Целую Вас, дружок мой, от всей души и прошу Вашего благословения! Прощайте. Скажите Анне Павловне, что я ее тоже целую и на следующей почте осчастливлю ее еще письмом. Что делается на Пречистенке?

24 января 1855 г. Еникале.

Жизнь мы (т. е. я и мои здешние сослуживцы) ведем такую же, как и прежде вели – несколько растительную, тем более теперь, когда установилась зимняя погода и в пустой степи гуляется неохотно. Благодаря Всевышнего – приехал на прошлой неделе другой ординатор из Севастополя и дал таким образом возможность хоть изредка проехаться вечером в Керчь; Еникале же по-прежнему posse de tous les desavantages de la campagne sans en avoir la poesie et le comfort[1]. Однако живем, слава Богу, ничего пока.

Вчера, к неописанному собственному удивлению, сделал ампутацию в первый раз и, пока еще не остыло первое ожесточение, постараюсь сделать на днях еще пару… Вот Вам разнообразие; и все в этом же роде, то побранишься с фельдшером, то порадуешься над выздоравливающим, то проклянешь медицину в неудачный час… Как переходную эпоху такую жизнь допустить можно и, оглянувшись назад, я вижу все-таки, что, несмотря на первые трудности, скуку и на совершенно не свойственный моим прежним привычкам образ жизни, вижу, что эти 4–5 месяцев сделали свое дело, заставили забыть душевную постоянную тоску, придали опытности в житейских сношениях и обратили к какой-то простоте чувств во многих (конечно, не во всех) случаях, простоте, которая хоть и не имеет старинной свежести, но не лишена своего рода ценности. Эти-то вещи имел я в виду, уезжая, настолько же, насколько и воздух

Крыма; и достиг их; я чувствовал, что моей душе нужен крутой поворот, потому что в ней все было притупилось: вот Вам истинная цель моя и причина упорства, с которым я стоял за этот отъезд!.. Теперь Вы не только из осторожности на словах, но и внутренне не можете осудить моего поступка. Если он не приведет к добру, если случится со мной какое-нибудь несчастье, то это, конечно, будет дело случая, от которого не уйдешь нигде (хотя, конечно, дома, в Кудинове с Вами, самая смерть была бы в сто раз сноснее!); но, одним словом, одна из главных целей известная степень душевного излечения достигнута, остальное же надо предоставить судьбе! Быть может, не далее, как это лето, мы опять будем вместе?! Вы, конечно, сами понимаете, что настоящая моя жизнь может быть допущена только как лекарство, а не как постоянная пища; да и я уж никак 3-й раз делаю это блестящее уподобление?!

Прощайте, мой милый дружок, пожалуйста, старайтесь быть веселее и не сердитесь ни на меня, ни на кого.

J'espere, en retournant, Vous voir tout a fait corrigee? Adieu mon enfant, je vous embrasse et demande Votre benediction ma-ternelle. J'ai recu la petite priere, je l'attacherai absolument un de ces jours au cordon de ma croix et meme je serai oblige de coudre pour elle moi – meme un petit sac; les domestiques sont des rustres, et les filles d'ici des gars de premier ordre! Je ne veux pas que leurs mains souillent ce papier, que vous avez sanctifie par Votre amour bien plus encore que David par son eloquence. Merci aussi pour le conseil de manger des petits <нрзб>; on peut essayer cela pendant les bains de mer en ete. Et Votre portrait?[2].

1855 г. Еникале. Февраля 15.

Опять беру перо, мой дружок, с искренним желанием написать Вам что-нибудь хорошее и не знаю что… Все так старо, так однообразно и деревянно здесь, что и у меня нет никаких ровно мыслей, кроме ближайших ежедневных забот. Вообразите себе небольшую комнату с белой штукатуркой, окнами в самый бок горы; дверью к крепостной стене и отчасти к морю; комнату довольно теплую; страшный беспорядок на 2-х окнах от книг и разных мелочей; три простых крашеных столика, на одном из них Ваше зеркало, на другом всякая всячина; кровать (очень недурная; в придачу при продаже тарантаса добыл), и на кровати известное Вам одеяло. Потом крепостные стены, белые, низкие гошпитальные домики, бушующий пролив и 7-й час вечера… Представьте еще себе мой халат, давно Вам знакомый, и вся картина!.. Утро в записывании билетов (в лечении не смею сказать!., по скудости аптечных средств в казенной аптеке); в брани с фельдшером; потом обед, с аппетитом, конечно; потом чай и беседа… Относительно последней, надо сказать правду, общество наше оживилось много с приезда одного ординатора, молодого человека лет 25, очень неглупого, знающего врачебное дело и веселого. С ним можно иногда не без удовольствия провести время; да и позаимствоваться от него можно многим; и я стараюсь по мере сил ловить случай узнавать что-нибудь новое, не по увлечению, конечно, а потому, что нахожу нужным совершенствоваться для приближения постепенного к цели моей, т. е. к возможности свободного выбора занятий, другими словами, делаю теперь, чтобы иметь право не делать после! И будь у меня деньги, хоть 500 р. сер. в год своих, я бы мог многим, многим воспользоваться! Такой клиники по разнообразию и количеству больных едва ли когда придется еще видеть; но презренный металл… Отсутствие его мешает и себе облегчать труд, и многому другому мешает, например, хотелось бы испытать то или другое средство, а его у нас нет, хотелось бы завести аптечку, несколько инструментов, но это все дорого, и думать нечего об затеях, когда по две недели сидишь с 3 коп. сер. в кошельке! Сделать бы частным образом подписку в пользу раненых и не раненых солдат да и доставлять рублей по 30 сер. в месяц на покупку дорогих средств… Будь у меня только эти деньги, я уверен, что они были бы небесполезны, подобно другим пожертвованиям, которые Бог знает через какие руки проходят и бедным из них достается 10-я часть!! Впрочем, по-видимому, и такие положительные вещи надо причислять к мечтам и приписывать: Mixturam muriatis ammoni против лихорадок, в которых она не действует. Спросите у Ротрофи про эту микстуру, и он об ней, я думаю, знает теперь… А пока прощайте, мой дружок, целую Вас, обнимаю и прошу Вашего благословения на дальнейшие труды. Прощайте, будьте здоровы и описывайте подробнее все московское житье.

В Кудиново я писал недавно, но ответа еще не имею. Передайте мое почтение и мое baise-main[3] (на словах, конечно!) Наталье Васильевне и смуглой тетушке. Кланяйтесь М. Ротрофи. Поздравляю Вас с приближающимся 23 февраля.

21 февраля 1855 г. Еникале.

Послезавтра Ваше рождение, милый дружок мой, постараюсь не забыть числа и побольше подумаю об Вас в этот день. Вы знаете, что я в подобных поверьях любитель старины. А мое дело насчет Керченского гошпиталя почти лопнуло. Баушман, может быть, и сдержал свое слово, говорил обо мне кому следует; но уже в Керчь наехало заранее так много ординаторов, что надеяться я совершенно перестал. Не скажу, чтобы я был слишком этим огорчен, даже не знаю, не придется ли порадоваться, если взять в расчет мои денежные средства, удобство здешнего сожительства с смотрителем, отсутствие практики в Керчи по причине всеобщего выезда (семейств); да и притом все же надо положить на весы для остальных шансов практики и мою неопытность и нелюбовь мою к шарлатанству и заискиванью, которыми берут так часто многие лекари! Пусть будет, что будет; я готов настоящим для будущего, и как ни тяжко сидеть иной раз одному в своей одинокой комнате и подумать, что в подобных passe-temps[4] проходят лучшие года жизни, а, ей-Богу, я как-то не отчаиваюсь и часто благодарю судьбу за то улучшение телесного состояния, которое я ощущаю. Теперь, слава Богу и благодаря привычке, мне почти ничего встать в 6 и даже в 5 часов, ничего не стоит просидеть и проходить с 8 до 12 часов в палатах; это мой пятый курс, который бы мог быть превосходным, если б была возможность знать наверное, чем лечить… Ну да это в сторону! Я уже говорил об этом. Толковать о том, выиграю ли я или проиграю от этой поездки, было бы странно; но я Вам скажу только, что и при продолжении войны на 56-й год у нас будет один шанс жить вместе… Если только будет у меня рублей 200–300 сер., т. е. если Петербург неожиданно подоспеет на помощь. Вот в чем дело: положим, у меня есть эти деньги; в таком случае, по окончании весны (допустив, что неприятель не возьмет ни Керчи, ни нас) я могу лечиться самым точным и серьезным образом, не упуская ничего для своей гигиены. Я теперь только увидал, как много значат денежные средства для самого здоровья! Не сделавши для своего тела всего, что есть в моих силах, я бы не хотел оставлять Крыма; но если бы к осени почувствовал себя иным, так можно было бы похлопотать о переводе в смоленский военный гошпиталь, что, конечно, было бы удобно во многих отношениях, а о приятности и толковать нечего. Без денег же едва ли я вздумаю уехать отсюда. Ведь это не южный берег, где можно жить без денег, одной природой, если б иметь там медицинское место с самым небольшим количеством занятий. Здесь и дела довольно, да и климат далеко не тот; значит, нужна искусственная гигиена, и тогда только цель моей крымской экспедиции будет хоть несколько достигнута, тогда могу без упрека себе вернуться в Россию до тех пор, пока мир не позволит настоящей жизни на южном берегу… Вот Вам подробный и откровенный разбор моих мыслей относительно предстоящего; ведь без планов и целей нельзя же? без них, Вы сами знаете, хоть повеситься приходится человеку!.. Только не объясняйте слишком другим то, что я объясняю Вам; люди равнодушные готовы, пожалуй, и посмеяться над моей настойчивостью в лечении; они не захотят понять, что вся моя цель пока – провесть хоть несколько месяцев жизнь по возможности свежую, телесную и простую… Надо тоже понять, как соблазнительна мысль о таком образе жизни для человека, который собственным трудом добывает хлеб и деньги и знает притом, что один месяц спокойной деревенской жизни, одна неделя дороги в хорошую погоду и в не слишком тряском экипаже перерождает его. Когда уже здешняя более ходячая, чем прежде, жизнь и раннее вставанье отозвались порядочно, неужели не соблазнит мысль о годе такого быта, где бы все соединить вместе: и воздух южной зимы, и свободу времени, и обеспеченность в настоящем – т. е. возможность занятий по вкусу!!! Вот Вам исповедь несколько медицинская, но, тем не менее, и сыновняя…