- Произнеся эти слова, умер несчастный повар, - заключил свой рассказ Хрум.

Элой покивал, давая понять, что готов выразить соболезнования, если в сопутствующих уходу из жизни повара обстоятельствах есть кто-то, кому эти соболезнования могут показаться нужными и утешительными. Затем он осведомился:

- Следует ли думать, что наш покойный повар и чернобородый из твоего рассказа, ставший поваром, - один и тот же человек?

Хрум пожал плечами.

- Я уже думал об этом, но к выводу не пришел, - ответил он и всем своим видом показал, что не расположен углубляться в эту тему.

***

В своем внутреннем мире Элой давно уже с мучительной остротой переживал страх, что все его существование внезапно ограничится впечатлениями и страстями текущего дня, как это происходит с животным. Поэтому он и попытался, повинуясь стихийному порыву, заглянуть в прошлое и извлечь оттуда разные примечательные истории. Он с удовольствием слушал Хрума, совершенно не смущаясь тем, что в рассказах этого отличного парня правда слишком откровенно и вызывающе переплетается с вымыслом. Но не успел он по-настоящему насладиться достижениями - собственными и Хрума, подразумевающими создание своего рода творческой лаборатории, а то и маленького, но бойкого и безусловно яркого театра, как в этот театр с дикостью беспамятных кочевников ворвались персонажи, словно помешанные на инстинктах и вожделениях своей однодневной жизни и обуянные при этом невиданным тщеславием. Повар, внушавший подозрения, что и он как-то вовлечен в истории Хрума, тут же порушил, однако, все возможные связи с ними и, можно сказать, организовал шайку единомысленных прохвостов, забавных в своем провинциально-дилетантском мятеже и влечении к вершинам мира, но и жутких по свойственной им непредсказуемости. Суматоха, устроенная всеми этими необузданными людьми и демонами, и надобность бежать от них, способных почти художественную ясность и яркость бытия подменить гнущим к земле игом превратно истолкованной политики, ставили жгучие вопросы.

Неужели как-нибудь потускнеет и даже вовсе исчезнет, испарится, как утренняя роса, высмотренная в окне грандиозная красота огибающей замок реки, противоположного берега и бескрайнего неба? Забудется замок, где хранятся награбленные дублоны? Замрет, никак не разрешившись, открытая им великая двусмысленность его существования, в которой бы жить да жить, страдать и находить свои победы? Перестанет терзать и вдохновлять поэзия души, которая в горячую пору исканий и свершений говорит ему, что он обречен существовать в постоянном поиске и заколдованном кружении между Богом любви, снисходящим к своему созданию, и равнодушным Отцом сущего, плеснувшим это сущее лишь от преизбытков своих и скоро позабывшим его? Вот те вопросы, которыми задавался Элой после гибели повара и под впечатлением короткой пантомимы Хрума, проиллюстрировавшей его намерение покончить с баснями и жить настоящим.

Загнан в муки недоумения. Круто и пылко говорит страшная невозможность окончательного выбора. Ее дикий голос проносится над пустыней, где все только сбивает с пути истинного. Ничтожество жизни приглашает остановить взор, и как будто окончательно, на равнодушном Боге, на Боге всяческого равнодушия. А оно, равнодушие, растекается в безмерной ночи мироздания узкими полосками лучей. О, иной раз мучительно тянет заглянуть в бездны любви Творца, отдавшего себя нам в жертву, на заклание. Но от признательности и умиления не уничтожается зрячесть человечьих глаз, не очарован он, многотерпеливый Элой, не кружат ему голову прелестные виды и чудесные глубины. Он остается при своей способности жить в прояснившейся для него двусмысленности, в этом метании между исключающими друг друга полюсами, ему есть чем дышать в этом безвоздушном пространстве между двумя абсолютами. Эта двусмысленность вполне может быть для него плодотворна! Еще какой заветной и величественной звездой она может стать в тумане его робкого и стремительного продвижения в неведомое! Разумеется, при условии, что все будет в этой комбинации зависеть прежде всего от моей воли и никак не будет подправлено глупыми насмешками той, кого я назову своей прекрасной дамой, подумал Элой. Мне нужна, добавил он мысленно, истина, а ей можно заткнуть рот дублонами, они же есть у меня.

Но Элой не стал всерьез заниматься дублонами и, не взяв их, тайно покинул замок, окончательно решив порвать с прежней безалаберной жизнью, теперь уже представлявшейся ему ненужной и канувшей в лету. Убегая, бывший рыцарь думал о том, что Хрум, судя по всему, все же близок к разгадке внутреннего родства почти испепеленного лжепопа с чернобородым, которого он некогда проткнул ножом и который вскоре после того успешно освоил профессию повара. Но если предположить даже и полное сходство между ними, то полного сходства быть как раз не могло. Бог и дьявол одновременно задумали воплотиться и пожить земной жизнью и выбор их, как ни странно, пал на одного человека. Яснее ясного, что этим человеком, используемым как своего рода скорлупа, оказался чернобородый, но та же участь постигла и повара, ныне ведущего пеплообразное существование в кухне замка. Вот как бывает, когда сталкиваются интересы высших сил!

Разве входило в намерения светлой силы, руководимой, как надлежит думать, благим и всемогущим Богом, заселиться в того именно господина, которого уже наметил для себя лукавый? Это произошло по воле случая. Разве стала бы темная сила, руководимая самим князем тьмы, - кем же еще?! - заскакивать в того или иного господина, зная, что в нем уже обитает его извечный всемогущий враг? И это выглядит всего лишь случайностью. А в результате между новоселами затеялась ожесточенная схватка, и ареной ей послужила ни в чем не повинная и, может быть, совершенно безвредная человеческая душа. Так что более или менее ясно, в чем тут дело и какая притча свершилась с чернобородым и поваром, не ясно только, как самому в будущем избежать подобного рода опасностей. Пожалуй, следует с особой тщательностью уберегать себя от всяких вредных влияний со стороны: не внимать ничему сомнительному, двусмысленному, особенно вкрадчивым нашептываниям, толкающим на тонкий лед, а то и на край обрыва непосредственно. Надо трезво взглянуть на вещи, осознать и осмыслить не только их образ, частенько невесть откуда и как возникающий перед глазами, но и ту среду, точнее выражаясь - реальность, в которой они обретаются и с которой связаны неразрывно. Необходимо прочно укорениться среди куда как материалистически покоящихся в реальности вещей, покончив со всякого рода домыслами и вымыслами, проку от которых - нуль.

У Элоя завалялось несколько дублонов, а они в эрманской земле, где он, скитаясь, очутился, ценились на вес золота, и это позволило ему в большом приятном на вид городе снять приличную комнатенку в заселенном основательными людьми квартале. От самой земли этой исходил зов, даже приказ: остепенись! Все как будто шло к лучшему, и Элой, встряхнувшись, принял солидный вид, глянул преуспевающим господином. От бузы, царившей в посещенных им землях, он прямо и гордо шагнул в чистую умственность. Но очень скоро к нему заявился молодой человек, слывший у своих земляков не только неутомимым студентом, но даже в каком-то смысле уже и вполне ученым человеком, хотя на самом деле это был просто злой и мрачный эгоист, - и этот визит не предвещал ничего доброго.

- Дорогой эрмано, взял на себя смелость посетить вас без приглашения и отрекомендоваться без церемоний, неуместных между людьми, которым само провидение назначило отлично понимать друг друга. Фамулус Куке. Видите ли, - сказал фамулус развязно, - и Вельзевул, и Астарот, и Велиал, и Люцифер - все они Флегетоны. Сие фамилия их. Вельзевул правит на севере, Астарот на западе, Люцифер на востоке, а Велиал на юге. В силу величавого преобладания нашей эрманской земли и сплошного подавления ею всего прочего мира я с трудом определяю, где мы находимся, и даже не определяю вовсе, а потому не в состоянии сказать, кто из сверхъестественных злодеев правит нами. Но дело обстоит именно так, как я позволил себе обрисовать, а не так, как, возможно, мните и фантазируете вы, любезный гость нашего благословенного города. Все гораздо сложнее и одновременно проще. Просто все они Флегетоны.