– Можно, – сказал Альфред Петрович, отвернулся и пошел к заждавшемуся в стороне Степан Иванычу.

Когда кума прибрала стол, сервировала снова – уже с кумом на двоих, когда они только начали… у крыльца просигналила машина. Кума торопливо набросил блузку, расправила юбку, Евсеич ринулся к выходу.

Мягко щелкнули дверцы, багажник чужой машины, и вскоре вернулся довольный, раскрасневшийся кум.

– Счастье какое, а! – обнимал он и тискал куму, – Счастье, представь – мешок сахара. Целый мешок!

Кума разделяла восторг, смеялась.

– А заплатил – ты представляешь, сколько? Ай, да не представляешь – совсем ничего. Даром! Водитель просто отдал мне мешок, шасть в машину – и будь здоров! Вот так, кума, вот оно, счастье-то привалило!

Альфред Лахновский

Альфред Лахновский, – из тех, кого можно воткнуть в абсолютно любую почву – созреет начальник. Пойдет мыть посуду – не удивляйтесь, если услышите: кафе возглавляет предприимчивый, расторопный директор Альфред Лахновский. Устроился дворником в ЖЭКе – пройдет время, и ЖЭК возглавляет толковый начальник Лахновский. А если еще не начальник, то лишь потому, что до приказа о назначении есть еще две-три ступеньки. Лахновский ведь не получает должности – он вырастает до них. Он способен расти, потому что не для показухи, не для анкеты, а для себя – он считает главным пороком лень. Он призирает ее.

Губкой, сжатой и жадной, он впитывал все, что касалось дела. Не досыпал, не догуливал и, не в пример очень многим – не допивал. Но знал, что идущий вперед, поднимается вверх. Все дороги идут наверх. По дороге, ведущей вниз, не идут – опускаются люди....

А вперед – это, все-таки, вверх! Невеликая мудрость, доступная каждому – только не каждый дорогу свою, своими ногами топтать до конца согласен. А Лахновский не ходит в пол-шага. Только вперед, полный шаг с полной выкладкой – непререкаемое правило, которое он выбрал сам.

Он не скажет, как многие: «Да я ведь уже и так!» – после чего, как правило, начинается загибание пальцев с перечислением заслуг. Кивнет, согласится: «Да, сделано», но не станет гнуть пальца, а станет думать: «Что могу сделать далее?» И если он до сих пор не главный в области или стране, то лишь потому, что не ставил себе такой цели.

Он умен и находчив в мыслях, но не публичен, и не поклонник юмора. Но, как всякий богатый, в конце трудов праведных, обращался к сексу, или шутам, для душевного блага. Сегодня он ждал шута.

В ожидании он, агрономом у края огромного поля, думал о самом насущном – себе и своей стране. Огромное поле – отколовшаяся от СССР страна. И ничего там – в невозделанном поле, плохого не видел. Деньги, в которых он знает тол, продолжают природный круговорот.

Понятия он не имел о том, кто такой Лемешко. Но то, что тот понял, пройдя испытание, больше похожее не на урок, а на жернова. Лахновский понял давно. Постановление № 107 от 17 июля 1991 года– не фильтр, спасающий государство от бесконтрольного вывоза последних материальных ценностей!

«Постановление № 107 – это камень, прочертивший полосу с названием «Граница» и вызвавший лавину. Лавину, под названием «Коррупция». Камень покатившийся – то есть Порядок Вывоза– рассыплется в лавине, спровоцированной им коррупции!

Но не Лахновский провоцировал лавину. Он просто не боится жара и огня. Он и в лавине соберет свой урожай, поймает свою рыбу…

Сегодня он не в царской сауне, в своей. Она скромнее, но не меньше царской эффективна. Все бани нынче эффективны: теперь все средние дела, великие тем более, творятся без одежды, под водочку со льда, со зноем от парилки, и расслабляющим массажем в обольстительных губах и пальцах женских рук. И водка в сауне – особый кайф. А водка безотказна.

В дверь постучали.

– Входи, дружище! – пригласил Лахновский.

Вскользнул Виталик.

– Входи. Раздевайся и докладывай, все по порядку.

– По порядку… – докладывал, раздеваясь, Виталик, – Нормально. Идут «Супера», до границы. Легально идут – на арендуемый склад. В пути остановят: «Что там? Сахар? А как насчет лицензии?» «Зачем? Груз в сторону границы, только не в Россию, а на склад. Вот, договор, имеется…» «Счастливо!» – едем дальше.

– М за что же мы двести долларов платим?

– Как?… – растерялся Виталик.

– Ну я же тебе выдаю двести долларов для ГАИшников. Зачем, если ты им договор, а они тебе: «Счастливо!»?

– Ну, это же… как, я считаю, надо – чтобы язык за зубами держали. А то примелькаемся, нам чужой интерес не нужен…

– Чужой интерес? – на секунду задумался Альфред. И согласился, кивнул, – Не нужен. Не нужен, – повторил еще раз и в упор посмотрел на Виталика, – но имей в виду – десять ходок – уже две тысячи долларов! Дальше!

– Дальше – сахар сгружаем в Стрелецком. Это среда. В четверг мы с Сергеичем в баньке попариться можем. А в пятницу подгоняем транспорт: Обычный КАМАЗ. И через пол-\часика там – в России…

– И никто не видел, не сунул носа?

– Тем, кто в курсе, или может быть в курсе, – плачу.

– И Нарышкину тоже?

– Потемкину? Нет, не плачу, потому что он ни при чем. Он не патрульный инспектор, пуп земли. А и формы не носит, и жезла нет!

– Говоришь хорошо…

– Но ведь так и есть.

Альфред, не спеша, взял «Смирнова». Разлил на двоих.

– За тебя, Виталик, твою карьеру и самодостаточность в жизни!

– Спасибо.

– Но, поле – звено слабоватое…

– Альфред Петрович, да, там все свои! И Сергеич в нас кровно заинтересован. Там каждый пес его знает! И с райотделом он, как директор, тесно общался. Начальство все знает, ОЗЭПП. Он всех знает. Он там депутат, между прочим, власть…

– Чего они стоят сейчас, депутаты! Ты где видишь власть? Бардак!

Шеф думал, как маршал, слегка тарабаня пальцами.

– Ладно, сходи, – сказал он, – попарься…

А вернулся Виталик, шеф пальцами не тарабанил, а просто сказал:

– «Шутки шутить, теперь кончился. Будем работать!» – как говорит мой знакомый пшек* (*Поляк) И будем, конечно, – и пристально, очень уж пристально, он посмотрел в глаза, – если ты мне, дружище, не пудришь мозги!

– Альфред Петрович, – тяжело, с хрипотцой, как от простуды, скрывая глухую обиду, ответил Виталик, – Вы подсчитайте, я сколько КАМАЗов отправил!

«Деньжищи! – стонал его внутренний голос, – Как можно? Такие деньжищи! И все в одиночку: рискую-то я!»

– Ох, ерунда! – откинулся к спинке, отвлекся, расслабился, шеф, – Посмотри. А зачем? Да они, – глядя вскользь, на Виталика, сетовал он, – понимают хотя бы, о чем поют?

Слетали, поднятые эхом, черные, вороны, сыпался, хлопьями снег с оголенных ветвей. Лицо, опаленное траурной тенью, поднимало глаза – из экрана – навстречу. «Актриса красива, что говорить…» – про себя усмехнулся Виталик. Он видел уже этот клип.

– «Прошу Вас, не надо, братва! Не стреляйте друг в друга!» А как же иначе? Виталик!

Шеф смотрел на экран, и качал головой:

– А умеют, Виталик, ты видишь, умеют цеплять за живое! Клип же прекрасный. Вот сила искусства!

Гроб из мореного дуба, с ручками, бронзой – вплывал на экран – на кладбище, упокоенном белым, холодным чистейшим пухом из снега.

– Прекрасно! – жал шеф плечами, – Актуальная тема, успех обеспечен. Крутить – да по всем каналам!

«Братва, не стреляйте друг друга!»

– Будь это шахтеры, шоферы, охотники, даже солдаты – уместно просить: «Не стреляйте друг друга! Не надо!» Вполне может быть. Хорошая мысль и, – посмотри – красиво! Но, – братва, не стреляйте, – абсурд! Для чего же тогда существует братва?

Он придвинул себе и Виталику полные рюмки. А выпив, заметил:

– С Нарышкиным, друг мой, справляйся сам. Надо будет его устранить… Если надо, действительно надо – придется его устранить! Это не я говорю – обстоятельства дела! Ты понял? В бизнесе, знаешь ли, обстоятельства дела, они… – он поднял палец, потом, посмотрев на него, сделал пальцы лопатой и показал под горло, – Важней чужой жизни! Чужая, – которая, по большому счету, твоей никогда не стоит! Все понял! Ты понял? – легкая, как от усталости, хрипотца, появилась в горле Альфреда, – Виталик, а хватит ума – по-другому решишь. Это – проблемы твои! А сможешь Нарышкина привести ко мне– оценю.