От радости ОН внутренне весь затрепетал. Но он не стал торопить себя с решением, он хотел еще послушать товарищей своих и спокойно подумать. И Татьяну вспомнил: как всегда, как всю жизнь ему нужен был ее совет:
— У нас, Мартын Григорьевич, одна возможность, на мой взгляд, побороться за больницу, — заговорил Костырин, — поднять общественность. В первую голову придать широкой огласке, на весь город, что грозит больнице и тем, кто в ней лечится. Полагаю, что Юрий Ильич должен через газету сделать обращение к людям и призвать их на защиту больницы, передать общественности боль души и за больницу, и за обреченных, кто останется без лечебной помощи. Затем нам надо организовать серию выступлений в газетах больных, медработников, рабочих завода и в порядке отклика сделаем заявление парторганизации или райкома партии. После этого с таким багажом пойдем вместе с Юрием Ильичем по начальническим кабинетам, дойдем до областной Думы, будем настаивать на обсуждении вопроса на сессии Думы, словом, будем бороться до победы… Между прочим, все, что я предложил, подсказали нам медработники и больные. Тут и вся мудрость — в мыслях народных!
— Все верно вы решаете, товарищи, — согласился главврач. — Но я вас прошу, по возможности, освободить меня от долгих и частых отлучек из больницы. Поймите меня правильно — из 340 коек в больнице действует только 150, лишь я решаю, кого, в крайности, следует госпитализировать. Затем только я считаю каждую ампулу, каждую таблетку или капельницу, каждую простыню в операционную, а в палаты — только в исключительных случаях. Три года не пополняли белье, а прачечные не берут от нас в стирку из-за долгов. Больных кладем со своим бельем, со своими медикаментами, в том числе и для операций. А как кормим?.. А никак, — в общем, кошмар. Поэтому без меня больница замрет, отчего мне никак нельзя надолго отлучаться — катастрофическое положение… В войну такого не было.
— Вот об этом и напишите в своем обращении к жителям города, да так, чтобы это был вопль души. Я уже договорился — напечатают, — сказал Костырин. — Но кое-куда к начальству вам придется отлучаться: нужен будет официальный разговор специалиста.
— Создается впечатление, что дело подведено к свертыванию больницы, — заметил Полейкин. — Гляди-ка, — уже и покупатель вокруг здания ходит, не видели еще, Юрий Ильич?
— Нет, такого не примечал, но что директор ведет бой с властями района и города за избавление от больницы, на это признаки есть, и звонки телефонные были.
— Значит, вывод у нас общий и ясный — бороться за сохранение больницы перед властями совместно с общественностью, — заключил Полехин. — Так и запиши, Андрей Федорович. Но я скажу в дополнение, товарищи, — оглядел всех присутствующих, в том числе задержал взгляд на Петре, — что предстоящая борьба одной нашей первичке не под силу. Поэтому нам следует обратиться в горком партии с официальной информацией и предложением по этому вопросу. Я уже написал такую докладную справку с описанием положения дел и наших предложений с просьбой помогать нам. Послушайте, я прочитаю, — и он достал из кармана рабочей куртки два листа бумаги и прочитал свою докладную. — Принимаете?
— Так ты, Мартын Григорьевич, уже все знаешь, все обмозговал, — проговорил Сергутин, вроде как недоумевая. — Зачем в таком разе мы в больницу ходили?
Однако товарищеское замечание не смутило Полехина, он даже не улыбнулся, а серьезно сказал:
— Затем и ходили, чтобы эта наша записка несла нашу общую сердечную боль за больных, за положение медработников, за судьбу замечательной больницы, за лечение рабочих и чтобы мы вооружились бы духом борьбы за спасение больницы и жизней людей. Согласен, Николай Кириллович?
— Согласен, поспешно ответил Сергутин. — Давайте подпишем записку всем составом бюро.
— И я согласен, — на этот раз Полехин улыбнулся, — тут так у меня и обозначено, подписывайтесь.
Все члены бюро подписались, потом Полехин подал записку главврачу, тот понял и, не думая, поставил свою подпись так, чтобы она была понятной, и Полехин неожиданно предложил Золотареву:
— А ты, Петр Агеевич, не присоединишься к нам?
Никак не ожидал Петр такого приглашения, и оно прозвучало столь негаданно и необычно, что он даже вздрогнул, словно преграда, которая перед ним невидимо всю его жизнь вставала и которую он всегда обходил, вдруг рухнула и мгновенно исчезла, и перед ним открылась свобода к тому, чтобы сделать первый шаг и идти вперед вместе с товарищами-партийцами. Петр быстро справился со своим чувством растерянности под общим взглядом товарищей и ответил:
— Я не против, но ведь я…
— Хочешь сказать, что ты беспартийный, а записка наша от партбюро? А мы так и подпишем: Беспартийный Петр Золотарев и подпись, — весело произнес Полехин, сделал на бумаге пометку и дал подписать.
Петр твердой рукой подписал первую партийную записку, а Полехин сказал, словно подбадривал его:
— Ты, Петр Агеевич, на заводе в советское время был значительная личность, в сознании товарищей таким и остался, так что твоя подпись скажет людям не меньше наших.
Затем Полехин рассказал, каким предвидит путь их записки, как она будет обрастать плотью, и на кого и как будет действовать, по какому ей, то есть им, авторам записки, кругу бюрократии предстоит пройти. Но за спасение больницы, значит, за спасение многих жизней человеческих надо побороться, дело стоит того. Однако и люди, рабочие не должны будут оставаться в стороне, нынче не пристало простым людям ждать подношений на блюдечке с голубой каемочкой. В том числе и главный врач не может ждать этих подношений — не то нынче время: власть не в руках рабочего народа, и его социальные права существуют и не существуют, ежели на них не лежат государственные обязанности. И пусть бюро поручит ему, Полехину, всем делом дирижировать.
На том и порешили, с тем разошлись. Петр смотрел вслед уходящим и думал, какой груз они взяли на свои плечи, и кто, собственно, их заставляет это делать — брать на себя тяжесть общих дел, а те, кому все это надо, живут с трудом, маются, болеют, кое-как перемогаются и не подозревают, что кто-то взял на себя душевную и физическую тяжесть, чтобы помочь обездоленным и чем-то облегчить их болезни и жизнь, по возможности, защитить их от беды, какую сознательно навлекают на рабочий люд не кто-нибудь, а сами власти. И нет больше подлости, как получить от народа власть и потом употребить ее во вред тому же народу — что еще может быть более гадким, циничным и предательским! А такой вот Полехин закончит работу в цехе и пойдет со своей запиской в горком, где его товарищи тоже соберутся к вечеру после работы и станут обсуждать его записку, которую подписал и беспартийный Петр Золотарев. А кто-то завтра или на третий день тоже после работы пойдет дальше с запиской с подписью Петра Золотарева.
Полехин еще посидел на скамейке то ли ради Петра, то ли сам по себе и проводил взглядом в одну и в другую сторону ушедших. Проводил с дружеской благодарностью и теплотой во взгляде, а потом с таким же выражением обратился к Петру:
— Спасибо тебе, Петр Агеевич, за участие в наших делах. Видишь, из каких дел состоит наша партийная работа, но это и есть работа с людьми… Ну, будь здоров, — поднялся Полехин и тепло пожал руку Петру. — Приходи к нам, — показал на скамейку и засмеялся, — помогать, а решать дела и помогать в том можно и на скамейке в аллее, и не удастся темным силам либерализма заглушить нашу борьбу, оторвать нас от народа. Днями мы получим себе угол для работы парторганизации. Наша коммунистическая идея коренится ведь и в самой повседневной жизни, и в судьбе людей, и все больше людей труда сознательно понимают это и тянутся к нам. На заводе ко мне за день приходят десятки рабочих и инженеров посоветоваться, поделиться мыслями. Знают о том, что я подхватил заводскую парторганизацию. Ну, всего доброго тебе, приходи, — и широко зашагал к проходной завода.
Петр еще постоял минуту и посмотрел Полехину вслед, чувствуя к нему благодарность за человеческую простоту и мудрость, которые еще ходят пока через заводскую проходную, и вдруг, подтолкнутый мыслью о машине магазина, подскочил и побежал за Полехиным и, догнав, сказал:
