Между тем солнце, казалось, неподвижно застывшее в зените, так раскалило воздух и землю, что тепло чувствовалось даже через толстую подошву ботинок. При такой жаре только бы и отсиживаться в речке или, на худой конец, в прохладной комнате мотеля. Я подумал, что теперь, когда состязание рыбаков окончилось, и участники и зрители будут до вечера отдыхать. Не тут-то было! Праздник переместился на площадь фестивальной деревни. Туда с подобающими почестями доставили эмира и усадили на трибуне в окружении местной знати.

Опять взвыли трубы, забухали тамтамы. Народ столпился по краям площади. На дальнем ее конце гарцевали всадники. Эмир дал знак, и начались скачки. Их открыл наездник на белом скакуне, взяв с места в карьер. Тонконогий аргамак словно распластался в воздухе, едва прикасаясь копытами к земле, — столь стремителен и красив был его бег. Горячий конь мчался прямо на трибуну. Еще мгновение, и он врежется в людей. Но нет! В считанных метрах от толпы лихой наездник на всем скаку вздыбил лошадь так, что она чуть не села на хвост. Зрители восторженно загудели. Наездник удостоился одобрительного кивка эмира и, довольный, отъехал в сторону. А к трибуне на вороном аргамаке уже рванулся следующий всадник…

Скачки закончились часа через два. Площадь опустела, но ненадолго. После короткого перерыва на обед туда снова стал стекаться народ. Настала очередь танцоров показывать свое искусство.

Никто не брался считать в Нигерии традиционные танцы. Впрочем, затея эта представляется практически невыполнимой. В каждой деревне — города в расчет не берутся, ибо из всего населения страны в них живет едва ли четверть, — есть свои танцы. Причем многие из них дошли до наших дней из седой древности. На сей раз в фестивальной деревне собрался весь цвет нигерийских танцоров. Каждый штат прислал свои ансамбли, своих исполнителей.

Первыми на площадку перед трибуной выбежали стайкой стройные девушки в мини-платьицах, сшитых из пятнистой, как шкура леопарда, ткани. Их встретили приветственными возгласами, аплодисментами. Девушки начали исполнять знаменитый в Нигерии танец нвокоробо, иначе называемый «танец грапий», о котором есть романтическое предание.

Когда-то охотник устроил в лесу засаду и поджидал добычу. Неожиданно на поляну перед ним вышел барабанщик и призывно застучал по тамтаму. Тут же из кустов выбежали красивые девушки — все, как одна, в коротких одеяниях из леопардовых шкур. Двигаясь гуськом, они образовали круг и в такт ударам барабана и погремушек, что были у них в руках, начали танцевать. Девушки то грациозно застывали на месте, то, подхваченные быстрым ритмом, вихрем носились по поляне.

Очарованный красотой танца охотник просидел в кустах до вечера, а когда лесные феи исчезли, поспешил домой. В деревне он рассказал жене и детям обо всем, что видел в лесу, и на другой день повел их к поляне, где снова танцевали грациозные девушки. На третий день с охотником отправились все его родственники. Девушки и барабанщик выглядели еще наряднее. Охотник понял, что на сей раз у неведомых танцовщиц фестиваль, а до этого они всего лишь репетировали.

После танца девушки и барабанщик принялись за трапезу, которую принесли с собой в корзинах. В это самое время на поляну выбежала антилопа. И вот тут охотник сплоховал: забыв обо всем, он схватил лук и спустил тетиву. Пораженная метко пущенной стрелой антилопа рухнула в траву. В тот же миг исчезли девушки-танцовщицы и барабанщик, в спешке оставив на поляне погремушки и тамтам. Охотник и его родственники подобрали их и вернулись в деревню. Затем мужчины попробовали наигрывать услышанный в лесу ритм, а девушки — имитировать движения граций. Так из безымянной деревеньки, затерявшейся в лесах провинции Оверри, где ранее никогда не знали танцев, вышел нвокоробо, ставший теперь прима-номером любого нигерийского фестиваля.

До позднего вечера на площадь фестивальной деревни один за другим выходили танцоры, и зрители буквально стонали от восхищения каждым новым номером. Танцы продолжались и на другой день…

К концу праздника я уже валился с ног, успев посмотреть еще состязания борцов и боксеров, веселые гонки гребцов, которые с завязанными глазами пытались обогнать друг друга на лодках, побывать на выставке возделываемых фруктов и растений. Теперь не мешало бы и перекусить. В ресторане не сделал и двух шагов, как меня окликнули. Из-за ближайшего от входа столика поднялся нигериец в агбаде — тот самый, которого я встретил ранее на берегу Сокото.

— Прошу за мой столик! Надеюсь, не откажетесь? — пригласил он меня тоном хозяина.

— Как праздник? Понравился?

— Еще бы!

Нигериец хитро прищурился:

— И все же одну вещь вы упустили.

— Какую?

— Это мы исправим после ужина. А пока позвольте вас угостить?

— Я молча развел руками: такого гостеприимства не ожидал.

— Официант!

К столику подскочил худенький паренек в белой отутюженной форме. Мой знакомый сказал ему что-то на местном диалекте. Минуты через две перед каждым из нас стояло по тарелке с какой-то снедью. Пахло аппетитно, но все-таки что это было за блюдо? В тарелке было какое-то густое серое месиво из лапши, кусочков мяса, блеклых листочков, приправленное арахисовым маслом. Хотя мне приходилось бывать во многих нигерийских домах, но такого я еще не пробовалл.

— Это наше местное блюдо талия. Очень вкусное! Думаю, понравится…

Вилкой я подцепил самую малость необычного варева, смело отправил его в рот и тут же поперхнулся: это был настоящий раскаленный уголь. Нёбо, язык, десны — все горело. Как это мой новый знакомый ест эту талию? Однако на подвох с его стороны не похоже. Скорее всего решил, по простоте душевной, угостить батуре для полноты ощущения нигерийской жизни экзотическим национальным блюдом. Так что обижаться не следует. С видом, будто ел такое варево с детства, я принялся уплетать талию, с трудом сдерживая гримасу от жжения во рту. Да, теперь поездка в Аргунгу запомнится надолго.

Вскоре с едой было покончено, и мы вышли на улицу. С реки тянуло прохладой. Фестивальная деревня светилась, двигалась, смеялась, разговаривала, надрывалась музыкой. Среди хаоса звуков выделялась четкая дробь тамтама (он был неподалеку от нас, к тому же его ритм не походил на грохотанье барабана). Та-ра-рум-рат-бум! — неслась морзянка сухих, коротких звуков. Нигериец потянул меня за собой. Мы свернули за угол. У столба, освещенный электрической лампочкой, стоял посреди праздничной толпы барабанщик. В синем халате и шапочке, похожей на поварской колпак, только не белой, а цветастой, он выглядел как артист — исполнитель фольклорных мотивов, к которому в свете софитов обращены взгляды зрителей. В правой руке барабанщик держал деревянную колотушку, слегка изогнутую на конце, и быстро стучал ею по тугой мембране тамтама, выбрасывая в темноту ночи прерывистую дробь.

Опять новая заминка: я так и не понял язык говорящего барабана. Выручил мой новый знакомый, ставший бойко переводить вязь непонятных звуков в обычные слова.

Барабанщик рассказывал историю зарождения фестиваля в Аргунгу.

В давние времена рыбу в Сокото считали общей, и племена, жившие по ее берегам, выходили на лов где кому вздумается. Вроде бы так и должно быть. Да случались накладки. Племя из низовий, поддавшись слухам, срывалось на промысел к верховьям. А в это время другое племя с верховий отправлялось за рыбой в низовья. Всем хотелось наловить не просто рыбы, а поймать обязательно вкуснейшую из них — «водяного слона». При такой неразберихе, а может, и зависти — не всех щедро одаривала река, не всем попадался «водяной слон» — между племенами вспыхивали раздоры. Рыбаки вместо снастей вооружались копьями, луками, и тогда вода в реке окрашивалась кровью.