— Если боги захотят.

   — А если не захотят — ты никогда не станешь никем, кроме жалкого царька под рукой Фарзоя и его наследников. И твои венеды будут проклинать тебя даже и после смерти, как сарматского прихвостня и отступника от племени. Так, как клянут твоего предка Яромира, сына царя сарматов Сайтафарна.

   — Яромир спас Колаксаевы дары от таких, как ты. А я, если буду достоин, верну их людям.

   — Если раньше до твоего Днепра не дотянется рука Бейбарса, Потрясателя Мира!

Холмы, городище, вечернее небо — всё разом пропало. А вместо умного и жестокого лица даоса в воцарившейся полутьме проступила огромная бычья морда. В её красных глазах светился человеческий ум, злобный и непреклонный. Ардагаст тряхнул головой, отгоняя страшное, давящее душу видение, и проснулся. Над ним склонилось встревоженное лицо Ларишки.

   — Тебя, наверное, мучил демон? Я не смела будить тебя — вдруг он унесёт твою душу?

   — Вот это ему и не удалось! — рассмеялся Ардагаст. — Хотя он и не демон, а ещё хуже: человек, готовый стать демоном.

И царевич рассказал о ночном разговоре, пока тохарка приводила себя в порядок, глядя в серебряное зеркальце. Утренний свет уже проникал в амбар через окошко под самой крышей.

Вскоре дверь открылась и пленников вывели наружу, где их уже ждал Лунг-отыр с двумя десятками дружинников. Князь манжар сегодня выглядел ещё роскошнее: в панцире с двумя серебряными бляхами в виде драконов на груди, плаще из золотой парчи и чёрной шапочке с золотыми нитями по краю. К золотому поясу были пристёгнуты меч, кинжал и боевой топор. Узкоглазое лицо лучилось гордостью и самодовольством.

   — Моё святилище богатое, очень богатое. Многие хотели его разграбить, но никто из врагов его не видел иначе, как перед смертью. Вот и вы его сейчас увидите.

Лунг-отыр легко взобрался на крепкого вороного жеребца, махнул рукой, и дружина двинулась к воротам городка. Все, кроме Ардагаста с Ларишкой, ехали верхом. Пленников не связывали, но стерегли тщательно. Миновав поля, отряд углубился в густой дубовый лес. Ардагаст узнавал всё новые голоса лесных птиц, знакомые с детства, опытным глазом замечал пробиравшихся через чащу лосей, кабанов, оленей, и в его душу вливалась спокойная весёлая уверенность. Погибнуть не в забытых индийских подземельях, не в ущельях Гиндукуша, не среди барханов, а в этом добром, полном жизни лесу? Боги того не допустят! Этот Хонт-Торум — не Перун ли, которого на Днепре почитают у таких же вековых дубов?

Ближе к реке дубовый лес сменился сосняком. Отряд остановился на большой поляне. Здесь, опираясь спинами на жердь, соединявшую две могучие сосны, стояли семь деревянных идолов с заострёнными наподобие шлемов головами. У ног идолов лежали остатки небогатых приношений: кости, стрелы, лоскутки, черепки.

   — Это место зовётся Сат-сармат, Семь Сарматов, — пояснил Лунг-отыр. — Семь братьев убил здесь Хонт-Торум, их сестру в жёны взял, Лесной Женщиной сделал. Этих семерых не одевают, богатых даров им не кладут.

Все спешились, небрежно поклонились идолам и оставили коней возле поляны под присмотром двоих дружинников. Дальше дорога пошла через болото, среди высоких густых камышей и хвощей. Ардагаст старательно запоминал путь. Наконец впереди показался большой песчаный бугор-остров, заросший соснами. В глубине острова находилась обширная поляна. Середину её занимало широкое кострище, возле которого стояли два позеленевших бронзовых котла степной работы. Дальше под деревьями виднелся высокий шалаш, завешенный спереди красной тканью. На дереве над ним висели десятки скальпов. Правее его, на нескольких пнях, будто избушка на курьих ножках, возвышался амбар. Левее стояли два идола, закутанные в разноцветные ткани. Один идол с остроконечной головой-шлемом, другой — с круглой головой в женском платке.

   — Хонт-Торум в шалаше живёт, Лесная Женщина — в амбаре. А это, — небрежно махнул Лунг-отыр рукой в сторону идолов, — Хуси и Энки, раб и рабыня Хонт-Торума.

Важной походкой богатого хозяина он подошёл к шалашу и откинул завесу. Идол был сделан из нескольких связок стрел, наконечники которых грозно торчали пучками из его головы и воздетых рук. Туловище и руки были обмотаны белой тканью. Лицо прикрывала серебряная личина. Ниже её блестела золотая гривна. Перед идолом стояло серебряное блюдо с грудой золотых монет, а рядом — большая серебряная фигурка слона индийской работы, усыпанная жемчугом и самоцветами. В глубине шалаша грудами лежали меха, дорогие одежды и оружие, самое отборное оружие: длинные сарматские мечи, акинаки, луки, копья, костяные и железные панцири, кольчуги...

   — Видишь, какой богатый мой бог? И какой сильный? Это всё добыто мечом.

   — И это тоже? — прищурилась Ларишка, указывая на слона. — Ты доходил до Индии? Мы сами недавно оттуда, но о тебе там никто не слышал.

   — Это я выменял у индийских купцов на пушнину, что у ненцев отнял. Купцы сказали: на таком звере ездит Индра-Громовержец, первый отыр среди богов.

   — Правду сказали, — кивнула тохарка. — А могли и крокодила подсунуть. Или обезьяну.

   — Нет! — самодовольно усмехнулся отыр. — Я шаман, меня не проведёшь. — Он открыл дверь амбара. — А теперь смотри, женщина, какая богатая жена у моего бога.

В глубине амбара сидела большая тряпичная кукла, наряженная в полдюжины богато расшитых одежд, одна поверх другой. Шею куклы в несколько рядов обвивали бусы с голубыми египетскими амулетами среди яшмы и сердолика, лицо покрывала серебряная маска. В открытых берестяных ларцах переливались самоцветами серьги, ожерелья, браслеты, блестели серебряные ханьские и сарматские зеркала. Под стенами амбара плотно лежали меха, шёлковые халаты с драконами, стояли чеканные серебряные кувшины и блюда. На блюдах — знакомые тохарке южные богини. Вот Артемида-лучница, крылатая кушанская Хванинда, согдийская Нана-многорукая верхом на льве. На одном блюде Ларишка узнала сцену из «Вакханок» Эврипида, виденных ею при дворе греческого царя Гермея в Беграме.

   — Видишь, женщина? Твой муж тебе столько не добудет.

Тохарка гордо выпрямилась:

   — Мой муж добудет мне больше: царство, которого у тебя нет. Ты ведь только отыр своего городка?

   — А скоро буду царём всех исетских манжар! — гневно блеснул глазами Лунг-отыр. — А вот вы царствовать уже нигде не будете. Вот кинжал — зарезать вас, вот серебряная чаша — собрать вашу кровь, вон дрова — сжечь ваши тела! Из ваших черепов я буду пить вино, ваши волосы повешу на эту сосну! — Благодушие отыра исчезло разом, в его голосе теперь рокотала ярость хищника, готового прыгнуть на добычу. — Зачем шли к нам в леса? Мы вас сюда не звали!

«А кто тебя звал в степь?» — подумал Ардагаст, а вслух сказал:

   — Кто твой бог, шаман, Солнце или Гром?

   — Мой бог на земле великий воин, а на небе он — Громовержец. Радуга — его лук, молния — его стрела, гром — копыта его коня.

   — Это — наш Ортагн. Так вот, клянусь тебе громом Ортагна и своим оружием: всё, что я сейчас скажу, правда.

И росич пересказал отыру весь ночной разговор с многоимённым магом. Отыр с интересом выслушал, а потом азартно хлопнул себя по бёдрам:

   — Ай, славная битва будет! Для настоящих отыров! Карабуга великий шаман, знает, что делать. Поведу и я своих воинов — может быть, и нам достанется сила богов?

   — По костям твоих воинов Бейбарс с Карабугой войдут в Аркаим! А огненный язык может добраться и до твоего городка.

   — Мой бог такого не допустит!

Глядя в самоуверенное лицо отыра, Ардагаст прикинул: двинуть его ногой, чтоб к кострищу отлетел, потом схватить оружие из шалаша, пробиться к тропинке — и бегом в Сат-сармат, к коням. Он переглянулся с Ларишкой... И всё же обратился к манжару:

   — Слушай, отыр, ты не знаешь, с чем играешь. Видел я одного царя в Индии, что тоже силой богов баловался; на своего бога надеялся — и чуть весь мир не поджёг. А бог у него был пострашнее твоего: Шива, Разрушитель.

   — Куль-отыр по-нашему. Страшный бог, злой, ему только чёрные шаманы служат, — зябко поёжился манжар и, чуть помолчав, сказал: — Странный ты, рос. Тебя смерть ждёт, а ты думаешь обо всём мире.