— Спасибо, — сказала Павла Поликарповна. — Буду.

— Кстати, вполне вероятно, это кто-нибудь из ваших же дачников и написал.

— Они не мои, Вадим Романович. Такие же мои, как ваши. Ваши, может быть, даже побольше. И какое дачникам дело до моего газа…

— А кому ж дело? — потянулся к ней через стол председатель.

Павла Поликарповна едва удержалась, чтобы не сказать кому. Да ведь не пойман — не вор. А если и поймаешь, что с того проку… как с гуся вода с него.

— Что об этом, — сказала она. — Кому-то, видимо, есть… Вы вот ответили бы, раз уж мы беседуем с вами, что с газом: будет нынче к зиме?

Председателю так сразу было тяжело переключить себя на другое.

— Ну, в общем, я вас… — протянул он, — поставил вас в известность… К зиме?! — вскинулся он. — Ну, Павла-ликарповна, это вы просто не понимаете, что такое газ. К зиме, дай бог, только всякую документацию утрясти.

— Так сами вы тогда говорили, на собрании, — к зиме.

— Нет, если к будущей только, — так, словно о будущей он и говорил, сказал председатель. — Подготовит институт проект, надо еще через райисполком пробивать, чтобы трест нас в план включил. У него в первую очередь государственные объекты, мы для него мелочь, их там еще поуламывать надо.

Дома Павлу Поликарповну ждала новость.

Под яблоней, ликующе блестя в солнечной ряби никелированными частями, стояла эдакой клетчатой красной ракеткой коляска, по двору с клубком веревки в руках ходил внук, высматривая, куда ловчее ее привязать.

— Баб! — обрадованно-смущенно обернулся он на ее оклик. — Здравствуй!.. Ты не сердись, что мы сразу так, не уведомив… но ты ведь не против?

Из дому, услышав, видимо, через окно их голоса, торопливо выскочила на крыльцо та самая, с которой внук приезжал тогда на Новый год, — Таня.

— Здравствуйте, Павла Поликарповна, — спускаясь к ним вниз, с этою же, что у внука, смущенной улыбкой, проговорила она. — Мы так неожиданно, видимо, да? Вы уж не обижайтесь на нас. Я Паше говорила, что неудобно, давай напишем, но он говорит, что ничего, что все нормально, скорее нужно выезжать. А у мальчика темечко маленькое, ему прямо круглые сутки свежий воздух нужен, каждый буквально день дорог… — Она сейчас сыпала такой скороговоркой, какой и ждать нельзя было от той молчуньи, что приезжала с Павлом в прошлый раз, — все равно что не шла, а семенила.

Первое ошеломление с Павлы Поликарповны схлынуло.

— Так вас, — сказала она, — поздравить нужно? — И посмотрела на внука.

Внук, улыбаясь, развел руками.

— Сколько мальчику? — спросила Павла Поликарповна Таню.

— Месяц вчера, — с готовностью отозвалась та.

Вчера месяц, родился, значит, в июне… и значит, тогда, на Новый год, когда приезжали, подходило уже к трем. Не для того ли и приезжали, — привозил посмотреть, куда можно будет выехать на воздух?..

Через порог, показавшись сначала одной своей слоновьей ногой, медленно перетащив затем другую, вышагнула на крыльцо Алевтина Евграфьевна.

— Правнука посмотрела? — спросила она Павлу Поликарповну оттуда. — По новым правилам с самого рождения растят: не спеленут совсем, руками-ногами туда-сюда.

— Так теперь все так советуют, и в книгах так написано, — быстро повернулась в сторону Алевтины Евграфьевны Таня.

— Молоко есть? — спросила ее Павла Поликарповна.

— Есть. Но не хватает. На сегодня мы привезли, а на завтра уже… сможете нам помочь?

— Попробую… — Павла Поликарповна, подпираясь батогом, пошла по меже между грядками с зеленью к яблоне. Грядок было на весь участок — эти две, и все, да и на те-то у самих не хватило сил, только сажали, а копал спекшуюся за зиму землю, рыхлил и боронил Фросин зять, за пятерку, и еле уговорили еще, не хотел, Фрося уломала.

Правнук лежал в коляске в великих ему, хотя и были самого еще малого размера, ползунках, как бы еще лет семь назад Павла Поликарповна ни одной матери не позволила, эдаким крабиком — вилочкой ноги, вилочкой за голову руки, — страдальческая гримаса от тяжкого пути из теплого темного материнского лона на белый свет уже почти исчезла с его лица, и цвет лица тоже уже был почти нормален.

Руки его во сне дернулись, он взмахнул ими, задел себя по щеке и, сморщившись, подал голос:

— Ну-те, ну-те, баю, баю, — качнула коляску, вмиг умилившись, Павла Поликарповна, младенец замолчал, благодарно светлея лицом, и она с ясной отчетливостью увидела себя идущей с мужем по двору их институтской клиники в отделение для родов, и вдруг ногам мокро, и она испугалась, что не дошла и как же это — прямо тут, во дворе, ведь темно уже, и стыд перед мужем, что он при этом… Но то, оказывается, отошли только воды.

— Ну, как наследник? — спросил сбоку, заглядывая в коляску и помогая качать ее, внук.

— Вот я погляжу его, как проснется, — ответила Павла Поликарповна. — Тогда и скажу.

— Размножаемся? — крикнул со своей половины сосед. Он вышел из гаража, в руках у него была масляная тряпка. — Свой теперь пациент появился, жалко, денег с него не возьмешь!

Он даже не таился, что он, не кто другой, писал письмо.

На ночь легли спать, — Павла Поликарповна с молодыми и правнуком в комнате, Алевтина Евграфьевна на кухне. Мальчик спал плохо, кричал, будил всех, два раза обделался, Таня громыхала в прихожей тазиком, замачивая испачкавшееся, утром, что Павла Поликарповна, что Алевтина Евграфьевна, еле поднялись.

Была суббота, внуку не на работу, сразу после завтрака он полез на чердак за колыбелькой, в которой качались его дядя, его мать, он сам и вот теперь предстояло его сыну, — осмотреть ее, привести в порядок, подчинить, покрасить, — и Павла Поликарповна попросила заодно спустить с чердака валявшуюся там где-то, по отдельности все части, кровать.

Кровать затащили в баньку, поставили на пол подле полка, на ночь Павла Поликарповна подтопила немного печь, и Алевтина Евграфьевна легла здесь. Павла Поликарповна легла на ее место на кухне.

Так и прожили лето: то одна в бане, то другая, воздуху в ней не хватало, приходилось держать дверь нараспашку — все равно что спать на улице, — и было страшно. Что-то, случалось, принимались среди ночи грызть под полом мыши, шуршать чем-то и трещать; казалось в темноте, они прямо у тебя под кроватью и прогрызаются, чтобы заскочить на нее, — Павла Поликарповна, когда спала в бане, ставила свой батог у изголовья и, проснувшись от мышей, стучала им в пол. Мыши замолкали, но, только она переставала стучать, тут же принимались снова грызть и трещать, и она снова стучала… и длилось это иной раз полночи. Алевтина Евграфьевна по ее примеру тоже нашла себе палку, тоже стучала ночами, и, когда внук с семьей уехал, когда опять стали спать в доме, в комнате, с неделю, наверное, чувствовали себя как именинницы.

В конце февраля, в мозглую предвесеннюю оттепель спешным порядком, в два буквально дня, собрали деньги на проводку магистральной линии, по четыреста семьдесят рублей с хозяина. Через месяц, уже по весенней хляби, собрали еще — за отвод, за внутреннюю проводку, — с кого теперь сколько, в зависимости от индивидуального проекта, с Полины Поликарповны взяли сто шестьдесят восемь рублей. Правление кооператива провело собрание, на нем снова выступил председатель поссовета и сказал, что лично помогает правлению, трест отказывается, но благодаря его, председательским, усилиям, к седьмому ноября все будут с голубым огоньком.

На нынешний год Павле Поликарповне удалось выписать два толстых литературных журнала, они с Алевтиной Евграфьевной были с чтением и начало года прожили счастливо.

На Первое мая Павлу Поликарповну как одну из старейших коммунистов района пригласили посидеть в президиуме собрания городской общественности, прислали машину, она взяла с собой Алевтину Евграфьевну, после собрания состоялся концерт, с двумя знаменитыми певицами из Москвы, и обе они остались очень довольны. Только вот на обратную дорогу машины не было, и такси тоже никак поймать не удавалось, пришлось ехать последним рейсовым автобусом, в костоломной давке, и на следующий день поднимались с постелей до самого обеда.