Гризельда быстро спустилась к дамбе, перебегая от дерева к дереву. Скорее всего, в этом не было особой необходимости, так как затянувшие небо облака почти все время закрывали луну.

Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем и пылающими щеками, она пробежала по дамбе и спряталась в густой тени возле мельницы, чтобы ожидать появления повозки. Оглянувшись, она увидела на верхнем этаже белого здания несколько светящихся окон. Очевидно, леди Гарриэтта и Джейн еще не спали.

На фоне темного неба выделялись немного более темные контуры острова, дома и высоких деревьев. Слышался равномерный шум моря и шелест листвы на ветвях, клонившихся под ветром. Для Гризельды каждый миг был последним в бесконечно тянувшемся ожидании топота лошадиных копыт и скрипа колес повозки, на которой привезут Шауна. Она задерживала дыхание, чтобы лучше слышать, но не слышала ничего, кроме обычных звуков ночной жизни моря и земли. Протекали минуты, за ними тянулись другие, и ничего не происходило.

Окна спальни Джейн погасли. Гризельда уселась на каменную скамью, прислонившись спиной к стене мельницы, и тут же вскочила. Ей послышалось, что. Нет, это ей только показалось. Свет в окнах спальни леди Гарриэтты стал темно-красным — она задернула шторы. Гризельда снова уселась, держа розу в руке. Луна окончательно спряталась за облаками, небо потемнело. Ночь окутала девушку непроницаемым покрывалом, словно державший ее на ладони великан сжал пальцы в кулак. Посыпался мелкий дождик. Красные окна погасли. Дом и остров исчезли, смешавшись с чернотой неба. Остался сплошной мрак.

Гризельда вскочила, задрожав. Теперь она слышала за шумом дождя странные звуки, заполнявшие пространство вокруг нее: шарканье ног, вздохи, приглушенные рыдания. Она прижала к себе плащ, приготовленный для Шауна, и отошла на несколько шагов от мельницы. Порыв ветра, подхвативший капли дождя, нанес ей мокрую пощечину, и она услышала чей-то стон и почувствовала сильный запах водорослей. Она с трудом распознала в этом стоне жалобу какой-то морской птицы. Но где было море? В какой стороне от нее? Негромко завизжала лиса, жалуясь на пустой живот. Это был Уагу? Или другая лиса с материка? А где находился остров? А материк? Гризельда почувствовала, что дорога у нее под ногами исчезла. Она остановилась, ее охватили страх и отчаяние. Все пропало. Она никогда не увидит Шауна. Наверное, его схватили констебли. И для нее не осталось ничего, кроме мрака, ветра, дождя и ощущения безнадежности.

В глубине ночи появился жалкий колеблющийся огонек. Он исчез, потом появился снова, и порыв ветра, будто ослабевшая волна, набежавшая на песок, донес до нее далекий голос Меешавла Мак Мэррина:

После непродолжительного молчания он снова запел, оказавшись уже ближе:

Мир мгновенно преобразился. Теперь Гризельда хорошо представляла, где находилась она, где размещались окружавшие ее детали ландшафта, в том числе суша и море. Приехал Шаун! Наконец! Он был здесь!

Она услышала бряканье подков, постукивание колес, скрип осей и совсем близкий голос Меешавла:

Она бросилась навстречу, споткнулась о камень, чуть не упала, выронила розу и тут же забыла о ней, побежала дальше и едва не наткнулась на повозку. Висевший на какой-то палке фонарь слабо освещал силуэт Меешавла, покачивавшегося на сиденье в ритме колебаний повозки. Он держался за вожжи и словно цеплялся за дождь.

Когда перед ним в жалком свете фонаря возникла Гризельда, он выпрямился и обругал лошадь. Та сразу поняла хозяина и остановилась.

— Где он? — крикнула Гризельда.

— Тише, тише, — отозвался Меешавл Мак Мэррин, помахав пальцем перед своим носом. — Я пою и разговариваю с лошадью. А на ночной дороге не должны встречаться молодые девушки…

Он подмигнул ей и улыбнулся. Шапка из грубой шерсти съехала ему на лоб, оттопырив уши. Помпон шапки, уши и нос казались одинаково красными; под пышными усами цвета заплесневелой пшеницы прятался рот.

— Где он? — негромко спросила Гризельда, подпрыгивавшая от нетерпения.

Меешавл кивнул в темноту.

— Там, под сеном. Все хорошо. Только он, наверное, порядком промок. Я проеду немного дальше, к началу дамбы. Ему останется пройти сущий пустяк. Эй, старая кляча, пошевеливайся!..

Когда повозка остановилась, Меешавл спрыгнул на землю и подошел к повозке сзади.

— Можешь вылезать, парень, мы приехали.

И ошарашенная, трясущаяся Гризельда увидела, как сено зашевелилось, разлетелось в стороны и в полумраке появилась сначала темная голова, затем грудь. Она шагнула ближе, чтобы помочь, но Меешавл остановил ее.

— Не дергайтесь, мисс, позвольте мне. Я помогу тебе слезть, приятель. Цепляйся за меня. Ну, давай.

Возница, судя по всему, был не так пьян, как старался изобразить. Он легко извлек Шауна из сена и поставил его на землю.

— Можешь держаться на ногах?

— Я должен держаться. Где мой костыль?

Меешавл достал из сена толстую ветку, игравшую роль костыля. Шаун оперся на него и сделал пару шагов с помощью возницы.

Застывшая на месте Гризельда смотрела на Шауна, не решаясь приблизиться к нему. Он тоже не только не подошел к ней, но даже не посмотрел в ее сторону. Возможно, он просто не мог увидеть ее.

Через несколько шагов Шаун остановился, опираясь на Меешавла.

— Я могу идти, — сказал он.

— Теперь дело за вами, — обратился Меешавл к Гризельде. — Чем быстрее я уберусь отсюда, тем лучше будет для вас.

Он оставил Шауна посреди дороги и залез в повозку.

— Ну, шевелись, старая кляча!.. Давай, голубушка, поехали!..

Повозка заскрипела и исчезла в темноте. Меешавл снова запел.

Гризельда и Шаун стояли в темноте, в нескольких шагах друг от друга, и молчали. Шаун смотрел вслед повозке, у Гризельды сжималось сердце от жалости. Она почти ничего не увидела, разве что осунувшееся лицо, заросшее щетиной, всклокоченные волосы, свисавшие мокрыми прядями на лоб, черные дыры вместо глаз. Испугавшись, что его сейчас снова проглотит ночь, она кинулась к нему. Ей хотелось схватить его, обнять и баюкать, но она не знала, куда он ранен, а поэтому боялась причинить ему боль неловким прикосновением.

Потом она негромко сказала:

— Ах, Шаун!.. Наконец-то.

Она схватила его за свободную руку и прижалась к ней сначала щекой, потом губами.

— Вот и ты.

Шаун, повернувшись к ней, всматривался в светившееся в темноте лицо, не произнеся ни слова.

Она отпустила руку, ощупью накинула ему на плечи плащ и натянула на голову капюшон. Потом попыталась говорить непринужденно, без эмоций:

— Нам придется пройти довольно много. К тому же, вверх по склону. Ты сможешь идти?

— Я должен. Левая нога у меня в порядке. Но я должен кое-что сказать тебе. Я не знал, где они хотят спрятать меня. Меешавл, этот старый хрыч, только по дороге сказал мне об этом. Если бы я знал заранее, я отказался бы.

— Конечно!.. Ты предпочел бы, чтобы тебя схватили!..

Она рассвирепела. Он ничуть не изменился! По-прежнему упрямый и безмозглый!..

— Ты ничего не понимаешь, — сказал Шаун. — Ты не знаешь, на какой риск согласилась.

— Ничего подобного! Я все знаю!

— Нет, ты ничего не знаешь! Но ты должна знать хотя бы то, что ты сумасшедшая!

— Да, это мне тоже известно.

Она засмеялась и поцеловала его руку.