Обстановка понравилась и Пшемеку: он тут же взялся перечислять фронт предстоящих работ по благоустройству квартиры, и чудом удержался чтобы сейчас же не начать перевешивать полки. Его остановил Геворг: удовлетворившись беглым осмотром квартиры, теперь он хотел посмотреть город, в котором ему предстояло жить.

Первым делом Сирумемы отправились на Соборную улицу, чтобы посмотреть кафедральный собор Святого Иоанна Крестителя. Геворг читал о нём в путеводителе по Ворцлаву и заинтересовался архитектурой: собор был слеплен из двух сужающихся семиэтажек красивым убористым переходом, а на вершине имел два высоких шпиля с крестами, уносящимися далеко ввысь от земли. Внутрь заходить не стали, поскольку отец всячески противился переступать порог католического храма. Пришлось удовлетвориться внешним обозрением и двинуться дальше. На очереди стоял музей Селезии, расположившийся в старинном костёле. От билетной кассы тянулась приличная очередь из туристов, красноречиво говорящая о популярности музея; и на этот раз Пшемеку пришлось пойти на поводу у сына, который очень хотел посмотреть настоящие египетские мумии, привезённые в Польшу в девятнадцатом веке. Они вошли в прохладу старой церковки и не спеша двинулись в сторону выставочных залов.

В музее были представлены греческие и этрусские амфоры, глиняные безделушки из Древнего Египта, папирусные свитки, а также всевозможные предметы силезского искусства: старинные гравюры, чеканные монеты и серебряные украшения. Однако мумии, бесспорно, занимали центральное место выставки, и около стеклянных кубов с древними останками царил постоянный ажиотаж.

Геворг ожидал увидеть царственные фигуры, перебинтованные чистыми полосками ткани, с величественно сложенными руками на груди. Но его глазам предстали лишь жалкие человеческие останки, больше похожие на плохо провяленные куски мяса. Юноша был разочарован и обескуражен; теперь становилось совершенно непонятным, зачем эти кости вообще когда-то поднимали из могил и клали в витрины, как предметы искусства? Разве они стоили такого варварского обращения?

- Взгляни-ка, сынок,- неожиданно подал голос Пшемек, словно прочитав его мысли,- это то, что наши предки называли осквернением могил... Хотел бы я посмотреть, как скривились бы эти учёные-археологи, предложи их тела выставить на всеобщее обозрение!

Геворг задумчиво кивнул и без дальнейших объяснений предложил отцу покинуть музей.

Пожалуй, это было впервые, когда Геворг согласился с отцом в таком деликатном вопросе, как смерть. Пшемек ревностно придерживался старинных верований своих предков, поклонявшихся ангелу смерти, как ныне поклоняются святым - не отрицая существования Бога. Возможно, армянские предки Пшемека чествовали смерть задолго до появления христианской религии, но потом их верования органично влились в основную религию, и теперь представляли собой подобие православной секты. Геворг не представлял, много ли последователей у этого странного верования, но ему совершенно не хотелось становиться одним из них. Вопреки страстному желанию отца, он игнорировал всевозможные праздники, и, хотя старался относиться без скептицизма к убеждениям Пшемека, не разделял его трепетного отношения к смерти. В детстве Пшемек часто потчевал сына всевозможными байками о посланниках Костлявой, которые вмешивались в жизнь людей, преследуя, зачастую, личные цели. Рассказы были весьма увлекательны и носили назидательный характер, но по мере взросления Геворг понял, что это всего лишь страшные сказки, не более.

Августовское солнце нещадно палило своими ослепительно-белыми лучами, и на улицах становилось всё жарче, поэтому Сирумемы решили укрыться в тени ботанического сада, открытого для свободного посещения в эти жаркие часы. Расположившись под сенью раскидистого вяза, они молча созерцали прекрасный сад, собравший в себе самые разные виды растений, от тропических до умеренных широт. Этот сад когда-то принадлежал одному из университетов города, но со временем администрация Ворцлава взяла на себя заботу о достопримечательном месте, зарабатывая неплохие деньги на билетах для иностранных туристов. Сейчас в саду было полно людей - горожане прятались от жары, расположившись на многочисленных скамейках и даже на траве. Решив переждать здесь основное пекло, Пшемек предложил сходить за водой, которую продавали в передвижных холодильниках, и оставил Геворга одного.

Юноша не переносил жару, особенно теперь, когда был вынужден постоянно находиться в инвалидном кресле. Будь у него ноги, он бы сейчас отправился в центр парка, где бил струями небольшой фонтан, и окунулся бы головой в тонкую стену воды... Юноша почти ощущал холодные капли, стекающие по его щекам и подбородку, чувствовал трепет в груди от внезапного переохлаждения головы, и просто мечтал, чтобы открыв рот, почувствовать, как туда попадает вода. Внезапно, в глазах у Геворга потемнело, и он понял, что падает вниз. Попытавшись схватиться руками за кресло, юноша с удивлением отметил, что его ладони прошли сквозь подлокотники и упёрлись в щербленный асфальт. Геворг теперь стоял на коленях, или ему так казалось... Только он был не в саду, а прямо посреди узкой дороги, освещённой одним уцелевшим фонарём. Впереди на него мчались два белых огня, разрастаясь в сплошное сияние, и ужас от происходящего заставил Геворга вскочить на ноги. В то же мгновение он очнулся.

Вокруг стояли люди с круглыми, как яблоки, блестящими на солнце глазами и пялились на него. Это было так отвратительно, что Геворга стошнило. На затылок ему полилась вода, он почувствовал струи у себя на глазах, щеках и подбородке, и его снова вырвало. Стало чуть легче, но жара, казалось, стала только гуще, и теперь кутала Геворга в свой плотный кокон.

- О, Боже!

Это вскрикнул отец, уронив бутылку воды на асфальт. Люди расступились, пропуская его к сыну, и кто-то ободряюще сказал, что скорая уже едет, но Пшемек, казалось, ничего не слышал и не видел вокруг: он упал на колени и подхватил сына на руки, прижимая к себе, как ребёнка. Один из зевак протянул ему распечатанную бутылку, и Пшемек осторожно смочил откинутую голову Геворга и грудь, где бешено колотилось горячее сердце. Когда приехала скорая помощь, юноша уже начал приходить в себя, но всё ещё чувствовал головокружение и слабость. В больнице поставили диагноз - тепловой удар; посоветовали меньше находиться на солнце, не выходить из дома в полдневные часы и пить больше жидкости. Перепуганный Пшемек тотчас отвёз Геворга в университетскую квартиру и до самого вечера хлопотал над ним, как наседка над цыплёнком.

Когда жара немного спала, и на улицу легли густые вечерние тени, Пшемек начал собирать вещи: им нужно было успеть на одиннадцатичасовой поезд - билеты были куплены заранее. Геворг вяло наблюдал сборы отца, лёжа на диване, и ничего не говорил. Но когда Пшемек развернул кресло и начал поднимать сына, чтобы усадить в него, Геворг вдруг заупрямился. Старик решил, что сыну опять нехорошо, заторопился, схватил его за лоб, проверяя нет ли температуры, и вдруг услышал мрачный голос Геворга:

- Я никуда не поеду.

- Ты в порядке? Принести воды?- засуетился Пшемек, но рассерженный сын выбил стакан из рук отца и заорал на всю квартиру:

- Оставь меня в покое! Я никуда не поеду! Ты иди на поезд и сдай мой билет. Привезёшь вещи, как только сможешь.

- Что?!

Сирумем нахмурился и решительно схватился за ручки кресла, толкая его к выходу, но Геворг упёрся руками в дверной косяк. В руках силы у него хватало, и юноша сумел захлопнуть дверь и оттолкнуть отца.

- Не смей больше меня трогать! Я сказал, что остаюсь, я так хочу! Видеть больше не могу Тырго-Теуш! Меня тошнит от этого городка и от тебя! Понятно?!

В Пшемеке взыграла гордость. Он подхватил сумку, вытряхнул из неё сменные вещи сына и вышел прочь из квартиры, хлопнув дверью.

Три дня Геворг провёл один в пустой квартире. Несколько раз он выбирался на улицу купить продуктов, с трудом преодолевая крутой инвалидный пандус в подъезде. Само его наличие говорило о благих намерениях администрации города, однако крутизна подъёма вызывала некоторое сомнение в благоразумности строителей: складывалось впечатление, будто они готовили очередную команду инвалидов-покорителей Эвереста. Тем не менее, Геворг довольно быстро приспособился к подъёму, и лишь сильнее уверился в своём желании остаться одному в городе. На третий день приехал отец с двумя огромными сумками: привёз вещи Геворга и свои. Он довёл до сведения сына, что уволился с работы, и собирается жить с ним под одной крышей.