В самолете Вася Добров проклял рыбу, но кушал с аппетитом:
— Проклинаю рыбу! Проклинаю картофель! Проклинаю кофе с булочкой!
Возможно, что стюардессы доложили в аэропорт о злом пассажире, или, Вася Добров так убежденно громко проклинал, но на выходе из таможенного коридора, к нему подошли трое людей в штатском: Длинный, Короткий и Незаметный.
— Дурость! Проклинаю дурость! – глаза Васи Доброва горели убежденностью в своей правоте! – Господа, до поездки за границу – я и раньше ездил, но не под этим углом, не с этой точки зрения я узнал, благодаря моему самому близкому человеку, что ОНИ ничего не понимают.
Проклинаю их!
Не находят места для своих личностей в жизни – проклинаю места!
Не умеют решать жизненные вопросы – проклинаю вопросы, вопросы любви – проклинаю любовь, вопросы отношений с людьми, с обществом, словно им на голову упала железная баба, озаряющая свободу, и в ту же голову ударила моча из пениса писающего мальчика.
Проклинаю вас, господа!
От всей души проклинаю!
Раньше я проклинал, как жил, как дышал, а теперь проклинаю эмоционально, без фальши, а с надрывом проклинаю, надрывом старой женщины Зинаиды Федоровны – будь она проклята.
Проклинаю тебя, Длинный!
Проклинаю тебя, Короткий!
Проклинаю тебя, Незаметный!
Васю Доброва увели, несмотря на вопли и стенания Ольги в красной косынке.
Через два месяца (после судебно-медицинской экспертизы, которая признала Васю Доброва полностью здоровым и вменяемым), Василия Доброва судили в Мещанском суде города Москвы, как ставили точку под его проклятиями.
В зале суда Вася Добров проклял полицейских охранников, судью, заседание суда, прокурора, адвоката, судебную кафедру, судебный молоток, судебный протокол, судебное решение:
— Проклинаю вас, полицейские!
Проклинаю, тебя, судья в мантии!
Проклинаю тебя, адвокат!
Проклинаю тебя, прокурор!
Проклинаю тебя, судебный молоток!
Проклинаю решение суда.
Вася Добров посадили в одиночную камеру, как особо опасного, неизученного, но впоследствии, возможно полезного, для общества, для политических деятелей, преступника.
Вася Добров страдал, страдал эмоционально, не фальшиво, страдал от малого количества вещей в тюремной камере, потому что – если мало, то мало что есть проклинать.
Он много-много раз проклял шконку, одеяло, лампочку, окно, парашу, стены, потолок, пол, свою арестантскую одежду, смену дня и ночи, баланду, вертухаев.
— Вертухай!
— А? – открывается окошко с пытливыми очами человека, у которого отец работал вертухаем, и сын тоже вертухай.
— Проклинаю тебя, вертухай!
— Спасибо, Василий! – вертухай Сергей Синицын улыбнулся ласково – так он улыбался в детстве, когда мама пекла пирожки с Ленинградской картошкой.
Первые дни, когда Вася Добров проклинал вертухаев, его били в каптерке, били смертным боем.
Но лучше побои для Васи Доброва, чем почти пустая камера, где некого и нечего проклинать, кроме своих мыслей.
— Проклинаю вас, вертухаи! Проклинаю сапоги вертухаев! Проклинаю удары вертухаев!
Проклинаю стол!
Проклинаю резиновую дубинку!
Проклинаю запах чеснока изо рта!
Много, много поводов и предметов для проклятий Василия.
На вторую неделю, когда Вася Добров едва дышал, к главному вертухаю Сергею Борисовичу приехала его любимая старая мама со следами злорадства на умудренном жизнью лице.
Мама привезла главному вертухаю узелок с капустой и морковью в подарок, как дары волхвов.
Главный вертухай Сергей Борисович кушал капусту, испускал газы, благодарил мамашу и развлекал тюремными байками — очень она охоча до жестокости, курам шеи зубами рвала.
— Мамаша! У нас кадр объявился ценный, из интеллигентов, мать их! – главный вертухай руками запихивал в нутро капусту, словно солил свою душу. – Всех и всё проклинает, окаянный!
Мы его сапогами по ребрам и по черепу, а он проклинает пуще прежнего.
И не только нас проклинает, но и вещи и события, ну, прямо, черт в него вселился.
— Не чёрт, а – Правда в том человеке и отсутствие фальши! – старушка перекрестилась, сложила руки лодочкой, будто гребла по каналу имени Москвы: — И тебя проклял, Серёженька?
— Не совсем меня проклял, а сказал: проклинаю твоё лицо, главный вертухай.
— Так и сказал – проклинаю твоё лицо, главный вертухай? – мамаша уронила руки на голову, затем вскрикнула и рвала седые космы, будто ловила мстительную вошь. – А ведь он Правду тебе сказал, Серёжа, правду!
Не твоё лицо у тебя, не твоего отца, с которым ты жил, и которого считал за своего отца, а ты - сын другого!
Нагуляла я тебя от соседа Семена Кузьмича – гадкий мужик, рожа у него отвратная, но я всё же с ним гуляла после свадьбы с твоим батькой по паспорту.
Ляжкам девки не прикажешь.
Не зря ваш заключенный проклял твоё лицо!
Ты ему капустки отнеси, родименькому.
С тех пор вертухаи, потому что люди суеверные, перестали избивать Васю Доброва, а наоборот, приходили к нему за проклятиями, а затем долго истолковывали проклятия с той или другой стороны – как девку рассматривали нагую в бане.
— Он сказал, что проклинает лук в баланде!
— Да ну?!! Наверно, лук – белорусский, с радиоактивных полей.
Не буду этим луком больше закусывать.
Ольга навещала Васю Доброва постоянно, потому что прикипела к нему душой и без проклятий чувствовала себя неуютно, словно обворовали часть души её.
На свиданиях Вася Добров проклинал Ольгу, при этом обливался слезами радости и целовал любимую девушку, держал её руки в своих руках:
— Проклинаю твои передачки!
Проклинаю тебя, за то, что ты приходишь!
Проклинаю твоё новое платье!
Проклинаю твой вид соблазнительный!
Но не только Ольга приходила, а навещали Васю Доброва и другие личности: к одним он привык ещё со школы, когда его тестировали по поводу проклятий, другие – более загадочные – бородатые и с подмигиваниями, или узкоглазые и с хитринкой.
Вася Добров щедро проклинал всех, проклинал с эмоциями, без фальши, громогласно.
В один прекрасный день грохнул взрыв — внешняя стена тюрьмы отвалилась, как раз напротив камеры Васи Доброва – путь на свободу, проклятую свободу!
Вертухаи не спешили, они ждали, когда очень уважаемый ими узник, сбежит!
Возле тюрьмы стояла толпа сограждан и иностранцев с лозунгами и плакатами различного подозрительного и патриотического содержания:
«Будь прокляты те, кто проклинает того, кто проклинает!»
«Свободу грузчикам Токио»!
«Вася Добров! Прокляни голубых китов!»
Вася Добров взошел на дымящуюся гору камней:
— Проклинаю вас, террористы!
Проклинаю вас, активисты!
Проклинаю плакаты!
Проклинаю лозунги!
Проклинаю солнечное утро!
Проклинаю последователей писающего мальчика!
Он не убежал, а дождался освобождения – через месяц, как медовый месяц длиною в девять месяцев.
У ворот тюрьмы Васю Доброва встречала стотысячная ликующая толпа:
— Прокляни нас, Вася Добров!
Паханы в кепках, тельняшках, кирзовых сапогах с добрыми улыбками курили самокрутки, баловали себя чифирём, затаптывали окурки в пыль в знак солидарности с Васей Добровым.
По улицам Москвы – проездом в аэропорт Шереметьево – медленно плыл длинный черный автомобиль с открытым верхом.
На заднем сидении во всей своей красе стоял Вася Добров, подобно ожившей статуе, озаряющей мир.
Черный плащ с алой подбивкой, как у графа Дракулы, черные брюки, высокие кавалерийские сапоги и казацкая шапка!
Рука Васи Доброва протянута к народу и к улицам, домам, переулкам, словно стрелка компаса на Северном Полюсе.
— Проклинаю урны в виде пингвинов!
Проклинаю станции метро и Московскую консерваторию!
Проклинаю бутик швейцарских часов!
Проклинаю троллейбус!
