На несколько мгновений прошлое, воскрешенное этим письмом, вновь возникло перед Валерьяном. Он постоял немного, подумал. Ему показалось, что крутые склоны сопок сдвинулись еще теснее. Потом он медленно разорвал письмо. Редкий крупный снег запорошил клочки брошенной бумаги, и Валерьян почувствовал от этого успокоение.

«Слишком поздно! Раньше надо было вспомнить о нем. Намного раньше. Наверное, воображает, что сейчас же сяду строчить ответ. И не подумаю. Пусть пишут заявления и так далее. Вторую жизнь все равно никто не получит. И не вычеркнешь из нее прошлое. Я свое отплавал. Как ты думаешь, Чекан?»

Покорный Чекан энергично замахал хвостом, он всегда и во всем был согласен с хозяином.

Весна в этом году пришла поздняя. Колыма вскрылась только в начале июня. Стояли пасмурные, холодные дни, а лиственницы и березы все же зазеленели назло северным ветрам. Дороги долго не просыхали, но белые ночи пришли в свое положенное время. В пепельном свете их все казалось обманчивым, линии теряли четкие очертания, расплывались, меркли цвета. Разбитый самолет еще глубже ушел в землю. Сопки стояли угрюмыми темными громадами, на них лежали белые пятна снега. Ручей у дома вздулся и побурел.

Наконец можно было пройти на прииск. Валерьян зашел в комендатуру. При виде его комендант вдруг встал, поздоровался за руку и ни слова не сказал об опоздании.

— Сожалею, что мне так поздно приходится сообщить вам хорошее известие, — тут комендант сделал паузу и многозначительно взглянул на Валерьяна. — Уже месяц, как пришли документы, но мы не могли вас известить. Прочтите и распишитесь. Мне уже несколько раз звонили из Магадана — не верят, чудаки, что мы из-за раскисшей дороги не можем до вас добраться.

Комендант протянул несколько листов папиросной бумаги.

По заявлению родных одного из однодельцев Валерьяна дело было пересмотрено и прекращено за отсутствием состава преступления.

Валерьян никак не мог понять, какое это имеет к нему отношение. Перечитал второй раз и только тогда заметил свою фамилию.

Комендант поздравил Валерьяна, подсунул ему бумажку для подписи, приговаривая, что теперь она отправится в управление, как будто Валерьяну это было интересно.

Выписывая справку для получения паспорта, комендант невзначай спросил:

— Когда думаете уезжать?

— Почему я должен куда-то ехать? — проворчал Валерьян.

— Неужели останетесь?

— Уеду — не уеду, вас это, молодой человек, меньше всего касается, не нужны мне ваши справки, — вдруг рассвирепел Валерьян, — и ваши дурацкие вопросы, — и вышел, оставив дверь настежь.

В самом деле, куда ему было ехать и зачем? На прииске уже давно знали, что Валерьяну «пришла реабилитация». Аркашка, предвкушая празднование этого события с богатой выпивкой, сунулся было к Валерьяну с поздравлениями, но Валерьян небрежно процедил:

— Пустое!

Даже Аркашке все стало ясно. Он разочарованно вздохнул — на выпивку надеяться не приходилось. Николай ничего не сказал, но впервые за время их знакомства глаза у него были удивленные. Вечер скоротали за шахматами, а утром Валерьян с обычным запасом продуктов в неизменным Чеканом ушел к себе в заброшенный поселок.

Плыли по Колыме редкие пароходы с баржами, и, как всегда, Валерьян ругал за ошибки капитанов. Вновь стал прозрачным ручей у дома. Цвел красный шиповник. Было обычное жаркое колымское лето, когда все торопилось расцвести и завязать плоды. Валерьян ловил рыбу, сушил ее на солнце, изредка обходил поселок, все больше и больше зараставшим травой и кустарником. Слава богу, никто в гости не приходил!

Долго не было дождей, хотя облака и тени от них пробегали над поселком, как пробегала мимо него жизнь. Однажды из синей большой тучи хлынул дождь. В дождливую погоду делать было нечего, и Валерьян решил читать. В приисковой библиотеке он взял растрепанный комплект «Огонька» за прошлый год. Давность не имела для Валерьяна никакого значения, ибо время и жизнь остановились для него много лет назад. Валерьян полистал журналы, посмотрел иллюстрации. Взгляд его задержался на фото парохода. Это была старая привычка — читать все о море и морской жизни. Фото было небольшое, мутное, под ним сообщалось, что пароход потоплен во время войны недалеко от берега, а теперь поднят, капитально отремонтирован и выходит в свое первое плавание. Пароходу присвоили его старое название «Стрела».

Вскоре Валерьян опять появился на прииске, хотя продукты у него еще не кончились.

У Николая шел скандал. Аркаша мимоходом стащил с веревки детские мокрые чулочки. Они выпали у него из кармана, когда он доставал носовой платок. Аркаша великодушно согласился отнести чулочки обратно, на чем, по его мнению, и должен был окончиться неприятный разговор.

Пили чай. Расстроенный Аркаша возился у радиоприемника и искал музыку. После долгих поисков на четвертом диапазоне нашел станцию, передававшую концерт. Под глухой, однотонный, чуть слышный аккомпанемент гитары низкий женский голос пел мексиканскую песню. Голос был свежий, мелодичный, что-то тревожное и зовущее было в нем. И оттого, что слова песни были незнакомы и на чужом языке, Валерьяну слышались другие слова, и он вкладывал в песню свой смысл.

Ему чудилось черное небо с южными созвездиями, терпкий запах водорослей, бесконечные, длинные океанские волны. Где-то там, сквозь ветры и бури, капитаны вели свои пароходы. К чему-то стремились люди, побеждали или падали, сраженные непосильной борьбой. То не женский голос пел незнакомую песню, то пела, звала, отчаивалась и надеялась далекая жизнь.

Раньше он тоже принадлежал ей. Валерьян посмотрел через окно: пустынный поселок, белесое небо, легкий очерк голубых сопок вдали. Все вдруг показалось призрачным, несуществующим, как и годы, проведенные здесь.

На другой день Валерьян послал телеграмму в портовый южный город.

Зимним солнечным днем в заброшенный поселок на лыжах пришел якут Семен. Он прослышал, что осенью, когда по реке уже шла шуга, Валерьян, захватив старого Чекана, улетел на самолете на «материк».

Поселок был в снегу, и ни одна тропинка не была протоптана ни к реке, ни к лесу. Желающих сторожить не нашлось. Дом Валерьяна был заколочен. Семен постоял возле него, жалостливо пощелкал языком.

— Ушел, ай-ай, ушел все же…

Повернулся к сверкающим сопкам. Сопки в бирюзовом небе стояли гордые и надменные.

— Туда ушел, — Семен посмотрел пристально на сопки, точно хотел разглядеть сквозь них ту жизнь, что увела Валерьяна, — совсем ушел, — и сокрушенно покачал головой.

В этом году, весной, на полянке за пустынным поселком на всех обгоревших кочках пробилась новая зеленая трава.

До отхода поезда оставалось четыре минуты, а верхнее место справа еще не было занято.

Мы поглядывали на него и думали: кого-то нам судьба пошлет в попутчики? И хотя дорога была не дальняя, меньше суток, но известно, что настроение человеку можно испортить за несколько секунд. Мы ехали отдыхать в Ригу и очень дорожили своим хорошим настроением.

У меня было нижнее место, напротив сидел немолодой военный летчик, широкоплечий, с красным обветренным лицом, его бледно-голубые глаза прятались среди припухших тяжелых век.

Летчик сразу объявил нам, что он вот-вот уходит на пенсию — хватит, налетался. Сейчас он работает в Мурманске, а квартиру ему дадут в Москве, есть у него законные права на Москву. А еще у него есть жена, большая модница, и теща, которая жутко храпит по ночам.

Рядом с летчиком сидела Леночка, девушка лет двадцати двух с короткими каштановыми волосами. У нее были кукольные, мелкие черты лица. Она была бы даже хорошенькой, если бы не желтые глаза, недобрые и слишком старые. Я обратила внимание на ее тонкие руки с нервными подвижными пальцами и коротко обстриженными ногтями. По моде тех лет, на ней была надета широкая цветная юбка и кружевная белая кофточка.

Леночку провожала густо напудренная мама в черной соломенной шляпке.