можно придать форму
- которого можно сделать копией чего угодно. Нужно лишь то, с чего срисовывать, модель. Фото, например.
Тины вновь выглянула в окно, увидела соседский дом. Коттедж был отличным местом, чтобы за ними шпионить. Если иметь пару биноклей, записывать их перемещения...
Зачем они тебе?
Разве не знаешь?
Теперь она знала.
Внезапно она отклонилась назад и расхохоталась. Грубым, жутким смехом, что питался из того же источника, что и гнев, плач. Она смеялась и кричала. Всё было так просто, так очевидно. Единственное, что мешало всё увидеть - это то, что всё было у неё перед носом.
Она шлёпнула ладонями по голове.
"Идиотка!", визжала она. "Идиотка! Да ведь каждый человек знает, что мы делаем!". Она вновь расхохоталась, задыхаясь. "Мы подбрасываем детей! Мы крадём их детей и кладём на их место своих!"
Она не хотела этого делать, но не могла иначе.
У соседского дома была припаркована незнакомая машина. Тёмно-синий Вольво-740 с таким же зловещим видом, как у полицейской машины, или у похоронной.
Она постучала в парадную дверь. Никто не вышел, и она слегка толкнула её и позвала "есть кто дома?". Из гостиной появилась Элизабет. Она сама была похожа на хиисита: лицо серое и пустое, тело какое-то бездушное и тяжёлое.
"Что случилось?", спросила Тина.
Элизабет лишь кивнула в сторону комнаты и ушла обратно. Тина зашла, сняла обувь. Она ощутила ступнями лоскутный ковёр. Она была обманом во плоти, последней из племени, предателем. И всем этим она стала всего за несколько часов.
Гёран сидел на диване, негромко разговаривая с мужчиной, видимо доктором. Элизабет села в кресло и безучастно уставилась вникуда. Детская кроватка стояла рядом, Элизабет держалась рукой за её решётку. Тина подошла поближе.
Внутри лежал голый ребёнок, без подгузника и одеяла. Похоже, врач только что его осматривал. Теперь, когда он лежал посреди атрибутов детства, Тина заметила, насколько неживым он казался. Хиисит. Кожа была подобной воску, ни мягкая, ни тёплая, бескровная. Лицо было неподвижно, замкнуто, лишь губы чуть двигались. К счастью, глаза были закрыты. Она задумалась, видела ли Элизабет белые глаза. Наверняка да.
"Я...", произнесла Элизабет мёртвенным голосом. "Я просто вышла к почтовому ящику достать почту, а когда вернулась..."
Слабой рукой она махнула на ребёнка. Тина подошла к другой стороне кроватки и склонилась над ней. Дитя лежало на боку. Даже несмотря на приглушённый свет в комнате, как будто они дежурили у тела покойника, она чётко различала небольшой отросток, начавший расти в нижней части спины. Хвост.
Воре не рассказывал об этом, но Тина догадалась (и догадка подтверждалась подчёркнуто нейтральному выражению лица врача), что хииситы не живут долго. Не так долго, чтобы успеть вырасти в мире людей.
Людей, которые не верили в троллей. А если и наталкивались на них, то запирали в психушки, ампутировали им хвосты, стерилизовали их и принуждали учить человеческий язык. Пытались забыть, что такие существа вообще существовали.
Пока мы не приходили и не забирали ваших детей.
Она прошептала пару фраз соболезнования (голос скрежетал как ржавое железо) и покинула дом. Но покинула не только строение, но и что-то ещё. Она зашла в коттедж, забралась на кровать и провела в ней несколько часов. Она могла лежать там столько, сколько пожелает. Никто бы не пришёл. Никогда.
Когда воскресным вечером вернулся Роланд, она сказала, что с неё хватит. Он вполне сможет найти другое место для своих псов. Она заперлась в своей комнате и общалась лишь сериями скупых сообщений. Несколько дней прошло, пока она поняла, что действительно хочет этого. И ещё несколько, пока Роланд не собрал свои вещи, не забыв и кое-что её.
Проверяя дом после его отъезда, она заглянула и в коробку с украшениями, не ожидая, впрочем, что он мог пасть так низко. Она ошибалась. Пара колец с бриллиантами и толстая золотая цепочка исчезли. Наверняка он решил, что она не станет утруждать себя звонком в полицию, и был прав. Ей было всё равно.
Единственное, о чём сказки лгали, подумала Тина. По её мнению, он мог бы спокойно прихватить всю коробку. Этот тролль не искал сокровищ.
Ноябрь она посвятила исследованию леса. Она сообщила о своём больничном на всё ближайшее будущее, не требовала пособий и не нуждалась в записках от врача.
Никаких больше врачей, никаких больниц.
Ей было страшно, даже панически страшно, и это не удивительно. Её выкрали из той среды, в которой она росла, из того мира запахов и света, что распознавал её разум. Её запихнули в больницу, прооперировали, обращались к ней на языке, которого она не понимала, и попытались вылить из неё форму им подобных, превратить её в одну из них.
Они создают нас по своему подобию. Мы создаём себя по их подобию.
За несколько дней до первого снега она нашла то, что искала.
Она ушла далеко от дома, и, будь она человеком, наверняка решила бы, что заблудилась. Она бродила часами, не задумываясь об ориентирах, просто положившись на свой внутренний компас.
Поначалу всё казалось обыкновенным. Густой, неинтересный участок леса с покрытыми мхом скалами и прямыми хвойными деревьями, с хвоей только на вершинах. Почти никакой поросли, так как свет не добивал до земли. Несколько деревьев, рухнувших скорее от возраста чем от ветра, пойманных своими соседями, и вынужденных гнить в их объятьях. Земля, покрытая нетронутым слоем бледно-коричневых иголок. Здесь давно никто не ходил.
Он не увидела, но почувствовала это.
На небольшой полянке она внезапно заметила, что деревья вокруг неё устремляются к небу, становятся выше, но затем сжимаются, понижаются в то же самое время. Она повернулась кругом. Один раз. Второй. Казалось, что стволы деревьев мерцают. Она закрыла глаза.
Там, подумала она, вытягивая руку, указывая направление. Там муравейник.
Она открыла глаза и пошла в том направлении, которое указала её рука. В тридцати метрах действительно оказался муравейник, настолько гигантский, что поначалу она приняла его за холм. Тина рассмеялась.
Это был самый большой муравейник, что она видела. Вершина была вровень с её головой. Как и должно быть. Нечто подобное опьянению нахлынуло на неё, и Тина облокотилась на дерево. Всё вокруг неё было точно таким, как она помнит, только меньше. Лишь муравейник вырос вместе с ней, исказив общую картину.
Тут я и ползала, подумала она. Она причмокнула губами, вспоминая, как муравьи обжигали её язык своими укусами, перед тем как быть раздавленными её зубами, наполняя рот кислотным привкусом. Дом теперь был не более чем квадратом из брёвен, поросших мхом. Покопавшись в хвое рядом с ними, она обнаружила несколько неровных, полусгнивших досок. Она вошла внутрь и постояла в центре квадрата. Опустилась на колени. Легла на живот.
Игра света между деревьями. Количество стволов и то, как они расположены. Она закрыла обзор по сторонам, поднеся ладони к лицу. Да. Она смотрела через дверь.
"Рева!"
Голос наполнил её мир, голос, означавший объятия руками, от которых пахло землёй и мхом. Голос, зовущий к себе, мягкое во рту, тёплое молоко.
Она кормила меня грудью. Всё ещё кормила грудью.
Что ей давали взамен в больнице? Что сделали, чтобы запихнуть свою еду ей в рот?
Рева, Рева, сисими...
Она опустила голову к иголкам, упёрлась лбом в землю и тёрлась её, пока не почувствовала боль.
"Мамочка... мамуля..."
Она ходила к полянке, которая была её домом несколько дней. Один раз взяла с собой спальник, но поняла, что он не нужен. На утро она проснулась на подстилке из мха и под покрывалом из тонкого слоя снега.
