Впрочем, оговоримся: мы отнюдь не уверены, что императрица какую-то особую страстность к своим собачкам проявляла. Она, как женщина добрая и отзывчивая, животных любила, терпеть не могла жестокости и в слезах убегала, когда ее никудышный муженек Петр III с исключительным садизмом мучил собак, называя это дрессировкой. И мы без слез не можем читать воспоминания Екатерины II, в которых она, тоже со слезами на глазах, описывает способ дрессировки собак своим мужем: «Великий князь с необыкновенным терпением дрессировал нескольких собак, наказывая их ударом бича, издавая при этом охотничьи выкрики. Однажды я услышала страшный, протяжный собачий вой. Моя спальня, где я сейчас сидела, находилась рядом с комнатой, в которой совершалась дрессировка собак. Я открыла дверь и увидела великого князя, который, подняв за ошейник одну из собак, приказал Калмыку держать ее за хвост, толстой рукояткой своего бича изо всей силы бил бедное существо. Я стала просить, чтобы он сжалился над несчастной собачкой, но он, как бы назло, начал бить еще сильнее»^[21].

Собак любил и сын Екатерины Великой Павел. У него всегда в ногах лежал его любимый шпиц. А вообще-то надо сказать, что он на чистокровность породы своих собак мало внимания обращал. У него любая понравившаяся ему дворняжка могла быстро карьеру сделать и первенство среди «чистокровных» занять. Это мы говорим современным псевдособачникам, для которых «чистая кровь» — это все. Хоть и не родись вовсе бедной дворняге, пусть она и умница-разумница, не хуже Каштанки, и ласковая и красивая, но наши «новые русские» на нее и не посмотрят — им заморскую экзотику подавай: то величиною с дамский кулачок, то со среднего теленка. Павел собак любил за их характер, за их суть, а не за экзотическую породу.

В те времена собачек не только любили, их просто боготворили. Ими одаривали в знак особого расположения, ими гордились; Генрих III принимал иностранных послов, держа на руках и поминутно целуя маленькую черную собачку, которую получил в подарок от Марии Стюарт.

Прямо неземной любовью одаривала английская королева Виктория своих собачек. Будучи в гостях в Париже у Наполеона III, осыпаемая там королевскими почестями, вздыхала: «Прямо как в раю, вот только моей собачки не хватает». Ну, Наполеон III, за державу опасаясь, как бы мрачное расположение духа английской королевы на переговоры не повлияло, живо снарядил курьеров, и те через три дня, запыхавшиеся, положили на колени королевы ее любимицу, доставленную прямо из английского Виндзора.

А когда умер ее любимый муж Альберт, с которым она при жизни, как собака, «лаялась» вечно, то она замкнулась в комнатах Виндзорского дворца со своими собачками, людей не желая видеть, и они ей огромным утешением служили в тяжелую минуту. Катерина Медичи не расставалась со своей борзой, подаренной ей зятем Генрихом IV, что не мешало ей вечно его убийства планировать.

Людовик XIV своим любовницам, кроме дворцов и драгоценностей, дарил собачек. На прощание с первой своей «любовью» Марией Манчини он подарил ей собачку. И такую же собачку бросал на колени другой своей любовнице Лавальер, к которой уже охладел, говоря: «Это общество вас должно устроить», — и направляясь в апартаменты к третьей — Монтеспан. Борзые Карла IX имели комнаты, обитые персидскими коврами, а сидели на атласных подушках. Этот французский король самолично кормил своих песиков, оставляя на это время даже самые неотложные дела, говоря: «Собаки не люди, ждать не могут». Любовь к собачкам у Фридриха Великого достигла такой степени, что он в старости как бы идентифицировался с ними: спал с ними в своей постели в меховых сапогах и рубахе, не мылся, не переменял белья. А какие душещипательные и даже страшные истории были связаны с четвероногими любимцами, жившими при монарших дворах! Собачки даже жизни монархам спасали. Вот перед нами королева Изабелла Баварская, ревнивая жена французского короля Карла VI — Безумного, решив избавиться от его любовницы, посылает к ней в апартаменты голодную тигрицу Империю. И ждет за дверьми, когда же голодный тигр загрызет ненавистную фаворитку сумасшедшего короля. А в схватку с тигрицей вступила собака Майор и вышла из нее, хотя и полумертвая, с оторванными ушами, победительницей.

Собачка Генриха IV вцепилась в хозяина и не хотела выпускать его из дворца в памятную Варфоломеевскую ночь, когда было убито двадцать тысяч гугенотов. Собачки сопровождали своих венценосных хозяев до самого конца. Вот уже и обезглавили Марию Стюарт, уже лежит на эшафоте ее труп, как вдруг…

Впрочем, дадим слово замечательному писателю Стефану Цвейгу: «Бледная, как мел, уже безразличная к земной суете, голова поглядывала вытаращенными глазами. Еще четверть часа дрожали в конвульсии уста, которые с нечеловеческой силой еще недавно давили в себе страх, свойственный каждому существу. Уже среди глухого молчания собираются молодцы уносить мрачный труп, как вдруг что-то начинает шевелиться под юбками. Это оказывается маленькая собачка, которая прижалась к телу, а сейчас освободилась и, мокрая от крови, лает и скалит зубы, не хочет отходить от трупа. Отрывают ее силой, тогда она, взбешенная, бросается на этих огромных черных бестий, которые обрызгали ее кровью любимой хозяйки»^[22].

И вспомним, дорогой читатель, как во время сбрасывания на грузовик трупов расстрелянных членов семьи последнего русского царя Николая II вылезла из муфточки одной из его дочерей маленькая собачка. Собачка и монаршая особа как бы становились единым целым в историческом хаосе. И кроме разве Петра III да дона Карлоса, недоразвитого сына Филиппа II, короли и цари животных любили и над ними не глумились. Ну, может, за исключением еще Ивана Грозного, который хотел на куски изрубить присланного ему в подарок индийского слона за то, что тот не захотел стать перед ним на колени.

А Екатерина Великая всех животных жалела, собственноручно из своего окошка не только белку орешками кормила, но и ворон разных и сорок паршивых.

К птицам у нее внимание было особое. Приказала выстроить в Царском Селе два корпуса для содержания разного рода птиц. Попугаи, соловьи, канарейки, щеглы и перепела стали неизменной принадлежностью каждого двора. На прудах для увеселения публики приказала птиц разводить и ухаживать за ними. Ее подданные с нее пример брали. Многочисленные гости, навещая ее фаворита Потемкина, изумлялись при виде его зимнего сада, в котором соловьи чувствовали себя так свободно, что не только пели, но сооружали гнезда и выводили птенцов.

А один из ее придворных додумался до того, что научил своего попугая приветствовать царицу, и хроникеры сделали такую вот запись: «У графских ворот в окне сторожевого домика висела клетка с говорящим попугаем, который выкрикивал: „Матушке царице виват“».

И какой-то необъяснимой взаимностью отвечали царице животные. Натуру, что ли, ее добрую чувствовали: со всех концов дворца к ней приползали разные бедолаги-собаки и ложились у ее ног. Зверушка, которая ни в какие руки не давалась, смиренно стояла перед Екатериной. Придворные это объясняли тем, что какое-то волшебное очарование исходит от царицы, а животные это чувствуют.

А вот Анна Иоанновна зверушек из окон не кормила, она в них из окон стреляла. Схватит всегда наготове заряженное ружьецо, подойдет к форточке — и бах, бах, в убегающего зайца или ворону какую пальнет, специально для этой цели разводимых, и настроение ее мигом улучшается.

Но, дорогой читатель, если ты думаешь, что невинные пташки только для того и созданы, чтобы летать и чтобы царицы и другие какие люди их зернышками кормили или убивали, то ты глубоко ошибаешься. Натура человеческая так подла и никчемна и так сексуальной несовершенной патологией извращена, что даже из невинного пернатого создания может объект удовлетворения своей похоти сотворить. И самое страшное для человечества, что отнюдь не единичные эти явления. Ученые-сексопатологи утверждают, что, хотя и омерзительна общепринятому пониманию такая практика, это объяснимо, потому что есть в истории подобные примеры. У персов существует поверье, что сожительство с любым животным, не исключая пташек, излечивает от венерических болезней. Скорее всего, это не предрассудки, а порочная практика человека. Существуют на земле такие несчастные, которые со своей страстью ничего поделать не могут, и, как сказал Паоло Мантечацца, «их способность к наслаждению не знает утомления, изобретательность же неистощима»^[23].