Русский царь Федор Иоаннович каждодневное вечернее время до ужина проводил вместе с царицею в увеселениях, на которых карлики и шуты мужского и женского пола кувыркались перед ним, пели песни, дрались, и это была его самая любимая забава.

Карлики и карлицы ходили в специальных одеяниях, в которых преобладали зеленые, желтые и лазоревые цвета. Носили они красные или желтые сапоги, куртки, епанчи и немецкие кафтаны, а вместо шапок ермолки. Их каждодневной работой было ухаживание за царскими попугаями.

Еще одна важная обязанность карлика, о которой мы уже вам раньше немножко рассказывали: быть живой начинкой пирога. Но пока такие карлики из начинки вылезут и грациозно на столе начнут менуэт танцевать, какие муки они должны были испытать! Сидит такой карл в своем вкусном плену, а у самого поджилки от страха трясутся. Вот как описывает свое заточение в пироге карл Генриэтты-Марии: «Мне было не до смеха, когда я очутился в пироге, хоть и столь огромном, что я мог растянуться в нем во всю длину. Меня окружали, словно в гробнице, стены из жесткой корки, а надо мной разместилась огромная лепешка из крема — это был настоящий саркофаг. Сидя в своем темном убежище, я боялся, что какой-нибудь неловкий слуга может уронить меня или что проголодавшийся гость, не дожидаясь моего воскрешения, проткнет меня ножом. А тут еще пришел герцог Бекингем и сказал, что он любит горячий пирог и велел на пять минут посадить в печь. Повар отказался»^[107]. А если бы не отказался?

Но нам кажется, дорогой читатель, что не совсем нормальное, а что-то даже патологическое есть в настойчивом желании монарших особ женить своих шутов ли, карлов ли друг с другом и с нетерпением ждать от них потомства. Екатерина Медичи, эта властолюбивая леди Макбет французского двора, отравившая не одного человека из-за каких-то там политических интриг, всю жизнь была занята странным экспериментом: женила карлов на карлицах и с нетерпением ожидала от них рождения детей. Ни разу ей это не удалось, несмотря на то, что она в своей «колдовской кухне» (а была она великолепным химиком) вместе с придворным отравителем Рене чудотворные микстуры «сочиняла».

Малюсенькие карлики охотно друг с другом ложе делили, но на свет потомства не производили.

«Что это за шутки такие? — вскричала в гневе Екатерина Медичи. — Не хотите размножаться в цивилизованных кроватях, плодитесь, как звери», — и приказала вырыть глубокий ров вокруг своего дворца и бросить туда всех своих тридцать карлов обоего пола. И они там на глазах всех придворных охотно совокуплялись, но потомство на свет не производили, бесстыдники! «Бесплодная это затея!» Так и сказала Екатерина Медичи старшей своей дочери Елизавете, женившей карлицу Долорес на карле Иогане.

Но как помощники в любовной игре они вполне годились. Кто передавал влюбленным записки? Конечно же, карлы. И такой вот изящный, хорошенький, как херувимчик, карл из Польши, Полякрон, все время бегал из дворца во дворец, нося тайные записочки герцога Генриха де Гиза королеве Марго и обратно, пока мать Екатерина Медичи эту постыдную для французского трона практику своей дочери не прекратила, откусив в ярости кусочек ее попки и заставив сына, короля Карла IX, отлупить сестру кнутом.

Придворные дамы тоже не оставляли карликов своим вниманием. Безымянный карл жалуется на свою судьбу: «И вот они, эти придворные дамы, всю ночь друг с дружкой соревновались, как бы меня в разврат окунуть, а я ни одной удовлетворить не смог, хотя и старался очень. А потом, во все более гнусные ласки углубляясь, довел их до состояния довольства, а они пуще прежнего в меня вцепились и ласкать яростно начали, но я срамотное поражение потерпел»^[108].

Эти миленькие карлики просто необходимы были во всяком приличном аристократическом обществе. Они наравне с попугаями, собачками, маврами свою лепту в эротические наслаждения вносили. В Риме их заставляли, как гладиаторов, голыми друг с другом бороться. Дамы носили их на руках и под своими юбками, клали в свою постель и давали пососать грудь. Одна красавица так приохотилась и полюбила это занятие, что, не стесняясь многочисленной публики, даже на балах расстегивала свой корсаж и прикладывала карлика к своей груди. А когда Генрих IV вознамерился провести первую брачную ночь со второй женой Марией Медичи, что он обнаружил у нее под юбкой? Карлицу, конечно.

Тихая и скромная жена Людовика XIV (вот у кого жена была не под стать мужу) Мария Тереза, всю жизнь несшая на своих плечах и в сердце эту печать «политического супружества», изнывая в чужом для нее краю и терзаясь равнодушием мужа, в которого была, как кошка, безнадежно влюблена, пустилась времяпрепровождения ради, между вечным плачем, молитвами и поеданием немыслимого количества шоколада, в рискованную крайность: скрещивания маленьких карликов и обезьянок — и наблюдала процесс копуляции. Ну, обезьянки с грехом пополам каких-то там хилых детенышей время от времени на свет производили, карлы — ни в какую! А славно было бы Марии Терезе, умишком не отличавшейся, войти в историю раз уж не великой королевой, то хотя бы «великим мичуринцем»! Вот, дескать, смотри, мир, у вас там за столетия будут всего-то помидоры на картошке расти, а у меня выведена новая порода человечков — маленьких карлов!

Мария Тереза Австрийская, которая родила 16 детей (среди них была и гильотинированная дочь Мария Антуанетта), и которую называла свекровью половина Европы, всегда находила время для своего увлечения — разведения карликов. И когда некая дама Анна Хулицкая посетила ее двор в обществе маленького, 70 сантиметров роста, карлика Жужу, восторгу Марии Терезы не было предела. Она взяла карлика на руки, посадила к себе на колени и засыпала его поцелуями, спрашивая, что он считает в Вене особенным. «Я видел много удивительных вещей, — отвечал карлик. — Но самое удивительное — это то, что я, маленький человечек, сижу на коленях большой и великой государыни»^[109]. Но нам кажется, что самое удивительное у этого карла было то, что в 30 лет он вдруг женился на совершенно нормальной женщине, которая родила ему двух нормальных дочерей и гордо носила мужа, не позволяя ему ступить на землю, публично на руках, доказывая всем, что он на «целую голову выше ее».

Но, возвращаясь к нашим шутам, напомним: от шута требовалось многое. И прав был Ю. Липе, который сказал: «Шуты, могли казаться дураками, но тем не менее они должны были обладать мудростью богов».

При царствовании Анны Иоанновны роль шута опустилась до скоморошества. И это тем печальнее, что много шутов у нее было аристократического происхождения, люди образованные, возведенные в свою шутовскую должность по причине какой-нибудь провинности. Так, М. В. Волконский был произведен в шуты с приказом ухаживать за левреткой Анны Иоанновны, граф Апраксин разжалован в шуты за то, что принял католичество. Это был самый высокооплачиваемый шут, но и самый «битый». Анна Иоанновна не церемонилась с телесным наказанием своих шутов. Когда, больной лихорадкой, он отказался кривляться и тузить других, то она его так отделала розгами, что он два дня мог спать только на животе.

Жалкая и унизительная картина дурачеств высшей аристократической знати в роли шутов нисколько не коробила Анну Иоанновну, наоборот, она с удовольствием смотрела и развлекалась, как пятидесятидвухлетний паж Михаил Голицын нещадно дерется с графом Апраксиным в компании со скоморохом князем Волконским и генерал-поручиком Салтыковым, в полосатых кафтанах и дурацких колпаках, напоминающих современных цирковых клоунов. Всем нравилось, что шуты вытворяли. А они устроили элементарную драку. Сначала притворялись ссорящимися, приступали к брани, и чем отборнее и грязнее была эта брань, тем сильнее веселилась царица. Потом начинали кусаться, щипали друг друга до крови и синяков, царапались и таскали за волосы. Придворные во главе с царицей хохотали вовсю. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», — образованные аристократы вынуждены были угождать низменным вкусам Анны Иоанновны. И если «угождение» было хорошее, порядочное богатство мог накопить шут при дворе. Так, главный шут Анны Иоанновны Педрилло, итальянец по происхождению, увез на родину гонорар за свои кривлянья в виде постоянной ренты, обеспечивающей его и семейство достатком на всю оставшуюся жизнь. Так же щедро был награжден шут Балакирев, которого особенно часто порола царица. Розги, погулявшие по его спине, очень даже ему окупились.