— Это не Лью. Вовсе нет. Он всегда был немножечко вспыльчивым, но совсем не таким. К выпивке не пристрастился, ведь когда глаза мои ослабели, то нюх обострился, как у гончей собаки. Что-то нехорошее творится у него в голове. Ведет себя странно. Порой не обмолвится ни единым словечком. Сядет за стол, съест пол-ужина, снова натянет кожаную куртку, уйдет, хлопнув дверью, исчезнет на всю ночь. А порой разговорится. Господи Боже мой, столько мне наболтает, так и сыплет словами, смеется, расхаживает туда-сюда, да и меня смешит.
— Когда он был здесь в последний раз, миссис Арнстед?
— Дайте вспомнить. С полудня четверга не появлялся. Я все боюсь, что он ушел навсегда. Вчера ближе к вечеру кто-то сказал мне по телефону про его увольнение с работы. Хотелось бы видеть получше, чтобы… ну, может, порыться в его вещах, не найдется ли там какой-то подсказки, где его можно искать. Не хочу звать других сыновей. Так о чем вы хотели с ним поговорить?
— Пожалуй, хотел убедиться, что это тот самый Лью Арнстед, а потом собирался задать ему хорошую трепку. Мужчина, попавший в больницу, — мой лучший друг.
Она смотрела на меня старыми синими заледеневшими глазами, а потом от души рассмеялась хриплым, каркающим смехом. Отдышалась и объявила:
— Мистер Макги, вы мне нравитесь. Не плетете любезную ложь и очень мило беседуете. Не отправившись его искать, не были бы мужчиной. Только надо быть настоящим мужчиной, чтобы задать моему Лью трепку. Я вижу ваши очертания, размеры, по-моему подходящие. Однако этого недостаточно. У вас тоже должна быть какая-то злость.
— Думаю, мне ее хватит.
— Что ж, вы хотите его отыскать, и я тоже. Может, пойдете со мной в его комнату и расскажете, что сумели найти?
Рабочая одежда, выходная, форменная. Гантели, масло для волос, ружейная стойка с двумя ружьями, двумя пистолетами и карабином. Оружие отлично ухожено. Полицейские учебники, сельскохозяйственные журналы, комиксы. Письменный стол с тумбой. Счета фермы. Налоговые бумаги. Миссис Арнстед сидела на кровати, слушала, наклонив голову, как я с шуршанием роюсь в папках и ящиках. Обшарил все карманы в платяном шкафу. В боковом брючном кармане нашел скомканную записку. Она была написана карандашом на обрывке листа желтой бумаги нетвердым детским почерком и пестрела ошибками.
«Милый он смылся в среду после работы поехал в Тампу повидать свою мамочку. Открою то же самое окошко пожалста поберегись ни на что не натыкайся не разбуди малыша. Я жутко надралась и мне плохо не могу даже думать об этом».
Без подписи.
— Что нашли? — спросила старушка.
— Только любовную записку от женщины. Не подписана. Хочет знать, почему он не приходит.
— Не подписанная не поможет. Ищите дальше.
И я продолжил поиски. Ничего особенного. У подобного типа должны быть какие-то драгоценные памятки. И он должен их прятать. Может быть, без особых стараний, просто убрав с глаз подальше, но чтобы легко было найти. Однако после десятка ошибочных предположений я пришел к выводу: либо он сильно старался припрятать, либо все выбрасывал. Наконец отыскался тайник. Я уже обнаружил, что ящик тумбочки возле кровати фальшивый — ручка и вырезанный в дереве прямоугольник в форме ящика. Заглянув под тумбочку, понял, что толщины вполне достаточно для хорошего тайника. Снял сверху лампу и будильник. На крышке оказались потайные петли.
Внутри оказалось полным-полно места для порнографических книжек и красочных клинических записок от подружек, для нескольких конвертов с полароидными снимками и для трех пузатых бутылочек с капсулами. Их было примерно по сотне в одном пузырьке. Один на треть пуст. Все капсулы одинаковые. Зеленые с белым. Сломав одну из них, я увидел сотни крошечных шариков, половина зеленых, половина — белых.
— А теперь что нашли? — спросила миссис Арнстед.
— То, из-за чего изменился ваш мальчик.
— Вы хотите сказать, какое-то снадобье? Мой Лью не принимает наркотики. Никогда не принимал.
— Тут у него спрятаны приблизительно двести семьдесят капсул дексамила. Это смесь декседрина и фенобарбитала. Одна капсула заставляет мотор работать в полную силу восемь часов. Любители называют подобные средства «колесами». Амфетамин. Суперстимулятор. Две-три по-настоящему одурманивают. При передозировке бывают галлюцинации.
— «Колеса»? — переспросила она. — В прошлом октябре про это говорили по радио. Такую дрянь нашли в шкафчиках в высшей школе. Мистер Норм и мой Лью с Билли Кейблом ездили с ордером обыскивать эти шкафчики. Было это… примерно в то время, когда он начал меняться.
— По крайней мере, ясно — если бы Лью не хотел возвращаться, забрал бы все это с собой.
— Слава Богу хотя бы за это. Что-нибудь еще?
— Куча писем.
— Должно быть, от женщин?
— Точно.
— Ну что ж, не стесняйтесь, читайте. Только мне про них знать не обязательно. Просто смотрите, нет ли подсказки, где он может быть.
Не стоило признаваться, что я ищу подсказку о женщине, которую Лью ублажал в котельной, когда должен был сторожить дом Бейтера.
Очень немногие письма были датированы. Но попалось одно, написанное в середине марта, более грамотное и менее знойное, чем другие, которое меня очень сильно заинтересовало.
«Дорогой Лью!
Вчера в „Супрексе“ я натолкнулась на Фрэнни, она, как всегда, постаралась воткнуть шпильку и сообщила, что дважды видела тебя с Лило. Ну, вполне можешь сказать, будто это меня не касается, ведь у нас все кончено и забыто, и тебе известно, почему нам пришлось расстаться навсегда. Только я все же пишу, как бы ради прошлого, потому что какое-то время, пока не расстроилось дело, я действительно по-настоящему тебя любила, по-моему, ты это знаешь. Никогда не прощала, что ты избил меня без всякой причины, и, наверное, никогда не прощу, но не могу допустить, чтоб ты вляпался в идиотские неприятности. Оставь Лило в покое! Она поганая во всех смыслах. Мне про нее все известно, так как она когда-то дружила с моей хорошей знакомой. После развода родителей Лило осталась с матерью. Отец знал, что ему с ней не справиться, получил право на обоих детей, но ее отдал. Мать с отчимом тоже не сумели держать ее под контролем. Мало кто знает, что в семнадцать лет, приблизительно через год после того, как Лило бросила школу, она спуталась с Фрэнком Бейтером, а ведь он ей в отцы годится. Говорят, что он скоро выходит, и если захочет ее вернуть, лучше тебе не стоять у него на дороге. А теперь я случайно узнала еще кое-что. Надеюсь, тебя от этого вывернет наизнанку. Ничего не выдумываю, не такой у меня дурной характер, чтобы все выставлять в жутком свете. Было это в воскресенье днем, в прошлом декабре. У Родди Баррамора на 112-м шоссе у поворота на Шелл-Ридж-роуд сломалась машина, лопнул водяной шланг, и он решил пойти к дому Перрисов, спросить, не найдется ли у мистера Перриса какой-нибудь шланг, струбцина или, на худой конец, пластырь. Воскресенье было теплое, и, подходя к дому, он услышал через открытое окно, что мистер Перрис смотрит футбол, включив звук на полную громкость. Не стал звонить в дверь, пошел крикнуть в окно, уже открыл рот и тут увидел на диване Лило с мистером Перрисом. Они тискались как сумасшедшие, а вся одежда валялась кучей на полу. Родди быстро пригнулся, чтобы его не заметили, и отправился назад. Сначала сказал своей жене Роуд, будто никого нет дома, и, по ее словам, какое-то время молчал, а потом рассказал ей, как было дело. Что ты скажешь про девушку, которая обжимается с отчимом, когда родная мать лежит в спальне, беспомощная, не способная ни говорить, ни двигаться после того, как два с лишним года назад ее, можно сказать, Божья кара постигла? Впрочем, скажу тебе, не нам судить, мы ведь на самом деле не знаем, по каким причинам она таким жутким образом погубила свой собственный брак. Роуд мне обо всем рассказала, меня чуть не стошнило. Надеюсь, с тобой то же самое будет. Всегда желаю тебе только хорошего, Лью, но, если будешь путаться с Лило, наживешь одну головную боль и крупные неприятности. Вечно твой друг,
Бетси».
