И какие там поцелуи в «правый глазок» шлет для батюшки свекровь, когда он жену свою чуть ли не каждый день плеткой исполосовывал. Не выдержала бедняжка изуверств мужа и, забрав маленькую Анну, убежала в Россию, к матери в подмосковное Измайлово, а когда та умерла, в Петербург переехала, но к мужу больше не вернулась.

В Индии вдовы, безымянные и угнетаемые при жизни мужей, после их смерти обязаны были сжигать себя как негодных для дальнейшего существования. И вот ведь как, оказывается, можно «запудрить» мозги человеку, если самый мощный из его инстинктов — инстинкт самосохранения начисто отступает перед нравственной дрессировкой, созданной из условностей и обычаев. Индийские женщины без страха шли в огонь, считая, что выполняют свой долг. Прямо оторопь берет и кожа гусиными пупырышками покрывается, когда узнаешь историю восьмидесятитрехлетнего принца Маравы. После его смерти 47 его жен, молодых красавиц, в костер добровольно бросились, считая это достойным подвигом людей высоких каст. С криками: «Я сжигаю себя, ибо только женщины низших каст не делают этого», — они кидались в пламя костра.

В африканском племени вити женщин-вдов обязывали душить себя. А если кто колебался, то сыновья нежно умоляли их сделать это, если женщина все же добровольно под удавку не шла, упиралась, то задушить мать должны были ее дети.

И душили, и умерщвляли, прямо как животных. А в Новой Зеландии отец или брат, выдавая замуж дочь или сестру, еще и приговаривал: «Если ты останешься недоволен ею, продай ее, убей или съешь». Можете себе представить нравы людоедские! Поедать собственную жену, как какую-то там курицу. Англичанин Годар, желая излечиться от черной меланхолии, которая, как известно, одолевает людей богатых, жизнью и успехами изнеженных, оказался в австралийском племени. Наивный путешественник думал, что природа и суровый образ жизни племен излечат его, возвратят аппетит и бодрое настроение. Но буквально на следующий день он в ужасе должен был покинуть это племя, не только не излечившись от меланхолии, но еще и насмерть испугавшись: на одной из ночевок друг-австралиец открыл свой мешок и ласково предложил путешественнику отведать дорогое лакомство — кусок женской груди.

Но в России жен не ели и даже не очень-то и умерщвляли. И цариц наших русских не очень жизни лишали. Так, разве только Иван Грозный иной раз побалуется немножко, какую там и придушит или еще как прикончит в гневе, ненароком, ничего страшного, выбор у него большой был — восемь штук жен! Тогда мода была такая — неугодных цариц или в монастырь спихивать, или приканчивать. С Запада, наверное, она, эта мода, пошла. Помните, как Генрих VIII так разохотился своих жен уничтожать, что и остановиться уже не мог. Чуть какая не угодит ему или измена ему померещится, он ее под топор. Раз только религиозные его чувствования верх над любовными взяли. Когда шестая его жена, Катерина Парр, нахально стала склонять дряхлого царя протестантство принять, то, несмотря на любовный пыл, Генрих порешил и ее, уже третью жену, обезглавить. Инквизиторы уже в прихожей дожидались. Но Катерина, очень умная женщина, хитро выкрутилась, заявив Генриху, что самая истая на свете религия — это католическая, и она благодарит царя-батюшку, то бишь мужа-короля, за ум и наставление на путь истинный. Тем и голову себе спасла.

Мы, конечно, завидовать не можем всем этим бедным королевским женам. Да, пожалуй, и русским царицам тоже. Незавидная и у них всех доля. Всю жизнь их будут малейшей самостоятельности лишать. В своем тереме она, конечно, хозяйка полная, дворовыми девками распоряжается по своему усмотрению, но вот даже в своем алькове — сторона подчиненная. И никакого голоса не имеет. Уже в первую брачную ночь ей предписано подчиненное положение соблюдать и не очень-то с собственной инициативой выступать.

Вот свахи, дружки и прочие гости торжественно ведут молодых в брачную постель. Мягкая она будет и у простых боярынь, а у цариц особенно, и по технологии ее сооружения не так проста, как в других странах. Там ведь по преимуществу без этих сложных обрядовых процедур, а вполне спартанскими обычаями довольствовались. Вот, значит, как, дорогой читатель, другие народы спали. Англичанки, давно отказавшись от нездоровых перин, заменили их матрацами. И, наверное, потому, что на таком ложе, не как на перине русской, — не больно понежишься, были они все худые, как сельди. Также сознательно твердыми сделали свои постели французы, а немецкие почему-то были так коротки, что русские не могли на них спать. В Норвегии кровати, как стыдливые барышни, прячутся в нишах. В Южной и Центральной Америке спят в сплетенных гамаках. Японцы предпочитают циновки с такими твердыми плоскими валиками, что, наверное, у них на голове шишки от такой подушки появляются, а нашему брату смотреть тошно. Китайцы спят на низеньких диванах, что-то вроде топчанов. Но лучше и здоровее спят негры, не очень цивилизованные, конечно: на голой земле. А у русских постель, даже у бедных крестьян, — трон. Вы посмотрите, сколько там перин, пуховых подушек, разных простыней с кружевными узорами! Сразу видно: постель в России — эпицентр семейной жизни! А давайте-ка послушаем, дорогой читатель, как готовят постель русской царице эпохи «Домостроя»: «На широкой скамье настилают снопы. И полагалось им быть в количестве 27 штук. На эти снопы кладется толстый ковер, а на него перины в количестве не меньше семи штук у царей и людей богатых, а для простого люда и двух достаточно».

Но перины совсем не такие, значительно похудевшие с петровских времен, на которых наша актриса Гундарева в «Сладкой женщине» в саду разнеживалась, а широченные и толстенные! На перины в изголовье клались две огромные подушки в шелковых наволоках. И покрывалось все это роскошной шелковой простынею, а в ноги клали теплое одеяло соболье или кунье, с оторочкою из богатой материи. Вокруг постели навешивались тафтовые занавески. Над постелью помещались образа и крест, а возле самой постели ставили открытые бочки с пшеницею, рожью, овсом и ячменем, это, по приметам, изобилие в дом приносило.

Пологи над кроватями были обязательным атрибутом постели и у царей, и у королей западных. Только там процедура уложения монарха в постель небывалым церемониалом обрастала. Стоят, скажем, перед голеньким, худеньким, ежившимся от холода королем Людовиком XIV восемь придворных и передают в зависимости от чина (чем он выше, тем ближе к королю) с должным благоговением королевскую ночную сорочку. Пока он в нее облачится, простудиться может. Это было не важно. Важно — соблюдение церемониала. И только продрогший король в широкую постель с роскошным балдахином уляжется, как ему тут же надо соскакивать и переходить в другую спальню, для спанья, ибо первая для церемониала была. И только проскользнув в свою интимную вторую спальню, король мог заснуть. Утром начинай все сначала: снова проскальзывай в первую роскошную спальню и дожидайся своей очереди получения королевской одежды из рук придворных. Вот ведь какая неволя королю!

Но вернемся к нашей, русской процедуре укладывания новобрачных в постель. Наконец-то они одни в своей спальне. Теперь отдохнуть и поесть наконец-то можно, ибо новобрачных с утра ничем не кормили, а за пиршественным столом им кусочка хлеба нельзя в рот взять было: раз ты новобрачный, ходи до вечера голодный. И из-под подушки молодой супруг достает вожделенную жареную курицу.

Беда с этой курицей. Помните, как Алексей Толстой описывал в своем романе свадьбу царя Петра. Выгнав всех дружков и свах из своей спальни, Петр I, злой и голодный, протягивает Евдокии Лопухиной кусок жареной курицы. А она от голода и страха плачет. Конечно, варварский обычай. Все вокруг за свадебным столом «мед и пиво пьют» и разными «заедками» закусывают, а молодоженов на голодный желудок целоваться заставляют. А живот пучит с голоду, потому как венчание в церкви — процедура долгая и муторная, но следовали ей неукоснительно.

Сначала, пока невесту к венцу одевали, девки свадебную песню пели: