— Идем!

Им потребовался час, чтобы добраться до часовни. Совершенно обессиленный Шаун был вынужден часто останавливаться. В полной темноте они не находили места для отдыха, хотя при переходе через дамбу Шаун пару раз присел на парапет. Потом ему приходилось отдыхать стоя, опираясь на здоровую ногу, костыль и Гризельду. Когда они молча стояли в темноте, с трудом переводя дух, они слышали сквозь шум дождя пение Меешавла, то приближавшегося к ним, то удалявшегося в зависимости от зигзагов дороги. Постепенно его голос затих, и они так и не узнали, чем закончились поиски инструментов и Мэри.

Она провела Шауна стороной от дома; так было дольше, но зато надежнее. Труднее всего им пришлось, когда они перебирались через развалины часовни. Войдя в келью, она стянула с него плащ, отбросила свою накидку, вытерла мокрые руки об юбку, нашла спички и зажгла свечу.

Шаун увидел стены из серого камня, пестроту лент и букетов цветов, детскую мебель, одеяла и понял, с какой любовью готовилось для него это убежище. Он попытался засмеяться, но его душили слезы.

Он сказал:

— Нет, ты на самом деле ненормальная.

Она только кивнула в ответ, потому что ей тоже приходилось сдерживать слезы. Теперь она более отчетливо видела его, и ей стало ясно, что он чувствует себя гораздо хуже, чем можно было догадаться по дороге сюда. На бледном лице остались только скулы и борода, серые глаза в глубоких впадинах казались туманом, который вот-вот рассеется. Он хотел обнять ее и прижать к груди, но не представлял, есть ли у него руки и грудь, он был воплощением слабости и страдания. Последних сил у него хватило только на то, чтобы не упасть, а опуститься на колени на постель. Потом он лег, так и не поняв, засыпает он или теряет сознание.

Гризельде удалось снять с него мокрую одежду, но она не решилась коснуться грязных окровавленных бинтов. Она решила, что поменяет повязки на следующий день, когда он проснется. Закутав его в одеяла, она осторожно и с нежностью вытерла ему лицо, потом задула свечу и растянулась рядом с ним, чтобы отдохнуть несколько минут, прежде чем возвращаться в свою комнату. Раздавленная усталостью, она мгновенно заснула.

Она проснулась, когда уже было светло. Лежавший рядом Шаун не столько дышал, сколько хрипел.

Перепуганная, дрожащая от страха и утреннего холода, Гризельда решила любой ценой привести на остров доктора из Тиллибрука. Дыхание Шауна то и дело прерывалось, потом возобновлялось со страшным хрипом. Не успела Гризельда пробраться мимо куста боярышника, как натолкнулась на Эми, сидевшую на каменной глыбе. В руке она держала серебряную ложку, выглядывавшую из куска льняной ткани, а на коленях у нее стоял сильно помятый, но натертый до блеска серебряный чайник.

С годами волосы Эми стали почти такими же белыми, как ее шапочка, а глаза приняли оттенок далекого и слегка затуманившегося горизонта. Серьезно посмотрев на Гризельду, она сказала:

— Не торопись, мой олененок. Он все равно не доживет до прихода врача. Лучше напои его вот этим.

И она протянула девушке чайник.

— Осторожно, он горячий. Это не чай, а отвар, полученный из самых разных трав. Я не могу войти в Искупление, это место не для меня. В общем, оно и не для тебя, но ты должна снова побывать там. Меня не пускают монахи, которые сердятся на меня, потому что я знаю, что они думают о женщинах. Скорее возвращайся туда, его нужно напоить отваром. С помощью вот этой ложки. Он должен выпить пять ложек. Считай как следует! Если он выплюнет жидкость, это не считается! Только то, что он проглотил! Помни: пять ложек! Через час опять столько же, и так каждый час до вечера давай ему по пять ложек. Не волнуйся, дома о тебе не будут беспокоиться. Я скажу, что ты ушла на скалу и я дала тебе с собой еды. Вот, в этой корзинке. Я отправлю туда Ардана вместе с Уагу, и они пробудут там, пока ты будешь оставаться здесь. Потом Ардан вернется домой вместе с тобой. Да, ты должна поить раненого из серебряной ложки, только из нее! Когда закончишь, то не вытирай ложку, а снова заверни в эту ткань. Поторопись.

Гризельда знала, что должна во всем слушаться Эми. С самого раннего детства ей было известно, что Эми никогда не ошибается. Она поспешно вернулась к Шауну, у которого дыхание почти остановилось, приподняла его голову и протолкнула сквозь зубы ложку с жидкостью янтарного цвета с запахом водорослей и смолы. Едва отвар попал Шауну в рот, как его тело свела судорога, и он выплюнул содержимое ложки вместе со слюной. Гризельда упорно продолжала, считая полные ложки, половинки и более мелкие дозы, пока в итоге не получилось пять полных ложек. Только после этого она осторожно опустила его лохматую голову на подушку с кружевной наволочкой и уселась на низкий стульчик. В корзинке, принесенной Эми, она нашла курицу, овсяный хлеб и кусок сладкого пирога, а также чистую ткань для перевязки и свои часики размером с маргаритку, на длинной золотой цепочке.

Эффект от лекарства проявился немедленно. Тело Шауна расслабилось, его стала сотрясать мелкая дрожь, он сильно вспотел и дыхание стало более спокойным. Изо рта у него полились странные звуки, обрывки слов и куски непонятных фраз.

Такое продолжалось минут пятнадцать после каждой очередной порции отвара, и Гризельда уже начала понимать, что говорил Шаун. Он сражался, дрался с констеблями, наносил и получал удары, смерть вырывала из рядов повстанцев его товарищей, он спасался бегством от черных всадников и их собак, скрывался, тонул в море крови и ненависти.

Эми пояснила Гризельде, что Шаун должен освободиться от гноя, накопившегося в его теле и душе.

Три раза за первый день Гризельда меняла повязки и протирала сжигаемое внутренним жаром потное тело. Не приходивший в себя Шаун стал похож на маленького ребенка, и ему нужно было часто менять влажные простыни. В этот день Гризельда, помимо обычной женской любви, приобрела дар другой любви, любви, которую вызывает у матери ее ребенок, — ведь его жизнь и смерть полностью зависят от нее.

Рана на груди была не очень глубокой. Пуля повредила мышцы с правой стороны и скользнула по ребру, нанеся длинную рану, слабо заживавшую от продолжающегося воспаления. Правое бедро распухло и затвердело. Входное отверстие от пули почернело, тело вокруг раны стало синего цвета.

Гризельде пришлось оставить на время Шауна, чтобы привести себя в порядок перед обедом. Когда она выбралась из развалин часовни, к ней подбежал Ардан. Он с тревогой смотрел на хозяйку, негромко поскуливая и слабо помахивая хвостом.

Погладив его по голове, она негромко сказала:

— Ему становится лучше.

Но она не была в этом уверена, и слезы хлынули из ее глаз. Она опустилась на колени и обняла Ардана, измученная своим горем, тревогой и усталостью. Она плакала, словно маленькая девочка, уткнувшись носом в теплую собачью шерсть.

Молли ожидала ее в спальне. Она заставила Гризельду немного поесть и помогла принять ванну. Она все время порывалась поцеловать Гризельде руку, потому что Ферган смог, наконец, уехать и укрыться у своих родственников.

Вечером Гризельда вернулась к Шауну, чтобы провести ночь возле него. На заре она отправилась, по совету Эми, собирать в лесу паутину, покрытую сверкающими жемчужинками росы. Собрав комок паутины на чистом льняном платке, она вернулась в часовню и наложила влажный платок на рану на бедре.

На шестой день при очередной процедуре с паутиной Шаун застонал, напрягся, и из раскрывшегося отверстия от пули вылился гной вместе с вышедшей пулей. Так они победили смерть.

Шаун пришел в себя. Невероятно похудевший, измотанный страданием, он все еще находился на грани между жизнью и смертью. Но у него появился зверский аппетит, и он стал восстанавливаться с поразительной скоростью. Эми подсказала Гризельде, какие цветы она должна держать у постели раненого, чтобы их аромат ускорил выздоровление. Она добавила, что монахи обязательно помогут Шауну, потому что хотят, чтобы Шаун и Гризельда как можно скорее ушли из кельи избавления.