— С какой целью?

— Хотелось бы выяснить, каким образом меня кто-то подставил.

— По этому поводу ведется расследование. В помощи мы не нуждаемся.

— К чему-нибудь пришли?

— Я, пожалуй, не стал бы сейчас комментировать.

— Таков ваш оптимальный подход?

— Буду признателен, если вы останетесь под моей юрисдикцией, мистер Макги.

— Да будет так, шериф.

Какое-то время я сердито разглядывал ковер, на котором не остается пятен и который никогда не рвется, потом поискал в телефонном справочнике номер Арнстеда. Никакого Лью, Лу, Льюиса. Арнстедов оказалось трое — Джей-Эй, Генри Т. и Кора.

Попробовал Джей-Эй.

— Лью дома?

— В этом доме такого нет и никогда не было, мистер. — Бах!

Попробовал Генри Т.

— Лью дома?

— Черт возьми, нет, приятель. — Бах!

Начал было звонить Коре, потом решил, что вполне можно съездить по адресу и удостовериться лично. В справочнике значилось: Кэттлменс-роуд, 3880. Я отыскал Кэттлменс-роуд в полумиле к западу от «Белого ибиса», свернув на север по 112-му шоссе. Равнина с прямоугольными бунгало, которые по мере продвижения на север попадались все реже.

На большом деревенском почтовом ящике справа от дороги было написано красными буквами: «Арнстед». Песчаная подъездная дорога вела к дому из розовых бетонных панелей, стоявшему на небольшом участке с зарослями неухоженных пламенных мексиканских лиан, карабкавшихся по стенам. Въезд с дорожки был перегорожен барьером для скота. За домом находились хозяйственные постройки, несколько огороженных пастбищ с большим прудом. Десяток голов низкорослых коров абердин-ангусской породы жевали зеленую травку на берегу голубого пруда. Стайка белых китайских гусей курсировала по нему. Преодолев барьер, остановившись у дома и заглушив мотор, я услышал, как гуси подняли тревогу, звучавшую баритональным хором рожков. Птенцы в гнездах на болотистом участке через дорогу площадью в акр начинали распеваться к вечеру. Изобретательный пересмешник покачивался на верхушке огромного дерева, разучивая какую-то песнь кардинала, чтобы включить ее в репертуар.

Пес непонятной породы в черных и коричневых пятнах, с вздыбившейся на холке и стоящей торчком на спине шерстью, выдернул из парадных дверей маленькую сухую старушку. Он издал горловое рычание и продемонстрировал мне несколько очень больших белых клыков.

— Баттеркап! — закричала старушка. — Стой! Стой!

Баттеркап остановился, весь трясясь от желания поскорее попробовать меня на вкус. Старушка была в старых синих джинсах, темно-красном пуловере, синих матерчатых туфлях, она цеплялась обеими руками за крепкую цепь, пристегнутую к ошейнику кобеля. Худенькая, как фигурка из палочек на детском рисунке.

— Я надеялась, это Лью, — сказала старушка. — А может быть, Джесс или Генри явились наконец проведать, все ли со мной в порядке. Только, видно, они еще так и не повзрослели. Вы кто? С моими глазами ничего сделать не могут, пока катаракта не вызреет, а я, признаюсь, совсем ослабела и утомилась от ожидания. Кто вы?

— Меня зовут Тревис Макги. Ищу Лью.

— Зачем?

— Просто немножко поговорить.

— Пожалуйста, стойте на месте. Сейчас скажу псу, что все в порядке. Баттеркап! Хорошо! Хорошо! Хватит рычать! Сидеть!

Пес сел. Прекратил рычать. Высунул язык. Но янтарные глаза смотрели на меня с явным скептицизмом.

— Теперь медленно подойдите к нему, мистер Макги, чтобы он мог вас обнюхать. Только резко не двигайтесь.

Я осторожно подошел. Пес снова зарычал, старушка сделала ему выговор. Он обнюхал мою штанину. Она велела протянуть открытую руку и дать ему обнюхать. Потом пес опять встал и завилял хвостом. Старушка разрешила мне почесать его за ухом. Ему понравилось.

— Ну, теперь можете не бояться. Если бы он бегал без привязи, то пригнулся и прыгнул бы на любого вошедшего, но если стоять на месте и дать ему себя обнюхать, то никогда не тронет. Не будь у меня Баттеркапа, я гораздо больше нервничала бы тут одна.

— Конечно, он вам помогает. Не знаете ли, когда Лью…

— Прежде чем перейти к делу, не окажете ли вы мне услугу? Я все думала позвонить, позвать кого-нибудь на помощь. Черный конь Лью сегодня с раннего утра криком кричит, а я плохо вижу и не пойму, что его беспокоит. Конюшня возле дома, он стоит в стойле с дальней стороны. Что-нибудь знаете о лошадях?

— Они большие, с огромными зубами, доводят меня до седьмого пота и ненавидят с первого взгляда.

— Я вот что думаю. У Лью столько всяких хлопот, он вполне мог забыть про корм и воду.

Я обошел дом, обнаружил стойло с открытой и закрепленной верхней половиной двери. Там, повесив голову, стоял вороной жеребец. Шкура тусклая с виду. В стойле давно не чищено. Жужжит густой рой мух. В кормушке и в поилке пусто. Конь вскинул голову, дико завращал глазами, хотел отпрянуть назад, но едва не упал, поскользнувшись на грязи копытами. Судя по засохшей грязи на боках, пару раз уже падал.

Я вернулся, описал ситуацию миссис Арнстед и спросил, почему коня нельзя выпустить.

— Лью держал его в стойле из-за болячки на плече, которую надо смазывать, а ловить жеребца каждый раз слишком трудно. По-моему, лучше выпустить. Надеюсь, он не выпьет пруд досуха.

Когда я открыл засов на нижних половинках, распахнул дверцы и отступил в сторону, конь вышел гораздо медленнее, чем я ожидал. Двигался он неуверенно, словно не доверяя ногам, но постепенно, направляясь к пруду, ускорил шаг. Долго пил, прервался, еще попил, потом потрусил от пруда с заметно раздувшимся брюхом, медленно опустился на колени, упал, перевернулся. Я подумал, что конь решил умереть. Но он начал кататься по траве, счищая грязь с черной шкуры.

Я оглянулся, увидел в стоявшем во дворе закроме затхлое проросшее зерно, заметил кругом разруху и пренебрежение.

Миссис Арнстед села в плетеное кресло на узкой затянутой сеткой веранде и жестом пригласила меня. Я уселся, подошел Баттеркап, положил мне на колено большую голову, ожидая почесывания за ушами.

Лился сумеречный золотой цвет, плыли ароматы цветов.

— Даже не знаю, — проговорила она. — Не надо бы взваливать свои беды на незнакомца. Лью — мой младший, единственный, кто остался дома. Отлично отслужил в армии и так далее. Вернулся, стал помощником шерифа. И дома трудился, хозяйство держал в порядке, встречался с девушкой Уиллуби. Конечно, я мать, только это не означает, будто не вижу происходящего. Джейсон старший, потом Генри, а до рождения Лью после этого прошло шестнадцать лет. Господи Боже мой, Джейсону сорок три, он уже двадцать четыре года женат, а их первенец, девочка, вышла замуж в шестнадцать, так что моему правнуку почти шесть. Знаю, Лью всегда был трудным мальчиком, но он много и хорошо работал, заботился о животных. А за последние полгода превратился в кого-то другого, мне почти незнакомого. Порвал с Кларой Уиллуби, завел шашни с целой кучей дешевых громкоголосых сильно надушенных женщин. Озлобился. Начал так безобразно вести себя с братьями, что те не хотят его больше видеть. Забросил хозяйство, забросил меня, носится где-то со всякой поганью вроде Перрисов. Его уволили с работы, не знаю за что. Может быть, даже отправят в тюрьму. Просто не представляю, что будет. Хозяйство свободное от долгов, чистое, незаложенное, куплено на мое имя, но дает мало денег. На еду, налоги, электричество и все прочее не хватает. Джейс и Генри помогают, да толку от этого мало, пока я в таком состоянии. Придумали, чтобы я до конца моих дней полгода жила то у одного, то у другого, как какая-нибудь туристка. Чем мой мальчик мог так рассердить мистера Норма? Почему он уволил его? Вы не знаете?

— Знаю. История не слишком хорошая.

— Похоже, в последнее время со мной ничего хорошего не случается.

— Одного очень доброго, любезного и дружелюбного человека задержали для допроса. О расследуемом деле он ничего не знал. Ваш сын жестоко избил его без каких-либо явных причин. Сейчас тот мужчина в больнице в Форт-Лодердейле.

Она медленно покачала головой. При таком освещении, под таким углом, я вдруг увидел ее юной девушкой. Она наверняка была очень хорошенькой.