Потерпев полную неудачу под Вислой, кайзеровские войска поспешно откатились назад. А русские армии стремительно их преследовали и быстро продвигались на юго-запад. Уже готовилась осада крепости Кракова.

Фронт все более удалялся от Брест-Литовска. Многие тыловые офицеры полагали, что уже «отвоевались»: ведь война не может продолжаться более трех-четырех месяцев, — рассуждали они. Война требует предельного напряжения сил и ресурсов государства, оно не в состоянии выдержать затяжных военных действий. Три месяца к тому времени уже прошло, значит, осталось воевать совсем недолго.

Но эти «горе-теоретики» жестоко просчитались.

Карбышев и его сослуживцы думали и действовали иначе. В октябре они закончили полностью фортификационную подготовку Брест-Литовской крепости к обороне.

Для ее обозрения сверху, по настоянию Дмитрия Михайловича, был специально снаряжен в полет управляемый дирижабль. Он облетел весь пояс фортов. Наблюдатели остались очень довольны. Строители выполнили все, что требовалось по чертежам. Но чертежи были разными, не существовало единого проекта, и разнохарактерность укреплений, даже по внешней форме, была очевидна. И только на VII форте, который строился под руководством Карбышева, возвышались массивные фортификационные сооружения, напоминавшие Ляоянские укрепления, хорошо известные Дмитрию Михайловичу по русско-японской войне.

Сделав свое дело, Карбышев в ноябре 1914 года по личной просьбе был направлен в действующую армию. По времени это совпало с новым натиском войск противника и отступлением наших армий. Об осаде Кракова никто уже не толковал. Встревоженное командование торопилось возвести укрепления в тылу. Военные «знатоки», уверявшие раньше, что можно обойтись без фортификации, окончательно сконфузились.

По примеру Карбышева и другие инженеры Брест-Литовской крепости отправились в действующую армию.

Что же толкнуло самого Дмитрия Михайловича на встречу опасности из тыловой, надежной крепости в пекло кровопролитных боев?

Владимир Максимович Догадин отвечает на этот вопрос так: «Прежде всего надо вспомнить, что по рождению он казак Сибирского войска, а мне особенно понятно влияние казачьего происхождения, потому что я тоже вышел из казаков, но только из Астраханского войска. В казачестве каждый без исключения мальчик предназначается для службы, уже с самой колыбели наряжается в казачью форму и насыщается атмосферой рассказов о воинской славе и героизме.

Затем идет воспитание в течение семи лет подряд в кадетском корпусе, имеющем основной целью выковать человека, наделенного всеми высокими качествами воина.

Наконец, пребывание Карбышева в инженерном училище, его участие в русско-японской войне и после нее годы учения в академии, которая с давних пор является рассадником доблестных командиров, выдающихся военных деятелей и героев…».

В чем-то, конечно, прав Догадин, но не во всем.

Б. Няйко, будучи еще студентом МГУ, обнаружил фотографию Дмитрия Михайловича и обратил внимание на сделанную его рукой дарственную надпись: «На память Сергею. Д. Карбышев. 22.XI.14 г. VII форт».

Кому же была подарена эта карточка? В результате кропотливого поиска студент выяснил: осенью 1914 года с Румынского фронта прибыл по делам в Брест-Литовск руководитель военно-ветеринарной службы Сергей Васильевич Ваганов. Он провел там несколько дней, остановившись у инженера VII форта.

Почему он предпочел быть гостем именно Карбышева, а не начальника крепости генерала Лидерса или начальника штаба генерала Вейля, пока остается тайной. Открылось другое — личность самого Ваганова. Он, оказывается, был членом одного из подпольных революционных кружков на Украине. Был арестован властями как «вольнодумец», долго находился в опале. Очевидно, он нашел в Дмитрии Михайловиче единомышленника.

«Сергей Васильевич Ваганов и Дмитрий Михайлович Карбышев видели несправедливость русского царизма, переживали как личную трагедию расправу над участниками революции 1905 года, прекрасно понимали антинародную сущность мировой войны. Они верили, что час возмездия настанет», — такой вывод сделал Няйко.

…Москва. Земледельческий переулок. Дом № 10. Здесь Няйко встретился с женой покойного приятеля Карбышева С. П. Пешкова — Ниной Иосифовной. Ей минул уже 85-й год, но память бережно сохранила дорогие для нее воспоминания.

— С Дмитрием Михайловичем Карбышевым я познакомилась в 1911 году, когда моего мужа — военного инженера — командировали в Брест-Литовск главным контролером над ходом строительства оборонительных сооружений.

Дмитрий Михайлович, тогда инженер-капитан, по счастливому стечению обстоятельств оказался нашим добрым соседом. Общее дело крепко связало с ним моего мужа. Близость по службе скоро переросла в настоящую дружбу. Несомненно, они были людьми одинаковых взглядов и нравственных устоев.

Мы жили в одном доме. Наши квартиры находились бок о бок. Естественно, часто встречались, вместе проводили вечера.

Дмитрий Михайлович тогда еще не имел семьи и в свободное время забегал к нам, чтобы немного поиграть с моей дочуркой Танюшей… Он очень любил детей, и дети любили его.

Среди своих сослуживцев он выделялся скромностью, кристальной честностью. Муж ставил его в пример другим офицерам крепости, его отчеты о сделанном незачем было контролировать.

Наступил 1914-й год. Год тяжелых раздумий, тревог и острых переживаний. Нахлынула казавшаяся мне неотвратимым стихийным бедствием первая мировая война. Дмитрий Михайлович Карбышев без промедления потребовал от своего начальства направить его на фронт, в действующую армию. А Сергей Павлович был оставлен в Бресте для срочного сбора документации и пересылки ее в Питер. Меня и нашу Танюшку решено было эвакуировать в Москву.

Хорошо запечатлелось утро расставания с Дмитрием Михайловичем. Он зашел к нам одетый по-фронтовому, отдал честь и, стараясь скрыть печаль, подхватил Танюшу и закружился с ней. Раздался в унисон его и ее раскатистый смех. Потом трижды каждого из нас по русскому обычаю обнял, расцеловал и решительно зашагал к двери. Вдруг, не дойдя до нее шаг, повернулся к нам лицом и воскликнул:

— Ах, Сергей, чуть было не забыл… Решил все-таки остаться с тобой навсегда…

Он вынул из кармана фотокарточку и протянул мужу.

Нина Иосифовна показала альбом с семейными фотографиями, уцелевшие документы. По ним стало ясно: Сергей Павлович, как и Дмитрий Михайлович, сразу встал на сторону Советской власти. Вскоре Лешкову поручили ответственную работу в Рабоче-Крестьянской инспекции. Затем послали создавать такой же орган в освобожденной Одессе. Там Лешков заболел брюшняком, и тяжелый недуг оборвал его жизнь в роковом для его семьи девятнадцатом году.

Верные друзья больше не встретились.

Очень символичны находки и верны выводы Б. Няйко. Им открыты и уточнены примечательные подробности, сообщены новые имена людей, с которыми общался Дмитрий Михайлович.

Рассказ Нины Иосифовны Лешковой нашел своего рода подтверждение в письме сослуживца Карбышева — младшего производителя работ в Брест-Литовской крепости Николая Михайловича Ильина.

«Дмитрия Михайловича, — сообщил он, — я лично знал со второй половины 1912 года, как только начал работать и крепости. И могу смело утверждать, мы не расставались ни на один рабочий день до призыва меня в действующую армию. Кажется, мы покидали Брест-Литовск почти одновременно.

Самое сильное впечатление на меня, да и на подавляющее большинство строителей крепости оставили душевная отзывчивость и преданность Карбышева делу. Не менее этого влекло к нему и вызывало наши симпатии его уважительное отношение к рабочему человеку, кем бы он ни был по происхождению и национальности. В царской России процветал произвол, националистический угар охватил офицерство. Многие военные в „чинах“ отличались разнузданным эгоизмом, унижали подчиненных, особенно нацменов, держали их в страхе. С таким царским офицерьем Карбышев враждовал».