Но печально закончившаяся на альковном поприще карьера Бекетова не кончается на поприще служебном. При Петре III он был произведен в генералы, а при Екатерине Великой назначен астраханским генерал-губернатором и доказал, что силен и мудр на службе государственной, особенно в административных делах.

Теперь делить между собой ложе императрицы стали два фаворита — Разумовский и Шувалов, живя дружно и мирно и сцен ревности не устраивая, что само по себе уже было явлением знаменательным, ибо на протяжении истории человечества такое случалось нечасто. И уже описанные нами «любовные треугольники» в этом отношении представляли собой доброе исключение из общего правила. А так дерутся между собой соперники и соперницы, и все. Трагедии, достойные Шекспира, разыгрывались. В какую страницу истории ни глянешь, ужас, что творится: и травят их, соперников и соперниц, и мечами колют, и еще поужаснее казни выдумывают на почве этой самой ревности.

Нет гармонии между соперниками, хоть ты тресни. А особенно такой дикой ревностью страдали гомосексуалисты, когда их любимый не с женским полом страсть свою удовлетворял, а с мужчиной, да еще и кастратом. Вы поглядите только, дорогой читатель, что творилось на «походном» дворе Александра Македонского? Там пятнадцатилетний персидский мальчик Багоас, вовремя кастрированный и хорошо наученный любовным практикам при дворе персидского царя Дария, перенес свое умение на самого Македонского, а поскольку тот не сторонился этих с точки зрения тогдашней морали постыдных склонностей, их ночи были весьма упоительны и весьма унижали разъяренную жену Македонского Роксану. Почему-то ее муж предпочитал чаще не у ее ложа пребывать, а делить его с Багоасом. Выслала она своему сопернику огромную чашу отравленных сладостей, будто от Македонского подарок, а Багоас эту белыми нитками шитую хитрость живо разгадал, пса своего теми сладостями накормил, а когда тот издох, донес обо всем Александру Македонскому. Ну, тот убивать жену не стал, поскольку по-своему ее все же любил, взял только у своего слуги бич, поскольку своего не имел. Ни коня Буцефала, ни любимую собаку никогда в жизни не ударил, а жену тем бичом отпорол хорошенько и строго-настрого наказал до самой смерти позабыть эту привычку лишать жизни возлюбленных мужа. Ну, Роксана слово сдержала. До самой смерти Александра Македонского никого не отравила, а когда в возрасте 33 лет муж умер от глупой болезни — горячки и, стало быть, снял с нее данное слово, она живо призвала вторую жену Александра Македонского Статейру в Вавилон и приказала убить ее.

А персидский мальчик Багоас, красоты необыкновенной, из-за которого Роксана получила единственные в своей жизни и очень болезненные розги, и сам замышлял убийство. Хотел убить второго любовника Александра Македонского Гефастиона и все дни и ночи, свободные от любовных утех, продумывал, как его лучше жизни лишить: то ли отравить, то ли мечом голову отрубить, то ли в какую водицу спихнуть. Но пока он планы убийства вынашивал, Гефастион своей натуральной смертью от брюшного тифа умер к величайшей радости Багоаса и к величайшему горю Александра Македонского.

Да, дорогой читатель, что ни говори, а ревность — величайшая сила! И мир она в отличие от другой силы никогда не спасала и не спасет, а угробит — сколько угодно! Это деструктивная сила, губительная во всех отношениях, ибо рождает ненависть и месть — весьма низменные чувства, так отличные от учения Христа, который наставлял всех любить и жаловать. Но неймется мужикам и бабам — ревнуют, и все! И даже женщины, как нам кажется, пуще мужчин!

А уж о женской ревности мы порядком наслышаны. «Всякая ненависть может быть примирима, кроме женщины безобразной к красавице», — сказал неплохой историк с незвучной фамилией К. Биркин. О, история знает такие примеры. Вспомним хотя бы Марию Стюарт, шотландскую королеву, и английскую Елизавету I. Современники говорили так: «Если бы природа оделила Елизавету красотою Марии Стюарт, а последнюю некрасивой наружностью Елизаветы, она, конечно, не погибла бы на эшафоте». Но — первая была красавицей, вторая — уродиной и никак не желала ни в это поверить, ни с этим смириться. Во всем превозмочь и превзойти шотландскую красавицу стало идефикс Елизаветы. Та пишет стихи, и Елизавета садится корпеть над рифмами, та прекрасно играет на лютне и клавесине, Елизавета тоже принимается за музыку. У той любовник музыкант — урод уродом, Елизавета приобретает уродливых любовников. Когда Мельвиль, посланник шотландской королевы, представлялся Елизавете, она спросила его: «Скажите мне, кто лучше из обеих нас, я или ваша государыня?» Дипломат есть дипломат, даже в экстремальных ситуациях. По-соломоновски он ответил: «Моя государыня — первая красавица в Шотландии, точно так же, как ваше величество в Англии». Но чтобы хоть чем-то превзойти Марию Стюарт, Елизавета заметила, что Мария Стюарт чуть ниже ее ростом. «Никак нет, — возразил Мельвиль, — она несколько выше вас». — «О, в таком случае она уж слишком высока», — засмеялась довольная королева.

Возвратимся, однако, к нашей разочарованной в любовнике царице Елизавете Петровне. «С глаз долой, из сердца вон», — прокомментировала она неудачный роман с былым актером и выехала… в свет.

Выезды Елизаветы напоминали стихийные бедствия. Именно она ввела необыкновенную пышность выездов. Послушайте только, как придворный Нащокин описывает обыкновенный, без специальной пышности выезд своего отца, умножьте это раз в 15 — и получится выезд русской царицы в Москву.

«Отец мой жил барином. Собираясь куда-нибудь в дорогу, подымался он всем домом. Впереди на рослой испанской лошади ехал валторнист. За ним ехала одноколка отца моего, за одноколкою — двухместная карета, под козлами находилось место любимого шута. Вслед тянулись кареты, наполненные нами, нашими мадамами, учителями, няньками и проч. За ними ехала длинная решетчатая фура с дураками, арапами, карлами, всего 13 человек. Вслед за нею точно такая же фура с борзыми собаками. Потом следовал огромный ящик с рожковою музыкой, буфет на 16-ти лошадях, наконец, повозки с калмыцкими кибитками и разной мебелью, ибо мой отец останавливался всегда в поле. Посудите же, сколько при всем этом находилось народу, музыкантов, поваров, писарей и разной челяди»^[153].

Так ездили на пикники подданные Елизаветы Петровны. А она сама? Когда она выезжала, за ней ехала свита и 200–300 лошадей. А ее собственный возок запрягался двенадцатью лошадьми, и внутри — ну чем не «Мерседес»? — печка, карточные столы, шкафчик с едой. Лошади на больших станциях менялись, и весь путь из Петербурга в Москву они преодолевали галопом за 48 часов. Недаром от такой быстрой езды Екатерину так растрясло, что у ней случился выкидыш к немалому огорчению Елизаветы Петровны, которая дождаться внука не могла, а теперь надо было начинать эту болезненную процедуру зачатия ребенка от нелюбимого мужа заново! Каторга, да и только!

Когда Елизавета Петровна выезжала, Петербург пустел на девять десятых своих жителей. Синод, коллегия иностранных дел, военная коллегия, финансовое управление, придворная канцелярия, все служащие при дворе и конюшнях с 80 тысячами человек и с 19 тысячами лошадей должны были следовать за государыней.

Не была она, в отличие от Екатерины Великой, домоседкой. Ей больше всего нравилось пребывать в имениях своих любовников. Побудет она, скажем, пару часов в имении Разумовского в Горенках, где особенно любила гостить, к полудню, глядишь, ее в Вишенках у другого фаворита видят, к вечеру развлекается в имении третьего. Это она только в последний год своего царствования прожила безвыездно в Царском Селе и пешком ходила в приходскую церковь, а так все больше жила в окрестностях Петербурга — Гостилище, Мужинке, Славянке, Приморском дворе. Любила и Аничкин дворец, специально выстроенный и подаренный Разумовскому, который потом продаст его Екатерине II, а та подарит Потемкину, а тот умудрится этот подарок за большие деньги опять продать Екатерине.