У Дауры и Баво родилось семь сыновей, которые, став взрослыми, основали названные их именами города-государства и поделили между собой обязанности. Кано и Рано, наладив изготовление и окраску тканей, объявили себя «царями индиго». Даура и Кацина вызвались быть «царями рынка». Гобир — «царь войны» взялся защищать от врагов всех своих братьев. Зегзег (Зария) — «царь рабов» добывал для них рабочую силу. Бирам обеспечивал их съестными припасами. Эти семь сыновей Дауры и Баво, утверждает легенда, стали родоначальниками всех хауса.

Как бы то ни было, эти города действительно были основаны в VIII-X веках. По легенде каждый из них имел «специализацию». В жизни все выглядело иначе. С VIII по XVII век города находились в вассальной зависимости от государств Канем, Сонгаи и Борну. Эти могучие соседи опустошали хаусанские земли, обложив население непомерной данью. С падением Сонгаи среди хаусанских городов началась междоусобица, борьба за власть. Долгое время шли распри между Кано и Кациной, закончившиеся победой «царя индиго».

Джихад, поднятый Османом дан Фодио, привел к созданию сильного феодального государства, на которое нападать уже никто не осмеливался. Однако сила сломила силу: в начале XX века султанат, залив кровью, захватили английские колониальные войска. Затем здесь была образована так называемая Северная область, поделенная впоследствии на несколько штатов.

Теперь край пребывает в XX веке. Но время оказалось не властно над сохранившимся почти неизменным укладом жизни людей. У хауса, пожалуй, больше, чем у других народов Тропической Африки, наблюдается четко выраженная сословная чересполосица. Человек едва появляется на свет, а ему уже начертан жизненный путь. Родился в семье простолюдина — его сразу же причисляют к униженной касте бедняков талакава, назначение которых заниматься физическим трудом, быть в подчинении у феодалов. Родился человек в семье эмира — быть ему богатым, сильным господином. По традиционным божественно-мистическим канонам хауса, потомки сарки (эмира и ему подобных) никогда не станут такалава, они обладают такой же властью, как и он сам. Исключительность положения пронизывает быт, одежду, поведение эмиров…

Между тем в саванне появились островки обработанной земли: мы въехали в земледельческий пояс. Вдоль дороги замелькали крошечные поля с арахисом, стеблями и листьями похожим на наш клевер, стройным и таким же густым, как подлесок, маисом, сахарным тростником.

Ангулу Фари попросил остановиться у небольшого поля, по закрайке которого тянулся прогон для скота, обсаженный с двух сторон колючими кактусами. Мы вышли из автомашины. На поле торчали редкие кустики с распустившимися коробочками ослепительно белого хлопка. Между рядками ходили пять босых худеньких женщин в легких платьицах. На левом боку по самодельной торбе — цветастый платок, перевязанный через правое плечо и за пояс.

Женщины неторопливо сщипывали белые пушистые шарики, набивали ими торбы и сносили собранный хлопок в кучу рядом с дорогой. Здесь и завязался наш разговор. Ангулу Фари расспрашивал женщин, не проходили ли тут со своими стадами боророджи. Мне же хотелось узнать о житье-бытье сборщиц хлопка.

Каждой из них нет еще и двадцати пяти, есть семья, дети. От деревенской общины имеют наделы, но они малы. Участки побольше не под силу обрабатывать мотыгой, донимает еще засуха. Чтобы как-то свести концы с концами, подались в кабалу к местному эмиру — работают на его землях.

Неслышно подкатил широкий «кадиллак» с флажком на радиаторе, остановился неподалеку от нашей автомашины. Увидев «кадиллак», женщины быстро разошлись по полю, начали проворно собирать хлопок. Мне подумалось, что пожаловал какой-то посол — любитель «ознакомительных поездок» по стране.

Передние дверцы лимузина распахнулись. Из одной пулей выскочил щофер, из другой — в синем европейском костюме служитель с какой-то матерчатой трубкой под мышкой. Оба стали по бокам задней левой дверцы. Шофер открыл ее плавным движением. Из «кадиллака» высунулся мужчина с гофрированным подбородком. Служитель, подав руку, помог ему выйти из автомашины. Мужчина был средних лет, невысок, толстоват. С плеч свободно ниспадала белая агбада, расшитая узорами, на голове пышный роуни — тюрбан. Солнце еще не достигло зенита, было не жарко, в общем-то терпимо. Служитель поднял вертикально матерчатый рулон, щелкнул запор, и над головой толстяка раскрылся зонт чуть ли не с парашют.

Женщины, искоса наблюдая за этой церемонией, с возгласами «заки!» «заки» («господин!») бухнулись на колени, склонили до земли головы.

— Эмир пожаловал! — Ангулу Фари отвернулся, носком ботинка стал всковыривать придорожную траву.

Сарки, не отходя от «кадиллака», осмотрел поле, не удостоив взгляда сборщиц хлопка. Дал какие-то указания служителю. Затем эмира с почестями усадили в лимузин…

В Северной Нигерии, объяснил по дороге Ангулу Фари, проживает около пятидесяти эмиров. Тридцать из них, наиболее могущественные и влиятельные, — особы «первого класса». На самом верху этой пирамиды стоит эмир Сокото Абубакар III, генеалогическое древо которого ведется от Османа дан Фодио. В представлении простых нигерийцев эти люди — потомки аллаха, олицетворение его божественной силы, и к ним нужно, как повелевает Коран, относиться с уважением, оказывать подобающие их высокому сану почести. Нынешние эмиры, как и их предки, живут безбедно: имеют дворцы, гаремы, сохранили за собой значительную часть земель, занимают большие должности в правительственных учреждениях, назначаются послами. Рядом с сарки жиреют визири, военачальники, секретари, евнухи, «хранители уздечки коня эмира», «главные коневоды», «смотрители крыши старшей жены эмира» и другие придворные трутни. Единственная обязанность обладателей этих должностей — регулярно получать жалованье. Чем не синекура?

О богатствах сарки ходят легенды. И все же они меркнут в сравнении с тугой мошной аттаджирай — местных воротил, представителей народившейся буржуазии.

Несколько веков назад в Кано, куда лежал наш путь, время от времени на площадь перед дворцом эмира выезжал на белом верблюде фанфарист и начинал трубить в какаки — длинную серебряную трубу. Он извещал жителей города о приходе очередного торгового каравана. Сейчас караваны в Кано не ходят, но обычай сохранился. Теперь фанфарист играет в местном международном аэропорту во время прибытия в Нигерию важных иностранных гостей.

Встречал он как-то, к удивлению многих людей, и грузовой лайнер. Когда самолет приземлился и подрулил к зданию аэровокзала, из небольшого салона для пассажиров спустился по трапу лишь один человек — местный бизнесмен. Затем из грузового отсека выкатили блестящий «роллс-ройс». Таможенники заломили за автомобиль неслыханную пошлину — семьдесят пять тысяч долларов! Бизнесмен, глазом не моргнув, уплатил эту сумму наличными.

Большой город, еще и не на виду, дает знать о себе заранее. На дороге стало больше автомашин — легковых и грузовых, велосипедистов, всадников на рвущих поводья горячих скакунах. По обочинам навстречу нам и попутно шли люди, тащились повозки с мешками, связками сахарного тростника, лениво переступали тонкими ножками ослики, едва приметные из-под навьюченных на них тюков с хлопком.

Этот движущийся поток вынес нас в город.

У первого газетного киоска Ангулу Фари попросил остановиться. Вернулся с буклетом «Путеводитель по Кано».

— Теперь эта книжица будет твоим гидом! — сказал мой попутчик, прощаясь.

Мое знакомство с Кано началось у Кофар мата (ворота женщин) — высокого прямоугольного проема в толстой стене. Когда-то эта стена была гладкой, неприступной, но потом во многих местах обвалилась, обнажив под обмазкой чури — кладку бурых кирпичей. Мне нужен был старый Рынок, и прежде чем отправиться на его поиски, я решил осмотреться. Карабкаясь с уступа на уступ, я поднялся на полуразрушенную стену неподалеку от ворот. Отсюда, как с крыши пятиэтажного дома, передо мной предстал Кано ба дама (Несравненный Кано).