, а были они из Плесистова, Попова, Острова, Ерусланова, Гуреева и Качалина, собрали в том же Качалине и отправили, как говорили, в Сталинград.
