— Понимаю, брат, — сказал Юрий.

И вдруг действительно понял — но не то, что его убить могли, а то, что этот странный человек, неизвестно зачем подобравший его и подаривший ему новую жизнь, — его, Юрия, любит почему-то — и, может, действительно, как брата.

И Юрий приник головой к груди Крахоборова — и заплакал, а потом и зарыдал, сотрясаясь плечами, а Крахоборов гладил его по голове, говоря:

— Ну… Ну… Все прошло. Что ты? Как маленький, ей-Богу!

Через пару дней Крахоборов сказал Юрию:

— Ты собирался отработать, если б мы машину не нашли. Интересно, каким образом?

— Специальность у меня есть, — с юмором ответил Юрий. — Нищий я. Я смотрю, в Москве нищим очень даже неплохо подают.

— Нет, это не годится. Работу я тебе нашел.

— Отлично, — уныло сказал Юрий.

— Работа такая. Учить английский язык и читать книжки. Мне нужен образованный референт со знанием английского языка.

— Плохие шутки, — сказал Юрий. — Я русский-то толком не знаю.

— Значит, заодно и русский выучишь.

И Крахоборов принес книги, принес кассеты с уроками английского языка, давал ежедневные задания.

Юрию очень хотелось сделать ему приятное, и он старался.

Но дело никак не шло. Оказывается, чудом сохранив себе сердце, печень, почки и прочие органы, он все-таки разрушил алкоголизмом одну очень ценную вещь: память.

Слушает запись с английскими словами, старательно повторяет, выключает магнитофон, пытается вспомнить — но на втором слове спотыкается, дальше — хоть убей. По десять, по двадцать раз прослушивает или вычитывает в книге, кое-как осилив сумасшедшее английское правописание, слова и выражения, пытается повторить наизусть: пустота, ничего в памяти не осталось!

Юрий чуть не плакал.

Но однажды, раздраженно листая учебник, наткнулся на стишок, он показался знакомым — потому что и на кассете был.

Стишок запомнился неожиданно легко, он прочел его Крахоборову — и даже с выражением. Крахоборов смеялся, бил его по плечу — и напутствовал дальше.

Юрий выучил еще один, гораздо длиннее, начинающийся словами:

I want to live, I want to live…

И — дело пошло, проснулась память — и стала жадной, Юрий не только английские слова и фразы, он и содержание прочитанных книжек запоминал — и пересказывал Крахоборову. Он делал это без фокусов, просто, но Крахоборов почему-то то и дело хохотал, ударяя себя по коленкам.

— Ты, брат, так излагаешь, что узнать нельзя: совсем другая история, — сказал он как-то — и тут же задумался, привыкший моментально чуять пользу и в чужих, и в собственных словах.

— Вот что, — сказал он. — Изложи-ка ты мне эту историю на бумаге. Как рассказывал, так и изложи. В книгу не заглядывай.

— Зачем?

— Это не для баловства. Это — дело, — веско сказал Крахоборов.

Что ж, Юрий мучился целую неделю — изложил, на ходу многое додумывая и придумывая, потому что просто пересказывать было неинтересно.

Крахоборов, читая, смеялся беспрерывно. Юрий этого не мог понять, поскольку и книжка, и история, по ней написанная, были трагическими. Он даже обиделся слегка.

— Ты — художник! — сказал ему, извиняясь за смех, Крахоборов. — Художник-примитивист. Знаешь, что это такое?

Юрий промолчал.

— Не знаешь. И хорошо. И не должен знать. Потому что если художник-примитивист знает, что такое примитивизм, то он уже не художник-примитивист. Мы вот что из этого сделаем. Мы сделаем из этого кино!

Юрий пожал плечами.

А Крахоборов засел за компьютер (за которым и Юрия заставлял работать, но он всячески отнекивался), перевел каракули Юрия в красивый текст — прямо как в книге, Юрий слов своих не узнавал — и отнес куда-то, и довольно скоро сообщил, что по сценарию Юрия совместная российско-шведская частная студия будет снимать фильм в духе русского примитивизма.

Юрия возили знакомиться с режиссером, с продюсером. Он понравился сдержанностью, молчаливостью, он сумел даже сказать несколько фраз по-английски — и ему ответили, и он понял, понял!

Там была и актриса, которой отвели роль главной героини. Женщина молодая, красивая, но словно опечаленная чем-то.

— Вы будто и не рады, — сказал ей Юрий, когда они оказались поблизости.

— А чего радоваться? Кино этого никто и не увидит. Никому не нужно это сейчас.

— Это точно. Но главное — для себя работать. Для удовольствия, — сказал Юрий.

Актриса усмехнулась, глянула на него, сказала:

— Мудер!

— Да нет… — засмущался Юрий.

Она рассмеялась, стала еще глядеть на Юрия — уже с любопытством, спросила, кто он, откуда.

Юрий взял да и выложил ей чистую правду, хотя приготовился врать. Чистую правду, всю — до нитки. Она слушала внимательно. А выслушав, сказала:

— Все-таки не понимаю, зачем ты нужен Крахоборову. Ты берегись его.

— Да что ты! — удивился Юрий. — Он для меня столько сделал! Совершенно бескорыстно!

— А сценарий?

— Да это случайно! Он не заставлял же меня, само получилось!

— А английский зачем и все прочее?

— Не знаю. Ну, хочется ему, чтобы я образованный был. Мне теперь самому хочется.

— Неспроста это, — сказала актриса, по имени Ирина. — Тоже мне, Пигмалион.

— Это как?

— Хороший ты парень, Юрий Самощенко. Смотри, не влопайся во что-нибудь.

— Приличные люди кругом, что ты! — успокоил ее Юрий.

— Скоты, — спокойно возразила Ирина, глядя на лысого и бородатого шведского продюсера. — Звони мне, если что.

— А что?

— А ничего.

И она дала ему свою визитную карточку.

А на Крахоборова опять напало унынье.

Опять он целыми днями валялся на постели, был вял и неулыбчив.

Юрий хотел его порадовать своими успехами в английском и чтении книг — он велел ему заткнуться и умолкнуть.

Как-то вечером сказал:

— Я напиться собираюсь. Тебя это не смутит?

— Нисколько, — ответил Юрий. — У меня и мыслей об этом нет, будто и не пил никогда. Кто б сказал — не поверил бы, что так бывает.

И Крахоборов стал напиваться.

Сперва он напивался молча, слушая музыку — классическую, тяжелую. Она на Юрия действовала подавляюще, он с удовольствием пошел бы гулять, но совестился оставлять одного Крахоборова в таком состоянии. Вдруг он поговорить захочет?

И Крахоборов захотел.

Он показал Юрию цветную фотокарточку, на которой была красивая женщина в красивых одеждах, и стал рассказывать о своей любви.

Юрий мало что понял из пьяного рассказа Крахоборова. Понял лишь, что любовь была высшей пробы, с взаимным огнем вначале, со столкновением характеров и борьбой самолюбий в средине, с мольбами и клятвами в финале. Все, что делал Крахоборов, он делал для нее — и квартиру вот эту создал, и коммерческие поступки свои совершал. Квартира ведь — для семьи, одному ему не нужна такая. Но…

— Никогда она не вернется ко мне, — сказал Крахоборов, поднимая от фотографии мокрое лицо. — Никогда, понимаешь ты это слово? Невермор! Я не хочу жить, понимаешь ты, брат?