Тропа резко вильнула, огибая пару огромных валунов, и человек вышел к серой стене монастыря. Ворота, конечно, были закрыты. Ухватившись за бронзовое кольцо, путник несколько раз громко постучал. Открылось маленькое окошко как раз на уровне глаз, и глубокий низкий голос поинтересовался, кто явился в столь поздний час к стенам обители.
- Друг. - хрипло ответил человек, и закашлялся тем тяжёлым, грудным кашлем, который всегда вызывает беспокойство у лекарей.
- Я должен сообщить аббату Брандту о тебе, - сказал монах-привратник, с недоверием оглядев странника через окошко, - подожди немного, добрый человек.
- Да куда уж я денусь... - прошептал путник в сторону, покорно оставаясь ждать на ветру.
Прошло не менее четверти часа, прежде чем ворота открылись, и его впустили в обитель.
- Входите, сын мой, и чувствуйте себя спокойно в этих стенах. - этими словами встретил его аббат монастыря, круглый и очень подвижный, точно катящийся мячик, человечек. - Я отец Брандт, могу ли я узнать твое имя?
- Кристиан де"Мон, - не замешкавшись ни на секунду, солгал Каетано, и приложился губами к протянутой руке.
Во дворе было пусто, только привратник стоял у ворот, приплясывая возле обледенелого столба и похлопывая себя руками по озябшим плечам. Ветер раскачивал на столбе большой масляный фонарь, и клякса света под ним прыгала, то наползая на ноги привратника, то убегая в сторону.
Аббат жестом пригласил гостя следовать за ним, вдвоем они, не торопясь, пересекли двор и зашагали по длинным коридорам аббатства.
- Вы, конечно, устали с дороги. - говорил аббат Брандт. - Сейчас я провожу вас в трапезную. Ужин закончился, но вас, конечно же, накормят. Потом вы сможете отдохнуть в келье для гостей.
- Вы очень добры. - Каетано с почтением склонил голову, и аббат быстро покосился в его сторону.
Неожиданный гость аббатства был молодым человеком лет восемнадцати, с тёмными, словно неживыми глазами на бледном лице. Черты лица слишком правильные для простолюдина, но одежда небогатая, да и потрёпанная дорогой -- понять, кто же перед ним, настоятель не мог, и это его беспокоило.
За стенами выло и ревело, стонали, как живые, сосны на склоне холма; шумело море.
- Буря разошлась не на шутку, - заметил аббат, - вам придётся задержаться у нас на несколько дней.
- Я буду безмерно благодарен вам, отче, - снова склонил голову юноша, - но я спешу, и, как только буря немного стихнет, покину вас и не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.
- Помогать ближнему -- наш долг, - с улыбкой ответил аббат, которому понравилось выказанное уважение, - не беспокойтесь об этом.
У дверей трапезной настоятель распрощался, сославшись на неотложные дела. Монахи уже отужинали, но для гостя, конечно, нашлась тарелка каши и хороший ломоть хлеба. Усевшись в конце длинного стола, Каетано сложил руки "клинышком" и, под внимательным взглядом монаха, принёсшего еду, громко помолился, прежде чем приступать к ужину. Продемонстрировать свою набожность было совсем не лишним.
Монастырь, стоявший на берегу моря, казался совершенно отрезанным от всего мира, но это впечатление, конечно, было обманчиво. У монахов должны были быть возможности связаться с внешним миром: голубиная почта, или посыльный, приходящий в определенные дни, но, в любом случае, пока длится буря, отправить сообщение монахи не могли. Другое дело, что и самому ему из монастыря не уйти. В крайнем случае можно и рискнуть, но лучше бы всё обошлось.
Ему выделили келью на втором этаже, как раз предназначенную для гостей. Провожавший его монах оставил огонь и ушёл, едва слышно пожелав доброй ночи. Комнатка была очень скудно обставлена: на железном светце теплилась лучина, плохо освещавшая даже маленькое помещение кельи. У стены стояла кровать, рядом с ней -- стол, на котором лежала библия в потёртом переплете; над столом на стене висело распятие. Больше в комнате ничего не было.
Каетано скинул на стол свой дорожный мешок, особенно не отягощённый поклажей, повесил на стул плащ, огляделся.
- Убого, мрачно и душно. - изрёк он, похлопав жёсткий матрас. - Как же люди добровольно обрекают себя на такое существование?..
Он сухо рассмеялся и передёрнул плечами. Ладно, шутки оставим назавтра, когда он выспится и хоть немного приведёт в порядок замерзшие мысли -- от проклятого ветра, кажется, закоченели все желания, исключая потребность в тепле. Аббат, конечно же, возьмется его расспрашивать, но не раньше утренней службы (на которой следует быть непременно), и не раньше завтрака. Так что, скорее всего, или во время утренней трапезы, или сразу после неё. И тогда придётся быть чертовски убедительным: аббат производил впечатление человека если не проницательного, то, во всяком случае, догадливого. Те, кто сами привыкли изворачиваться, и в других легко чувствуют фальшь.
От размышлений его отвлёк тихий стук в дверь.
- Войдите! - крикнул Каетано.
Он нарочно не стал запирать дверь, чтобы показать доверие к братии монастыря. На приглашение вошёл послушник с ведёрком воды и кувшином. Установив их на столе, он пожелал доброй ночи и ушёл, как и первый, не сказав и не спросив больше ничего. Вряд ли монашеская жизнь искореняет любопытство, однако она накладывает свой отпечаток, заставляя придерживаться определённых условностей: к примеру, не проявлять это самое любопытство, чувство, безусловно, мирское.
Умывшись ледяной водой, Каетано с наслаждением переоделся в чистое, не смотря на усталость, выстирал всю одежду, и только потом лёг. Но сон к нему не шёл. Каетано лежал и смотрел в потолок, и слушал, как снаружи стонет море. А в голову лезли странные мысли. "Невероятно и непостижимо, - думал он, - где же все-таки тот предел возможного, граница? Как близка цель, но что же я получу? Всё или ничего. Всё или ничего... "
Каетано перевернулся на бок и стал смотреть на огонёк лучины, которая освещала теперь только саму себя. Хотя измененным глазам колдуна хватало и этого света.
Книга, и та сила, что была заключена в ней, могла ли она внушить тем двум, владевшим ею, ...нечто?
Каетано встал, прошёлся по комнате. Шум ветра не давал заснуть, а кровать была слишком жёсткой, и дыхание погони ещё представлялось ему свистом стрел в завываниях ветра.
Он рассеянным жестом повернул лежавшую на столе Библию, открыл на первых страницах Евангелие, пробежал глазами помутневшие от времени строки:
"...и показывает Ему все царства мира и славу их,
и говорит Ему:
всё это дам Тебе, если падши поклонишься мне.
Тогда Иисус говорит ему:
отойди от меня, сатана;
ибо написано..."
Он захлопнул книгу, подняв в воздух облачко пыли.
Люди другие... Ему власть была не нужна, Он знал тайну иную. Перед ним не было выбора получить силу и стать её рабом, или отказаться и стать рабом своей слабости. По сути все мы не имеем выбора, потому что если ты всё-таки принял решение, значит, проблемы выбора не было, иначе ты не решил бы. Замкнутый круг. Что бы ты ни выбрал, ты всё уже предопределил заранее тем, кем и где ты стал. Готов ли ты быть рабом, пусть даже рабом самого себя?.. И не в этом ли могущество истинное -- владеть и всем, и собой?
Проблема не в том, чтобы вызвать демона, проблема в том, чтобы демона удержать, заставить подчиниться, и не подчиниться самому. Простейший и самый верный способ -- не вступать с ним в сделку вовсе. Но какой маг откажется от возможности получить силу невероятную, способную города сравнять с землей и моря иссушить?
Он откинулся на кровати, заложив руки за голову. Завтра будет новый день. Закончится буря, и он продолжит своё путешествие. Быть может, его устремления ниже, чем у Него, быть может, есть более достойные цели, но он не откажется от них. Свободу, вот что даёт власть. Возможность раздвинуть рамки, границы своих возможностей. И магия как ни что другое способна на это. Сила и Знание, то, что не доступно простым людям, -- Магия. По-настоящему же важно лишь то, на сколько ты можешь раздвинуть пределы своего возможного. А Его путь... Его путь ведёт не к тому могуществу, и не к той силе, которых желал он.
