К концу моей службы эти отношения и вовсе приобрели патриархальную похожесть на общение барина с мужиками, Я, впрочем, не барствовал, да ведь и они передо мной не лебезили, но что-то такое отеческое и полностью русское чувствовалось в этом простом и прямом стиле управления. Подозреваю, что и настоящие мужики перед барином не пресмыкались, а держались с гордым достоинством работника; угождали же и низкопоклонствовали перед помещиком только его дворовые люди. Ко мне приходили с огорчением, с "накипевшим", я быстро решал проблему, или объявлял срок, в который смогу её решить, или, иногда, признавался, что сделать ничего не могу, меня благодарили; в иное время здоровались приветливо, даже, пожалуй, сердечно. Повара заботились о том, чтобы я никогда не остался голодным; бухгалтеры показывали мне на экранах компьютеров котиков и прочих милых зверушек; рабочий по комплексному обслуживанию здания предлагал бесплатно починить брелок; старшая медсестра, которую я пару раз оставлял исполняющей обязанности директора (не удивляйтесь, это был немолодой и опытнейший человек), покрывала мои отлучки перед начальством.

Совсем иначе, по крайней мере, вначале, выстраивались мои отношения с педагогами, то есть с работниками, наиболее близкими мне и в силу моего образования, и по единственной до директорства мной испробованной профессии. Почти любой педагог есть человек, высоко ценящий свой ум, свои знания и свою интеллигентность (да и как ему иначе трудиться?), но учитель государственной школы часто унижен большим объёмом работы, не самой большой зарплатой и -- более всего -- равнодушным либо пристально-подозрительным отношением к его труду родителей и всего общества. Всё это не способствует простой жизни и добродетельной безоблачности ума, раздражение выплёскивается на коллег, иногда -- на учеников, а уж если под руку подворачивается директор, немудрено, что порой и он может стать громоотводом раздражения. Одна, к примеру, не получила премию вследствие ошибки бухгалтера (а и не было никакой ошибки: не было в этом квартале достаточно средств в "надтарифном фонде", и решили её не премировать); другая не сумела отправить ребёнка на олимпиаду; третья полгода готовила к конкурсу талантливого ученика, но перед конкурсом, как на грех, заболела, и вот уже в грамоте упомянута другая коллега, к победе школьника непричастная, которую первая, вдобавок, терпеть не может -- а кто во всём этом виноват, спрашивается?

Педагоги старшего возраста осознавали отчётливо, что директор в любом случае остаётся именно начальником. Прекрасно помню, как во время одной планёрки молодая учительница заговорила о чём-то постороннем со своей подругой, а один из пожилых педагогов немедленно и гневно шикнула на неё: "Вы с ума сошли! Разговаривать, когда говорит директор?!" Но и те как будто поглядывали на меня без должного уважения, видели во мне назначенца, постороннего "их дружному коллективу" (ни в малейшей мере не дружному, и даже не знаю, нужно ли было писать про эту очевидность), временщика, который через пару лет сменится (проявит себя хорошо -- уйдёт на повышение; оскандалится -- снимут с должности, но в их маленькой школе он, в любом случае, не задержится); который, вдобавок, ни дня своей жизни не отработал в школе, а преподавал в "стерильных" (то есть в их уме, конечно, стерильных) условиях университета, не нюхал настоящего пороху, оттого их проблем не понимает, их чаяний не ведает и по справедливости ничего решить не может.

Молодые педагоги вначале и вовсе заходили ко мне в кабинет без стука. Пожалуй, я сам был виноват в этом: я сам на первом педсовете призвал к полной открытости и сам всем сотрудникам сообщил номер своего мобильного телефона. Но вот уже кое-кто рискнул меня называть на "ты": правда, ещё это было "ты, Владимир Николаевич", не "ты, Володя", но ведь от первого и до второго недалеко, правда? Пожалуй, думали они, что их пол, их возраст (все эти девицы, верней, молодые женщины были моложе меня, многие работали первый год после вуза), а также моя неженатость им давали право на эту "доверительность". Полгода я сносил такое положение, но после одной особенно неудачной фразы одной особенно разбитной учительницы начальных классов, работающей только второй год, выпускницы педагогического колледжа, резко её оборвал:

-- Анна Семёновна, я Вам родственник, чтобы мне "тыкать"? Вы вообще кто? -- я постепенно распалялся; верней, не так уж постепенно, а быстро вскипел и сам быстро перепрыгнул уже на подлинную грубость, чего раньше со мной не бывало: -- Закончила педколледж и считаешь, что педагог? Ходишь тут, жопой вертишь, глазами стреляешь и считаешь, что педагог?! Вырез себе сделала, что скоро всё молочное хозяйство вывалится -- это педагог, по-твоему?! Про воспитание как составляющую педпроцесса слышала, нет? Кого воспитываешь-то: юных бл...й и побл.дков? И ты мне, кандидату наук, директору образовательного учреждения, "тыкаешь", и считаешь, что буду терпеть за твоё молочное хозяйство?! Так, знаешь что, Анна Семёновна? Пошла вон отсюда! В бухгалтерию зайдёшь после уроков и приказ на свой выговор подпишешь, что ознакомлена. Ещё раз мне "ты" скажешь -- квартальной премии лишу. И завтра, будь любезна, на работу приходи в приличном виде.

Этот мой "окорот" стал очень быстро известен по всей школе. Аня после того, как я её отчитал, бросилась в бухгалтерию, чтобы выплакаться второму бухгалтеру, с которой дружила. Я-то ей как мужчина, пожалуй, нравился, и искренне она не понимала, за что ей, бедной, так досталось. Да и не дружи она с бухгалтером, все равно бы не миновала ознакомления с приказом под роспись и, следовательно, бухгалтерии, в которой, кроме двух бухгалтеров, сидел ещё и мой секретарь ("делопроизводитель" было гордым названием его должности). В женском коллективе новости распространяются моментально. К концу рабочего дня ко мне в кабинет вошла Ирина Дмитриевна, заведующая учебной частью, невысокая пухловатая женщина в круглых очках, очень умная тётка.

-- Молодец, Владимир Николаевич! -- сказала она с чувством. -- Молодец! Давно надо было пресечь! Мы все с неудовольствием на это панибратство глядели! Особенно педагоги в возрасте, Людмила Ивановна, например: "Ты" -- и директору, ведь в голове не умещается. Это Вам к ним на "ты" позволительно, а не наоборот. Они с этого дня язычок прикусят. То есть если бы Вы ещё... Вы позволите, я откровенно, по-женски? Если бы Вы ещё спали с ними, можно было бы понять, а так, ни за что ни про что, за здорово живёшь, терпеть это хамство -- кому оно нужно?

-- Ирина Дмитриевна, у меня и в мыслях не было с ними спать! -- поразился я этому неожиданному, в самом деле, ходу педагогических размышлений.

-- Если бы и было, то это Ваше личное дело, как Вы понимаете, -- парировала завуч. -- И сомнения, знаете, имелись у педколлектива... Но теперь мы верим, что не было! Даже в мыслях! И то: разве она Вам ровня?

VI

Я уже упоминал о том, что первый год моего директорства оказался не таким уж тяжёлым. Конечно, всё познаётся в сравнении: я работал по семь часов каждый будний день (а согласно должностным инструкциям все восемь должен был ежедневно трудиться), и, помнится, "отмотав" первую неделю, поразился: неужели я выдержал? И так теперь всегда будет? Потом, разумеется, втянулся. Весь первый год я больше присматривался к тому, как действует весь сложный школьный механизм, и методом проб и ошибок нащупывал границы того, что я должен, а также того, что мне позволено. Я не принимал серьёзных решений, а текущие решения принимались почти сами. Сотрудники приходили ко мне и просили сделать то, что делалось каждый год, что было в русле привычной жизни. Для того чтобы исполнить ожидаемое, мне и нужно было всего-то написать приказ и ознакомить с ним под роспись ответственных лиц, даже со вторым не возникало особых сложностей, так как поручения оказывались для сотрудников ожидаемыми, каждогодними. Да, без ропота иной раз не обходилось, но с открытым неповиновением я за первый год не встретился ни разу. А уж первое -- само написание приказа -- и вовсе было простым делом. Все образцы приказов содержались в книге приказов за прошлый год, впрочем, от этой книги я уже отошёл и больше использовал заготовки, которые находил в Сети, а то и сам сочинял: прошлые приказы, составленные делопроизводителем, виделись мне достаточно безграмотными, и с юридической точки зрения, и с точки зрения норм русского языка.