Серый тур-Волх вышиб рогами дверь горящего храма, но никто не выбежал наружу, только ещё слышнее стала песнь обречённых. И тогда вепрь-Вышата принял снова человеческий облик. Не обращая внимания на свистевшие рядом стрелы, он достал из-за пазухи вышитое полотенце и, тихо произнеся заклятие, швырнул полотенце на крышу храма. Тут же над крышей взметнулась неведомо откуда взявшаяся волна и обрушилась на храм. Огонь мигом погас, и так же сама собою стихла битва. Уцелевшие защитники городка сдались росам.

   — А ну, выходите! Не хочет светлый бог такой жертвы.

Один за другим из обгоревшего храма выходили женщины с детьми, девушки, старики. Шли медленно, пошатываясь, опустив головы, которые терзала одна мысль: «Наш бог отступился от нас!» За стеной послышался шум, и в детинец въехали ещё распалённые боем Андак и Саузард. Они со своей дружиной не торопились ступить на радужный мост. И дождались лишь того, что на них бросилась выскочившая из лесу свора чертей, волколаков и упырей, вызванных заклятиями Злогора. Трудно пришлось бы воинам рода Сауата, несмотря на железные доспехи, не подоспей на помощь со своей дружиной Хор-алдар, уже въехавший было в городок.

Волх устремил гневный взгляд на старика в обгоревшем белом плаще:

   — Яроцвет, жрец Ярилы и старейшина Милограда! Кто надоумил тебя сжигать храм с людьми — Злогор? Или Милоград и впрямь стал Чертоградом, если здесь чёрные волхвы указывают светлым?

Старик гордо вскинул глаза на князя и царя:

   — Указывать мне может лишь Ярила. Я решил принести ему в жертву себя, храм и собравшихся в храме во искупление великого греха племени нуров. Но бог не принял жертвы. Племя недостойно даже покаяния. — И волхв опустил седую голову на грудь.

   — Чем же это вы так грешны? — спросил Вышата.

   — Боги дали нам только эту землю — и волю. Со времён Сварога мы никому их не отдавали. А теперь сами покорились чужакам — по твоей вине, отступник! — Глаза жреца были готовы испепелить князя. — Ты, воин, хотел сравняться с нами, волхвами. И стал холопом сарматского царя, и сделал холопами всех нуров. Нет больше волчьего племени — ты убил его вольную душу! А ты, Ардагаст, Убийца Родичей, хуже упырей, хуже сарматов. Бес в людском обличье — вот ты кто! Упырям кровь нужна, сарматам — дань, а тебе — ещё и души наши, словно бесу. Царство твоё — пекло на земле. Я всё сказал — теперь мучь меня, казни за своё правдивое!

Волх взялся за меч, но Ардагаст остановил его и спокойно улыбнулся, глядя на нуров и нурянок, спасённых из огня:

   — Не за что мучить-то. Ну разве я похож на беса, а, бабы? Или это пламя даждьбожье, что в моей руке, похоже на то пекельное, которым вас чернобожьи слуги оградить хотели? Видите, то уже погасло, когда погибли колдуны, что его держали, а это горит. Есть солнце и посреди волчьей ночи!

   — А он красивый, будто сам Даждьбог... И по-нашему хорошо говорит. А чаша и впрямь будто солнце — ласково так светит, — вполголоса заговорили женщины.

   — Люди леса! Царь Ардагаст не хочет вам ни смерти, ни неволи. Покоритесь не ему, а Солнцу, которое дало ему это чашу! — громко произнёс Вышата.

   — А кто не покорится, — нарочито грозно сказал Ардагаст, — того и впрямь в рабы отдам... вот ему!

И Зореславич указал на Андака, так и щупавшего нурянок масленым взглядом. Саузард, недовольно кривясь, постукивала плетью по ладони. Из-за спин дружинников вдруг появился Шишок. Ступать на радужный мост он по робости не торопился, вот и попал вместе с дружиной Андака в самую гущу схватки с нечистью.

   — Чего там! Я, лесной хозяин, Солнце-Царю служу, а вы что, хуже? Да я сейчас трёх бесов до смерти пришиб да двух упырей, а волк мой их загрыз и вовсе без счету! Не скоро они теперь к вам сунутся!

Весёлый, добрый смех прокатился среди нуров. И вот уже лесовики, только что насмерть бившиеся с росами, наперебой заговорили:

   — Да мы что, черти преисподние — с Солнцем красным воевать? За что бились-то, да ещё в святую ночь? Обморочили нас ведуны проклятые! Вот он, грех-то перед светлыми богами...

   — Ну так пошли с нами, колядниками, наутро к священной проруби от грехов очищаться! — сказал Вышата, беря в руки шест с солнечным ликом. — Только прежде я верну человеческий облик двум святым зверям.

Он снова простёр руки над конём и туром, и глазам удивлённых нуров вместо двух животных предстали три русальца.

   — О Кришна! — воздел руки индиец. — Воистину я словно воплотился в бога. Быками у нас зовут могучих богов и великих воинов.

   — Ну, каково быть конским крупом да задними ногами? — спросил Всеслав Хоршеда, выбираясь из-под покрывала. — Это тебе не плясать невпопад для смеха!

   — Каким крупом? Я всем конём был, и передними ногами бил нечистых, и задними.

   — Так и я... тоже был. Вот чудеса даждьбожьи! А грек говорил, что не уживутся две души в одном теле...

   — Что, Яроцвет, остался один? — с торжеством взглянул на жреца Волх. — Не будет тебе огненной смерти, получишь водяную. Велю тебя бросить в священную прорубь.

   — Зачем? — возразил Ардагаст. — Чтобы глупые бабы духу его молились? Пусть лучше очистится в проруби со всеми.

Утром, ещё до рассвета, победители и побеждённые толпой повалили к Днепру, где во льду была вырублена большая прорубь в виде креста — знака Солнца. Не молитвы волхвов, не священные песни — сами лучи восходящего солнца освящали воду. Колядники сняли маски, разделись и первыми окунулись в ледяную воду. Окунули в прорубь и Хилиарха — трижды, с заговорами, — и подвижность вернулась к его руке и ноге. Следом окунались все, кто считал себя грешным.

А конные дружинники разъезжали, махая мётлами и плетьми, и кричали: «Идите уже, святки, с богами, да через год возвращайтесь!» Святые и страшные вечера прошли. Кончилась волчья ночь над древней нурской землёй.

Росская рать перешла Днепр и двигалась долинами Сожа и Ипути на восток, собирая дань со здешних нуров. А дальше к востоку, за водоразделом, по Десне и её притокам, среди непролазных Дебрянских лесов, лежала Чёрная земля. Так её звали не только южане-сколоты, боявшиеся тёмных чащ, но и её обитатели — рыжеволосые будины. Эти будины были похожи — и не похожи на своих южных сородичей, построивших вместе со степняками-гелонами и сколотами великий город Гелон на Ворскле. Такие же дружные, миролюбивые и весёлые, так же почитавшие хмельного и щедрого на урожай бога Рагутиса, которого венеды звали Ярилой, а греки — Дионисом Гелонским.

Но чтили они другого бога, чёрного и страшного, как лесные дебри, в которые и днём солнце не пробивается через сплетение ветвей. Его звали Поклусом — «пекельным» и Вельнясом — «чёртом». Его не любил никто, но все боялись. Он мог одарить колдовскими умениями — оборотничеством, ясновидением, знанием языка зверей. Мог дать богатство, особенно скот. А мог утопить, повесить, содрать живьём кожу. Мог втянуть в колдовскую пляску, от которой парни бросались в болото, а девушки вешались. Пошёл человек в лес и пропал — значит, душа и тело его достались Чёрному богу. Заходило солнце, тьма чащобы сливалась с ночной тьмой, ночная — с подземной, и восставал из этой беспредельной тьмы её владыка, и носился на чёрном коне, поднимал вихрь, и горел огнём его единственный глаз, и развевалась седая борода.

Люди дрожали, заслышав среди ночи стук копыт, пробивавшийся сквозь вой ветра и треск ветвей. И лишь те, кто не боялся никого и ничего, готов был попрать все законы богов и людей, решались сами искать встречи с ним, чтобы приобщиться к его тёмной мудрости и колдовскому могуществу. Верно служили Подземному вороватые огненные змеи, шкодливые домовые, черти. Но вернее всех были люди — те, что добровольно сделались колдунами и ведьмами. Они-то и были настоящими хозяевами леса, ибо их боялись так же, как их владыку и учителя.

Когда-то предки будинов пришли в Чёрную страну с юга. Давно исчезли жившие тут до них племена лесных охотников, забылись их имя и речь. Но не исчезла тысячелетняя злая мудрость лесных чёрных колдунов — они сумели найти себе учеников и наследников среди пришельцев.