Снова все стихло. Очевидно, волки ушли.

Саша, прислонившись к дереву, задумался.

Прошла неделя с того дня, как Саша и Митя вернулись из города. Только неделя, а сколько событий произошло за эти необыкновенно долгие семь дней и семь ночей!

Особенно запомнилась Саше одна ночь. Лил мелкий, но частый холодный дождь. Гуськом, пригнувшись, партизаны вышли из леса к железной дороге. Тускло отсвечивала стальная колея, яростно, словно предупреждая врага, гудел ветер в порванных телеграфных проводах. Забившись под густой елочный шатер снегозащитной полосы, партизаны притаились, ожидая, когда подойдет дозорная дрезина. Несколько раз разведчики спускались вниз на полотно, слушали, прижимаясь к рельсу, и возвращались обратно. Нет, не слышно… Подошла очередь Саши. Прильнув к холодному мокрому рельсу, Саша почувствовал, как дрогнула стальная полоса и по-комариному запела, зазвенела. «Дрезина!»

Он торопливо вскарабкался наверх, к Тимофееву.

— Рельсы гудят… — хрипло, не узнавая своего голоса, доложил он командиру..

Прозвучала команда… Все спустились к полотну. Прижавшись к мокрой скользкой земле кювета, Саша, чувствуя, как бьется сердце, ждал. Дрезина приближалась… Вот она показалась над головой… проехала мимо. Саша, припав на колено, размахнулся, бросил гранату. Сразу же раздался второй взрыв, слабо озаривший желтым светом полотно, третий… Дрезина, опрокинувшись, застряла на откосе. Четверо убитых фашистов лежали на шпалах, пятый скатился в кювет и глухо стонал. Саша видел, как партизаны, торопливо переодевшись в шинели немцев, снова устанавливали дрезину на рельсы.

Саша не помнил, сколько прошло времени — может, час, а может быть, и больше. Они быстро шли по лесу. Беспрерывно лил дождь. Вдруг впереди, где была станция, небо словно раскололось, блеснуло пламя и взрывы один за другим потрясли лес, так что зашумели верхушки деревьев и густо посыпались листья. На станции продолжали все сильнее рваться снаряды. С боевого задания вернулись все.

Потом Саша был в разведке, недалеко от Песковатского. Он наблюдал, как по шоссе в сторону города, грохоча гусеницами, шли вражеские танки. На их башнях было написано по-немецки: «Берлин — Москва!»

«Не дойти вам до Москвы… — упрямо и озлобленно думал Саша. — Наши не допустят… — Но все же стало как-то тяжело, тоскливо на сердце. — Когда же наши соберутся с силами и погонят их обратно?..»

— Погонят… — шептал Саша, провожая взглядом последний вражеский танк. Эх, рвануть бы его, да нечем.

По окраине леса и кустарниками Саша вышел к овинам Песковатского. Спрятав винтовку в солому, он неторопливо пошел по тропинке к дедушкиному дому.

Бабушка, взглянув на осунувшееся, возмужалое лицо внука, на его измазанное о землю пальто, села на лавку и испуганно заохала. Но, видя, что Саша как ни в чем не бывало шутит, улыбается, расспрашивая про деда, который «запропал» у соседей, про отца, она тоже успокоилась, сбегала в сени, заперла калитку и, то и дело выглядывая в окно, принялась рассказывать, как они теперь живут. Двух колхозников гитлеровцы расстреляли, сожгли несколько сараев, забрали хлеб, коров, свиней.

— Павел в сарае скрывается, только на ночь иногда заглядывает домой, — жаловалась она.

— Ничего, бабушка, скоро мы погоним фашистов, — успокаивал Саша.

Наскоро накормив внука, бабушка нагрела воды. Саша вымылся, переоделся в чистое белье.

Он торопился, понимая, что засиживаться долго нельзя. Попрощавшись с бабушкой, Саша скрылся за плетнем. Встретившийся по дороге Илюша, косматый, неряшливо одетый, обрадованно бросился к Саше:

— Сашка! Ты где живешь? Правда, бают, в партизанском отряде?

— Чего орешь! — отрезвил его Саша. Не зная, что ответить, он на ходу сочинил, что уходил строить оборонительные рубежи, а теперь болтается так, без дела.

Но Илюша не верил ему.

— Врешь, Сашка! — сказал он.

— Сам соври, — заявил Саша.

— Честное слово, врешь! — Илюша глядел на него с заметным вызовом. — Ты не бойся, — поспешил он успокоить Сашу. — Я все понимаю… Тебе говорить нельзя, я понимаю. Тогда молчи…

Теперь Саша горько жалел, что раньше не держал язык за зубами и громогласно хвалился, что станет партизаном. Пообещав Илюше, что он на днях снова зайдет в село и тогда подробно поговорит обо всем, Саша огородами направился к своему дому в надежде встретить там отца. Окна по-прежнему были заколочены горбылями. В полутемной нежилой избе все находилось на своем месте. Очевидно, отец сюда не заходил. Заглянув в канаву возле кустов, куда выходил вырытый им подземный ход, Саша увидел, что земля от дождей осела, обвалилась. «Надо поправить», — думал он, шагая к овинам.

И когда до овина, где была спрятана винтовка, оставалось с десяток шагов, Саша заметил на дороге немцев. Их было пятеро. Те, кто был без оружия, несли под мышкой битых гусей, один, согнувшись и расстегнув шинель, тащил на спине мешок, а остальные двое шли налегке, с автоматами.

Одну секунду Саша стоял неподвижно, глядя на солдат, потом быстро пошел навстречу, мысленно повторяя, что он идет за соломой… идет за соломой…

Схватив для маскировки захрустевшую охапку соломы, он юркнул за омет, торопливо раскопал винтовку, гранаты. И только когда его руки лихорадочно щелкнули затвором, он полной грудью вздохнул и, выглянув из-за омета, увидел перед собой широко раскрытые голубые глаза солдата с автоматом. Выстрела из своей винтовки Саша не ощутил, запомнил только худощавое, землистое, с темными усиками и шрамом на лбу лицо человека в темно-зеленом мундире, ничком упавшего на рассыпанную солому.

Если бы Саша не стал сразу стрелять, побежал, гитлеровцы окружили бы его. Но теперь, побросав своих гусей и мешок, трое разбежались по сторонам, а второй, с автоматом, тоже сраженный Сашиными пулями, остался лежать на заросшей полынью меже. Израсходовав обойму, Саша торопливо сдернул с обоих убитых автоматы и побежал кустами, пригибаясь и волоча за собой оружие.

Когда он был уже в лесу, позади в селе послышалась стрельба. Он отдышался, вытирая шапкой обильно струившийся с лица пот, и направился в лагерь…

Стоять, прислонившись к дереву, надоело. Саша прошелся раз, другой…

Со стороны ручья послышались голоса. Саша прислушался, на всякий случай снял с плеча винтовку. На светлевшем косогоре за деревьями мелькнули тени.

«Наши!» — с облегчением вздохнув, определил Саша. Он вышел вперед, окликнул.

— Свои!.. Свои!.. — раздались знакомые голоса Петряева и Короткова.

Один за другим, шаркая ногами по земле, пятеро партизан прошли в низкую землянку.

…Высоко над лесом протяжно заурчали самолеты.

«Фашисты, — определил Саша, запрокинув голову и прислушиваясь. — Гады… Наверно, Москву бомбили…» Сердце у него тоскливо сжалось.

Вздохнув, он прислонился к молодой березке. Сколько еще времени стоять? Наверно, недалеко и до рассвета… Вряд ли теперь отпустят его в город… А в Лихвине его ждут, нельзя не прийти… Саша снова задумался. Тогда, до этой злосчастной истории со стрельбой, вернувшись из города, Саша рассказал командиру о своей встрече с ребятами. Ожидал, что ему дадут задание организовать ребят.

— Знают твои дружки, что ты партизан?

— Нет, — ответил Саша.

На этом разговор закончился.

Скрипнула дверь в ближней землянке. Кто-то, тяжело ступая, вышел наружу. Слышно было, как он слегка потянулся, кашлянул и стал подниматься наверх. Саша, неслышно шагая по увядшей траве, подошел ближе и узнал Кострова. Ефим Ильич вышел одетый, в сапогах, в своем потертом драповом пальто с мерлушковым воротником, но с непокрытой курчавой головой.

— Ну как, все тихо? — спросил он.

— Тихо, — ответил Саша.

Костров присел на пень, обхватив колено руками, а Саша остановился рядом, поняв, что предстоит какой-то разговор.

— Вернулись наши… — тихо, словно беседуя сам с собой, заговорил Ефим Ильич. — Подорвали на минах два грузовика. Ночью побоятся ездить фашисты.

— Они и так боятся, — заметил Саша, — как вечер, так в деревню на ночлег сворачивают.