- Скажи, чтобы приготовили ТУ комнату, - приказывает он ближайшему помощнику.
- Она всегда готова, господин, - отвечает тот.
- Тогда предупреди женщину и приведи очередного послушника.
- Будет исполнено, господин.
Помощник почтительно склоняется и выходит. "Горный Старец" поднимается с подушек, подходит к нише в стене, где стоит высокий кувшин с опиумным отваром, наливает из кувшина в пиалу. "Хвала тебе, о Мак! Сколько раз ты помогал мне", - поднимает он пиалу на уровень глаз.
- Учитель! - слышится за спиной.
Старец оборачивается. У входа, пав ниц, лежит федаин.
- Поднимись, подойди ближе.
Ученик, не сводя с него преданных глаз, делает несколько шагов на коленях.
- Слушаю, Учитель.
Старик начинает говорить, пристально вглядываясь в очередного своего террориста:
- Ты отправишься в Багдад, поступишь на службу к местному правителю. Постарайся выслужиться так, чтобы оказаться как можно ближе к нему. Ожидай приказа. Как получишь его, выполни любой ценой.
- Жизни не пожалею, Учитель!
- Только исполнив приказ, сможешь попасть в Рай. Это не сказки. Рай существует. Хочешь, я покажу тебе его?
Ученик замирает, не веря своему счастью.
- Пей! - "Горный Старец" протягивает ему пиалу с маковым отваром, - Пей, и я тебя туда отправлю.
З А П А Х
"... И оборудование у вас дерьмо, и работаете вы отвратительно, и сами какие-то..." Мордатая клиентка эпохи развитого климакса орала по существу, минуту и одиннадцать секунд, затем понесла всякий бред и к концу перекинулась на личности. Нормальным было осадить бабу, устроившую скандал из-за порванной простыни. "Не нравится, стирай дома сама, сука ленивая, нечего сдавать своё тряпьё в прачечную. Хочешь, чтоб твоё постельное, уворованное четверть века назад из пионерлагеря "Огонёк", до сих пор оставалось как новое?"
Мотя поджал губы, да покрепче, чтобы ничего подобного не сорвалось с них. Огрызнёшься - всё, пиши - пропало. И пусть зарплата приемщика в прачечной достойна лишь горькой усмешки, он не мог её потерять. Это единственное место, куда его взяли по протекции совсем дальних родственников, да ещё из жалости. Ну, скажите, кто просто так примет на работу калеку? Это в далёкой древней Спарте, дефективных новорождённых сбрасывали со скалы. А у нас типа цивилизованное общество, гуманное. А пробовал ли кто из этих гуманистов сызмальства пожить с вывернутыми внутрь ступнями и деформацией лицевых костей, растащившей глаза по диагонали. Когда беременные, завидев тебя, пулей перелетают на другую сторону улицы, лишь бы не встречаться с подобным уродом. Жестока Спарта? Милосердна. Раз и всё, мучения и не начинались. А тут, выживай, как знаешь. И пусть зарплата приёмщика единственной, уцелевшей с советских времён, прачечной ненамного больше пособия по инвалидности, это единственная работа, доступная Моте. Брехливая клиентка, наоравшись, уйдёт, а он, останется.
Как-то сосед по дому, будучи "подшофе" приземлился на скамейку рядом с Мотей. Поболтали о том, о сём, коснулись в разговоре склочных клиентов. "Не обращай внимания, - посоветовал сосед, - Есть такой сорт среди обывателей, что ходят по магазинам с намерениями поскандалить. Больше им самоутвердиться негде, вот они и расходятся перед продавцами, вооружившись как знаменем лозунгом "Клиент всегда прав". Наивные. То, что клиент всегда прав - это просто сказка". Соседскому взгляду с другой стороны прилавка можно верить, он уже много лет торгует.
Противная клиентка, подхватив своё приданое времён развитого социализма, наконец-то убралась, оставив кусочек своей гадливости на душе у Моти. Плюнуть бы ей вслед с крепким словцом, да нельзя. Сегодня придёт его Лютик. А вдруг она наступит на плевок и на неё ляжет проклятье, адресованное другому. Ради неё Мотя такого не мог допустить. Милая, единственная, родная...
Мотя взял из отдельно лежащей стопочки наволочку, с пришитой к ней меткой "Лютикова", поднёс к лицу. Ткань всё еще пахла стиральным порошком. Он забивал все запахи. Хотя нет, Моте показалось, что он уловил легкий-легкий аромат знакомых духов. Или это память услужливо воскрешает его?
Хлопнула внешняя входная дверь. Мотя поспешно кинул наволочку в стопку готового белья. Открылась вторая дверь, и в помещение вошла она, Лютик. Имени её Мотя не знал. Для него она была просто Лютиком, по меткам на сдаваемых ею простынях. Сегодня на ней был плащ, сбрызнутый дождём. Капельки его, словно бриллиантики осыпали крупные завитки светлых волос. Ну, разве не королева?! Она и ножку ставит с такой грациозностью, что глаз невозможно оторвать. Лютику около тридцати. И пусть она лет на десять старше Моти, но разве это хоть что-то значит? Главное - кольцо у неё на левой руке и, получается, принадлежит она только Моте. Сегодня она не в настроении, а может быть, просто устала. Вон, какая заледенелость в глазах. Точно устала. Выстиранное бельё Лютика лежит отдельной стопочкой. Можно сделать вид, что ищешь его среди прочего остального, тем самым, затягивая минуты их свидания. Но сейчас она устала и надо побыстрее отпустить её домой отдыхать. Мотя, не мешкая, выдал стопку готового белья, принял новую партию в стирку. Взамен тихое "Спасибо" и "До свидания" с легкой улыбкой уголками губ.
Мотя, не отрываясь, проводил женщину взглядом, дождался, пока за ней захлопнется дверь, и поднёс её простыни к лицу. Вот он запах Лютика, запах её духов. Так должно пахнуть всё, к чему она прикасается. Он ещё раз вдохнул запах простыней. Хорошо, что в прачечной он всегда один. Никто не видит. Мотя сложил бельё Лютика в специально приготовленную сумку. Сегодня его ночь, ночь на её простынях, всё равно, что ночь с ней.
Это началось с полгода назад. В конце марта, двадцать четвёртого (Моте намертво врезалась эта дата) она впервые заглянула к нему в прачечную. На ней было голубенькое пальтишко, подчёркивающее талию. На улице растеплилось, и она показалась Снегурочкой, что решила укрыться от солнца под крышей прачечной. Со света в полумрак, она сразу не разглядела Мотю, а когда увидела, что за красавец стоит в окне приемщика, не убежала и даже смущенно улыбнувшись, заговорила первая. Сказала, что живёт теперь в этом районе, стиральную машинку пока не приобрела, а воспользоваться услугами прачечной подсказала подруга. Обычно клиенты избегают разговаривать с Мотей, а Лютик, мало того, что подарила ему несколько минут общения, не поскупилась на улыбку для уродливого приёмщика. Передавая ей метки для белья, он нечаянно коснулся её руки. Та не отдернула свою. Невольно подавшись вперёд, Мотя уловил сладковатый запах её духов. Точно такой же был на её наволочках и простынях, когда через день она принесла сдавать их в стирку. Почему он тогда поднёс их к лицу, Мотя никогда бы не объяснил. Просто захотелось и всё. И запах её завораживал. До конца смены он несколько раз утыкался лицом в её простыни, представляя, как обнимает её, миниатюрную блондинку в голубеньком пальто, перетянутым пояском. С этого дня жизнь Матвея наполнилась смыслом и содержанием, в ней появилась Лютик, его Лютик. Разве кому-то под солнцем запрещено любить? А под ужасной внешностью вполне может прятаться пылкое сердце. И самой прекрасной сказкой на свете была, есть и будет сказка о "Красавице и Чудовище", в которой Чудовище никогда не обидит своей любовью Красавицу, ни словом, ни намёком. И Моте тоже достаточно того, что его красавица есть на свете, приходит к нему, иногда разговаривает с ним, иногда дарит улыбку. Следуя правилам, он пока не спрашивает её настоящее имя - всему своё время. Для него она - Лютик, женщина-цветок, женщина-волшебство. Не стоит торопить события. Пока хватает и того, что они, время от времени, целую ночь, проводят вместе. Забирать домой бельё Лютика он придумал не сразу. Жаль упущенного времени. А может быть оно и к лучшему - вседозволенность с первого свидания тешит плоть, но убивает чувства. Так, что и здесь соблюдены правила. И потому, каждая их встреча желанна. Лютик, словно роняет платок, который он поднимает и хранит на груди. И пусть вместо самой женщины её простыня, застеленная на кровати Матвея, это ничего не меняет. С ней её запах, запах любви, запах надежды, который затем, попадая в стиральный барабан, обязательно погибает.
