Чтобы не смутить гостя, Сергей Иванов содрал все его изображения со стен. Остались светлые прямоугольники, окаймленные выгоревшими дешевыми обоями бледно-зеленого цвета. Сергей Иванов сел на пол, стал смотреть на них — и пустоты эти вызывали в нем мучительные и прекрасные позывы на какие-то очень важные, очень умные, жизненно-необходимые мысли, мысли-открытия — он никак не мог оформить их в своем уме, но сладость доставляло уже само ощущение их близости, сама уверенность, что никуда они не денутся, рано или поздно — придут. И все станет ясно. До конца.

Глянув на часы, Сергей ахнул: через полчаса концерт. Три бутылки вина уж выпито, но это ничего, по пути они с Андреем возьмут в любом ларьке. Он поспешил к цирку.

Народ проходил сквозь контроль густо и довольно буднично.

Это вывело Сергея из себя.

— Куда вы прете? — закричал он. — Вы ошиблись, сегодня клоунов нет! И дрессированных обезьян нет! А то, что будет — не для ваших обезьяньих мозгов! Вы же ничего не понимаете, зачем вам это нужно? Бедные вы, бедные!

Кто-то засмеялся. Возле Антуфьева оказался молодой человек в милицейской форме. Он аккуратно отвел Сергея в сторонку и сказал ему:

— Отдыхай, паренек!

Сергей стоял, покачиваясь, недоумевая.

Наконец возмутился:

— Как ты смеешь, поганый мент, хватать меня руками и не пускать меня?! У меня билет! — помахал он бумажкой.

Милиционер взял билет, порвал его и сказал:

— Нет у тебя билета.

Обезумев, что не попадет на Антуфьева, Сергей Иванов бросился на милиционера, но тот быстро скрутил его и с помощью товарища своего впихнул в милицейскую машину — «воронок». Там Сергей продолжил кричать и буянить, к нему присоединились и те, кто раньше попал в «воронок». Сергей переключился на них, обвиняя в невежестве и в том, что для них даже концерт Такого Человека всего лишь повод накуриться травы и нажраться портвейна, для них нет святого! Дискуссия обострилась, и Сергея стали уже поколачивать, он принял сражение, но тут распахнулась дверца — и досталось всем сражающимся. Били чем-то тугим и жестким, Сергей потерял сознание.

Родители, сердцем своим издали учуявшие неладное, вернулись с дачи не завтрашним утром, как он просил, а поздним вечером этого дня, до полуночи ждали, бродя от окна к окну, потом стали звонить в разные места — и дозвонились до того вытрезвителя, где находился Сергей, приехали, выручили его.

Прошло два месяца. К радости родителей Сергей Иванов жил тихо, смирно — и даже устроился на работу, ночным сторожем.

Но в этой тишине Сергей не знал покоя. Ему было стыдно перед Антуфьевым. Ему хотелось извиниться перед ним за свое поведение, за то, что не попал на концерт и другим людям испортил настроение. И — одновременно — он рад был своему стыду, поскольку появлялся реальный ПОВОД для встречи с Антуфьевым и, естественно, последующего разговора, в котором Сергей выскажет все наболевшее и накипевшее. Поэтому, узнав, что в Москве, в «Горбушке», то есть в Доме культуры имени Горбунова, состоятся три подряд концерта по поводу выхода нового альбома Антуфьева «Геометрия Лобачевского», Сергей взял билет на поезд. Первый концерт 16 августа вечером, он приедет утром.

Ночью с 12-го на 13-е августа, во время последнего своего перед поездкой дежурства, Сергей Иванов услышал по радио, что сегодня, в 11 часов 45 минут утра, на Хорошевском шоссе попал в автомобильную аварию популярный рок-певец Андрей Антуфьев. Скончался, не приходя в сознание. Многого не успел. Жить бы и жить. Но мертвые умирают, а живые живут, поэтому послушайте заводную песенку «Макарена». И так далее.

Через день Сергей Иванов поехал в Москву.

Он ехал на поезде номер девять, который отходит днем, но зато в Москву прибывает рано утром. Он ехал в плацкарте. Он видел людей вокруг себя и понимал, что никто из них не знает о смерти Антуфьева, а если и знает кто-то, то — равнодушно, спокойно. И он не сердился на них, они не виноваты, — и Антуфьев спел об этом:

Он вышел в тамбур покурить. Там стояла девушка в черных джинсах, в черной кожаной куртке с разными металлическими штучками, на голове — «хайратник» (от искаженного английского hair, волосы) — на черном фоне белые черепушечки; впрочем, у девушки была еще более верная примета принадлежности к рок-человечеству: колечко в носу.

В другое время такое совпадение было бы исключительным, маловероятным, но после смерти Антуфьева это виделось нормальным и естественным, и Сергей Иванов, не спрашивая, знал, что девушка тоже собиралась на концерт Антуфьева, тоже получила весть о его смерти и тоже не сдала билет, а едет в Москву непонятно зачем — как и сам Сергей Иванов.

Однако спросил:

— На похороны едете?

Девушка сунула окурок в жестяную банку-пепельницу, поплевала туда и ответила:

— Его уже похоронили.

— Тогда на поминки?

Сам он не потерпел бы такого ерничества, он ответил бы зло и ехидно, но, может, ему того и хотелось: чтобы девушка ответила зло и ехидно. Она же глянула со скукой, будто поняв этот подвох и в душе поморщившись его дешевизне, и ответила вопросом:

— А ты?

— Я просто так.

— Ну, и я просто так.

Сергей Иванов давно знает, что нет ни общих радостей, ни общих горестей для одиноких людей. Значит, эта девушка тоже одинока. Встретив человека близкого по духу, она, наверное, только досадует и опасается, что он нарушит ее наполненное одиночество. И Сергей бы опасался, но опять поступил наперекор приличиям.

— Что, — спросил он, — любите Антуфьева?

— Все любят.

— Не все.

— Я не про всех всех, а про своих всех, — сказала девушка, и Сергей Иванов чуть было не восхитился, но вспомнил, что эти слова — из песни Антуфьева. Не самой, впрочем, Сергеем любимой.

— Что ж, поедем вместе, просто так, — сказал Сергей Иванов.

— Ладно, — согласилась девушка.

Чутьем Сергей Иванов видел и понимал, что не в характере этой девушки вот так вот кротко говорить, вот так вот кротко соглашаться. Но, видимо, она, чтя память Антуфьева, взяла на себя обязательство хотя б несколько дней быть сдержанной и хотя бы первые минуты настырным собеседникам в глаза ногтями не лезть — из уважения к ушедшему человеку. На похоронах и поминках не ссорятся.

— У меня плеер и кассеты. Хочешь послушать? — спросил Сергей Иванов.

— Обойдусь.

Девушка отвернулась к окну. Но вспомнила, наверное, о своем обязательстве, смилостивилась, сказала:

— Лена меня зовут. А песни эти у меня и так вот тут (постучала себя кулачком по лбу) с утра до вечера крутятся. Надоело уже.

Они ехали в разных концах битком набитого вагона. Вместе выходили покурить. Почти молча. Говорить об Антуфьеве было невозможно, о чем-то другом — нелепо.

Часов около семи вечера Сергей Иванов подошел к ней, чтобы пригласить на очередной перекур, но увидел, что она спит. Он это понимал. Он сам не любил ждать, и если уж ждал чего-то, что должно было случиться на другой день, ложился рано и вставал поздно, чтобы как можно больше времени провести во сне.

Но теперь вот не спалось — и он до полуночи курсировал из жаркой духоты и портяночной вони вагона в холодную духоту и табачную вонь тамбура.

Ранним утром они вышли на перрон.

— Куда? — спросил Сергей Иванов.

Лена пожала плечами — и пошла. Он за ней.

Метро Павелецкая — Проспект Мира, по кольцу. Потом на троллейбусе. Потом с проспекта Мира под арку: два высоких дома друг против друга. У одного — кучка народа. Молодежь. Они подошли к ним. Молодежь посмотрела на Сергея Иванова и на Лену, как на знакомых, на своих. Кто-то даже сказал: «Привет.»